а достать его там было нельзя. Вскоре в рейде просто закончились люди. Прокатившийся напоследок огненный вал стал актом отчаяния. Оракул понял, что проиграл и с легким хлопком ушел в телепорт.
Подземелье огласил восторженный вой.
Эта победа вышла пирровой. Наги легли почти все, а значит, Гнездовье ждет трудное время. И что хуже всего – пала Минерва. Сражаясь в общем строю, она слишком ценила храбрость и честь – большой недостаток для королевы.
Когда наги с почестями уносили с поля боя ее мертвое тело, «Семь Стражей Глаза» преклонили колено. Их потери не были настолько фатальны. Удивительно, но все были живы. Разрубленный пополам Оах склеил себя в жутковатого монстра, напоминая циклопа. Регенерация сработала криво: две головы будто между собой разделили лицо. У каждой теперь один глаз, нос, рог и рот.
Юлим выглядел еще необычней, приняв форму элементаля огня. Пламя струйкой вырывалось у него изо рта, ушей и опустевших глазниц. Кожа запеклась черной коркой. В ее трещинах видна раскаленная плазма, чьи капли разлетались, когда он ходил. Даже дотронуться до него невозможно. Под ним буквально горела земля.
Змей отделался легче, но татуировки на торсе тоже пылали огнем. Вряд ли это были просто сатиры. Метаморфозы подсказывали, что этот отряд из других, видно, миров.
У Клаукса вместо руки будто клешня, а у Грита – тентакля. К тому же последний был не в себе. Минотавр бредил в горячке и, не узнавая друзей, звал свою Атму. Возможно, его организм боролся с геномом Грибницы. Ну а сирена больше не могла говорить.
Свой лагерь «Семь Стражей Глаза» разбили за границей Гнездовья, оплакивавшим гибель Минервы. У Роя лить слезы стало практически некому, но, учитывая их плодовитость, это не будет проблемой. А вот нагам придется теперь нелегко.
23
К исходу третьего дня минотавр продолжал метаться и бредить. Щупальце окончательно приросло, окрепло и чувствовало себя, похоже, прекрасно. А вот его новый хозяин похвастаться тем же не мог.
За Гритом ухаживали – поили отварами, кормили с руки, делали массаж, окуривали целебным дымом и благовониями, от которых мокрицы валились со стен. Кости срослись, раны зажили, а мозг, видимо, нет. «Атма» – единственное, что шептал минотавр, и достучаться до его витающего где-то рассудка, не мог даже Клаукс.
– Чертова кумрато нас заразила, а Гриту досталось больше всего! – нашел объяснение Пухл.
– И этим всех и спасла, – напомнил Змей мрачно. – Наши рога, если б не Н-ножны, украсили бы людям камины.
– Да посмотри на себя! На Оаха, Юлима? – возмутился его спокойствием тот, кивнув на «циклопа» и пылающий силуэт у стены. – Грибница теперь в каждом из нас! Сучка подцепила заразу и нам принесла!
– А лучше бы сдохли?
– Тебе грех жаловаться, пухлячок! Лингамчик-то рос как на дрожжах, – зло хихикнула Вилка. – Если еще разок откусить, подрастет ведь немножко?
– Завидуй мне молча, – вяло огрызнулся Пухл, втайне гордясь, что его оценили. – С Гритом делать-то что? Мож, во здравие умарку замутим? Иль так и будем сидеть?
– На нее козлика нет, – качнул Змей рогами.
– Дык, Н-ножны ведь есть!
– Тогда лучше тебя! От нее-то хоть польза была! – фыркнула Вилка. Теперь, когда сирена уже не мешает, девочки стали к ней намного добрей.
– В том-то и дело – была! – напомнил всем Пухл. – А теперь уже нет!
Сатиры продолжили спор, а Инь следила за ним с чувством досады. После всего, что для них сделала, недоумок говорит о ней в таком тоне? Кто им выиграл битву? Неужели думает, что один Грит?
Возможно, ему не понравилось, что на церемонию похорон наги пригласили только ее. Вот они понимают, кто спас Гнездовье. А может, в благодарность за осьминожек. После пережитого Инь еще испытывала странную привязанность к своим паразитам. Ей бы хотелось увидеть их лет через пять. Будут ли они еще помнить о ней?
Церемония прощания с Минервой прошла торжественно и пугающе странно. Открытый гроб из чистого золота оставили в особой пещере, полной похожих на скарабеев, жуков. Облепив черной, шевелящейся массы, они с жутковатым шорохом пожирали мертвую плоть, что наверняка потом будет сниться. По останкам делали вывод о вероятном посмертии королевской души. Чем быстрей их съедят, тем благоприятнее, скорее всего, оно будет. По крайней мере, так верили наги.
Лучшим исходом была реинкарнация в Чистых Измерениях, где нет заблуждений и каких-либо препятствий для духовной практики Священной Змеи. Рождение нагой в знатном роду, могущественным демоном или даже божеством, считалось более низким, поскольку относительно беззаботная жизнь не располагала к душеспасительным думам о вечном. К счастью, тело Минервы обглодали достаточно быстро, что воодушевило Гнездовье, но не сирену, которой ее до слез было жалко. Она была так похожа на Мейсу…
Но Инь не могла никому рассказать о своих чувствах. Язык ушел от нее к минотавру, а тому, что осталось, внятная речь пока не давалась. Каждый глоток вызывал боль, а мычание не понимал даже сатир. И это стало не единственной для сирены потерей. Исчезли и садистские увлечения, о которых вспоминала с недоумением и даже стыдом, не понимая, чем это ранее так возбуждало. Как и одержимость сексуального плана. Но последнюю можно списать на икринки.
Всё это казалось чужим, как кошмар, от которого проснулась, но стереть не могла. А раз настолько обусловлена чьим-то влиянием, то где тогда ее настоящее «я»? Каков вкус воды, если убрать всё, что она растворила в себе?
Видимо, эти мысли тоже внушение. Клаукс кого угодно мог заболтать. Инь же хотелось бежать без оглядки. От сатиров, минотавра, Грибницы и прочих полу, псевдо и недобожеств. А главное – от того, что носит внутри. Этот извращенный и сумрачный мир достал до печенок. И что, с ней так будет всегда? Кто в здравом уме может любить приключения? Только тот, с кем не приключалось еще ничего!
Как хорошо и спокойно Моне без них было в школе! Даже с рафиками и всем остальным. И ведь не ценил столь хорошее, в сравнении, время. Сейчас тот мир Инь воспринимала как сон, а реальность будто тенью перемещалась за ней. Где она – там и реально.
Смена локации растворяла, подвергала сомнению и понижала ранг предыдущей до статуса воспоминаний и неясных иллюзий. Потеряв актуальность, они отдалялись, уходя на второй план, мутно маячивший на уровне фона. Саму же реальность проявляло неуловимое, но вечное «я» – обязательный ингредиент и катализатор для самоочевидного «здесь и сейчас».
Пока Инь размышляла о высоком и вечном, сатиры начали готовить очередной ритуал. Она слегка напряглась, но Клаукс заверил, что ей на этот раз ничего не грозит, а умарка для Грита в оздоровительных целях, в надежде его пробудить. Это таинство пустотных врат наслаждений за гранью любых концепций ума. Искусный метод отсечения корня всех омрачений через голос, тело и все органы чувств.
«Значит, всё-таки секс» – выслушав речь, вздрогнула Инь. В ее положении может ли она себе это позволить? Вряд ли сатиры спросят об этом. Снова сошлются на традиции предков, объявив себя проводниками непостижимых для разума сил. Видимо, тех самых, что надели ошейник. Как после этого им доверять?
Хлопнув себя по коленям, Клаукс встал и начал чертить пентаграмму. Радостно блея, сатиры достали припасенный бурдюк с прохладной амритой и торжественно поднесли Инь полный рог.
Она подозрительно посмотрела на них, но сделала легкий глоток. Вино было вкусным, холодным и сладким. Наверняка снова подмешали травы.
– Ну как? – заглянул в глаза Пухл. В по-козьи прямоугольных зрачках нетрудно угадать вожделение. На лингам лучше было вообще не смотреть.
– Ммм… – осторожно похвалила она.
– Это вино всегда пьют молодым, поэтому выдержка не влияет на вкус, – веско произнес он и, сделав глоток, скорчил гримасу, словно кислило во рту. – В нашем племени таким моют копыта, но другого здесь нет.
– Как и девушек, что будут достойны того, что едва отрастил? – хихикнула Вилка, оценив взглядом предмет его гордости. – Старый-то много чего повидал?
– А то! Меня, между прочим, домогались суккубки. Умен, горяч и отважен, как не любить? Вы просто слепые, раз не увидели в грязи алмаз!
– Не стыдно, козел языкастый? – оторвавшись от пентаграммы, погрозил пальцем Клаукс. – Сатиры не жалуются, что им не дают.
– Уж ты бы молчал! – буркнул Пухл зло. – Суши себе дальше мозги ракорукий! А проповедь оставь для доверчивых нимф.
– Не видать глупцу инфернальных истин высшей сферы познаний, – покачал рогами старик. – Благословенные врата ада для таких навеки закрыты. Есть ли участь страшнее? Под гимны монашек дорожки будешь в раю подметать.
– Вот испугал! Если грудастые, то почему бы и нет?
– Полегче, приятель! – хлопнул по плечу Змей, слушавший их перепалку. – Лингамами меряться будешь в умарке. Порадуйся тому, что еще есть. Отдохни, винца вон попей.
Клаукс продолжил чертить, а закончив, освятил узор подношением собственной крови, раз козла уже нет. В пентаграмму положили Грита, и линии вспыхнули синим. После краткой молитвы темным богам в жертву принесли свежепойманных крыс. Запахло паленым хитином и шерстью – в костер бросили еще и связку мокриц. Ноздри минотавра вздрогнули, он прослезился и слабо чихнул.
Ива и Вилка заиграли на флейтах, самцы встали, а Юлим пылал в центре, как новогодняя елка с хороводом вокруг. Иллюминация подсветила своды, добавив пещерного волшебства атмосфере.
Заложив руки за спину, сатиры закружились в умарке. Поначалу медленно, потом всё быстрее. Хвосты, рога и лингамы драматично качались, из-под копыт полетели комья земли.
Уйти вовремя – недооцененное обычно искусство, и пренебрегать им сейчас было нельзя. Праздник набирал обороты и, зная, чем кончится, Инь решила уйти до финала. Спрятавшись за сталагмитами, она наблюдала развязку с безопасной дистанции, где уже не достанут.
Шаман взял в руки бубен, и флейты замолкли. Горловое пение в его исполнении взывало к природным стихиям и древним богам. Пентаграмма вспыхнула ярче, и свет заметался в прозрачных зубцах сталактитов в паутине голубых, как лазер, лучей. В нем силуэты танцоров слегка размывались, отбрасывая неясную тень.