– Говорил же тебе! – вспыхнул я. – Ты еще не готов вести машину.
– Сейчас я все решу. – Вера принялась заново перевязывать мехвода, я подошел к последней машине.
Тут курили мрачный Боря, улыбчивый Юра, а рядом с ними околачивался Гюнтер с наивным и виноватым выражением лица. Наши на него внимания вроде не обращали, но, судя по тому, как то и дело поглядывали ребята, без присмотра он не оставался ни на секунду. Надо бы, конечно, из кабины его не выпускать, да пусть ноги разомнет.
Я прошел, посмотрел на бледного Оганесяна, над которым колдовали Вера и одна из медсестер. Судя по катящемуся по лбу мехвода поту, удовольствия от процедуры он получает мало. Надо бы поддержать парня, ему хуже, чем остальным. Может, у Гюнтера есть? Что это за водила, у которого заначки нет? Машины, конечно, перетрясли, но что-то же могло остаться.
– Hast du Schokolade? – спросил я немца. Давай, колись, сынок, ты же любишь сладкое!
– Йа, Йа, – закивал водитель, обеспокоенно оглянувшись на Борю.
– Гони тормозок Гюнтера, – повернулся я к санитару, правильно поняв мимику немца.
– Что сразу я? Не брал я у фашиста ничего! – обиделся фельдшер.
– Я считаю до одного! – прикрикнул я на него.
Боря вернулся, неся сверток. Я протянул руку, и он с недовольным лицом передал его мне. Так, что тут у нас? Я развернул бязь, в которую Боря собрал трофеи. Не густо. Бензиновая зажигалка, помазок, зеркальце, пачка галет, баночка джема и полплитки шоколада. Отодвинул в сторону все, кроме шоколада и джема, и направился к Оганесяну, который как раз вырвался из рук медиков и сидел на травке у колеса.
– Где твоя фляжка с водой? – спросил я.
Мехвод попытался встать, но здоровая рука соскользнула с подножки грузовика, на которую он попробовал опереться, и чуть не упал. Я успел подхватить его в последний момент. Оганесян молча кивнул и достал свою фляжку, лежавшую на сиденье.
– Вот, – потряс он ею, доказывая, что вода в ней есть.
– На, съешь сейчас, – отдал я ему сладости.
– Спасибо, товарищ… – начал он.
– Ешь и поехали, люди ждут, – оборвал я его.
С другой стороны кабины стоял Аркадий Алексеевич. Бледный, с серыми губами, тяжело дышащий, будто ему пришлось сейчас бежать за нами. Вот кому отдохнуть надо. Видать, сил залезть на подножку не хватает. Я подошел к нему и подсадил. Даже это заставило его дышать тяжелее.
Наконец, все расселись по местам и тронулись. Хорошо дальше ехали, скучно. Ничего не происходило. Я таки приспособился к вождению «мана» и рулил спокойнее. Вера рядом со мной даже задремала. Пару раз продирались сквозь мелкую поросль кустарников, но немецкий грузовик – не наша полуторка, весом придавил, проехал.
Остановились, когда уже начало смеркаться. Надо было и покормить людей, и на ночь устроиться. По этим лесным дорогам и днем ездить мало радости, а в темноте только сумасшедший поедет.
Я подошел к Николаю. Только он и знает, сколько мы проехали и где находимся. Оказалось, не так уж и далеко мы уехали, по прямой – километров тридцать. За полдня.
– Да не переживайте, завтра полегче будет, – заверил меня водитель. – Утречком Михнов минуем, тут немного осталось, а там через Изяслав на Шепетовку.
Санитары расставили палатки, час мы только переносили туда раненых. Трое умерло, двое находились в критическом состоянии. Наблюдать агонию сожженных заживо людей было очень тяжело. Всего лежачих насчитали сорок шесть человек. В основном рядовые красноармейцы, но нашлось и три лейтенанта, и даже один капитан из артиллеристов.
Палатку Вере я установил сам, накидал туда свежего лапника, зажег рядом маленький костерчик в ямке. Поставил вариться кулеш, разогрел черствый хлеб.
– Завтра умрет еще с десяток… – На Вере лица не было.
Пришла она, когда уже совсем стемнело, сил у нее не осталось даже стянуть сапоги. Помог. Потом полил воды из фляжки – рыжая долго оттирала красные от крови руки.
– Поешь, а я пошел проверять караульную службу. – Особой надежды на фельдшеров и санитарок не было. Все устали, легко ночью заснут.
– А как же ты? – спросила она, пододвигая котелок.
– Поем позже.
Я обошел лагерь, проверил два поста. Послушал, что говорят в медсанбате. Настроения были самые плохие.
– Немец прет – не остановить, – вещал двум раненым жующий Боря. – К осени в Москве будет.
Тут я уже не выдержал и дал санитару в ухо. Боря упал на землю, вскочил, выплевывая сухари изо рта. И тут же получил в «солнышко». Согнулся, его вырвало.
– Вот, товарищ лейтенант…
Один из раненых подал мне серый листок. Это была листовка немцев, в которой предлагалось сдаваться, сообщалось, что доблестный вермахт уже взял Минск и Львов. Оперативно так напечатали.
– Откуда это? – я пнул скулящего Борю.
– Кто-то из парней подобрал на позиции, – ответил мне тот же раненый. – Этот сидел, читал.
Вокруг нас столпились санитарки медсанбата, кое-кто из фельдшеров.
– Запомните! Немцам соврать, что мне высморкаться, – сказал я, показывая листовку. – Не верьте этому вранью.
Энтузиазма на лицах не наблюдалось – по темному небу на Киев опять шли армады фашистских бомбардировщиков.
Когда я вернулся к палатке Веры, рыжая уже спала.
– Умаялась, бедная, – к костру подсел Аркадий Алексеевич. – Не место женщинам на войне.
– Как сердце? – поинтересовался я.
– Сейчас легче, – коротко ответил военврач. – У меня уже был один инфаркт. Второй я не перенесу. Сегодня три приступа грудной жабы случилось, думал, конец мне.
– Ну зачем так себя накручивать, Аркадий Алексеевич?! – я попытался его успокоить.
– Петр Николаевич, я вас прошу… – сказал он, помолчал немного и продолжил: – Как коммуниста… Вы же член партии?
– Кандидат, – я вспомнил документы лейтенанта.
– Так вот, – врач повернулся ко мне и посмотрел в глаза. – Если я… Если со мной что-то случится… Позаботьтесь о людях. Кроме вас некому вывести медсанбат из окружения.
Утро первого июля тоже началось не гладко. Я собрал санитаров на утреннюю проверку, приказал показать «мосинки». У половины оружие было не чищено, да и сами фельдшеры выглядели помято. Особенно выделялся распухшим ухом мрачный Боря. За ним всю ночь следили, чтобы не сбежал.
– Там лошадь чья-то впереди пасется, – к нам подошел Аркадий Алексеевич.
Я взялся за бинокль и рассмотрел серого «в яблоках» коня под седлом. Он мирно жевал травку на просеке, прядая ушами.
Я взял из кузова МГ, что мы сняли с «ганомага», прошел, оглядываясь, лесочком к лошадке. Было спокойно, даже фронт не громыхал – видимо, уже ушел вперед.
– Тихо, тихо…
Я маленькими шажками подошел, взял коня под уздцы, посмотрел на клеймо на седле. 192-й ОБС. Что, видимо, расшифровывалось как 192-й отдельный батальон связи. Ясно, чья лошадка. Как же тебя зовут? В армии с кличками не заморачиваются. Раз серой масти, значит, Серко.
Будто услышав мои мысли, конь потянулся ко мне губами, причмокивая.
– Извини, друг, ничего нет. Но в следующий раз обязательно. – Я повел коня к нам.
– Вот, Юра, – я подозвал к себе санитара, похлопал ладонью по седлу. – Можешь управляться? – И после утвердительного кивка передал ему уздечку. – Садись и езжай дозором впереди колонны. Ехать будем медленно, сторожась. Там могут быть немцы, смотри, чтобы не нарваться. Увидишь что непонятное, подай нам знак остановиться, руку вверх подними.
Юра отвел коня в сторону, начал проверять седло и подпругу, даже нашел где-то сухарь и скормил Серко. Убрал из гривы запутавшиеся там веточки. Сразу видно: специалист, лошадник, не промахнулся я, сразу увидел, как у него взгляд загорелся.
По уму головной дозор надо было сразу пустить. Но пеший патруль нас бы сильно тормозил, а раздергивать колонну на машины я не решился. Мы с Колей водители так себе, Оганесян ранен, немцу доверия нет.
Я увидел, как Аркадий Алексеевич побрел к первой машине.
– Вы же вчера с Оганесяном ехали, – спросил я его. – Случилось что-то?
– Да нет, парень хороший, там в кабине дышать нечем, я решил пересесть, – объяснил он.
– Ну ладно, раз вы в первой машине – смотрите внимательно.
Спокойно ехали недолго. Юра не только знак показал, но и соскочил на землю, замахал руками. Мы как раз проходили небольшой поворот, так что и я это хорошо увидел. По тормозам я ударил сразу. Схватил бинокль и пулемет, подбежал к санитару.
– Что там?
– Немцы, – выдохнул он. – Пленных ведут…
– Николай, – я обратился к подошедшему водителю, – давайте по машинам пока, ждите сигнала. За немцем посмотрите, чтобы не учудил чего.
Нам, можно сказать, повезло. Нам – это нашему отряду. Потому что мы стояли буквально в сотне метров от нашей смерти – для кого-то быстрой, если застрелят сейчас, для кого-то медленной, в плену.
Просека, по которой мы ехали, пересекала дорогу. Простую грунтовку, ненамного лучше той, по которой ехали мы. Только расчищенную. С нашей стороны выезд с просеки зарос кустарником. Может, даже прорубить немного придется. А с другой – нет. Там на въезде стоял мотоцикл с немцами. Пулеметчик в коляске сидел в полной готовности.
Видно их было не очень хорошо, потому что его постоянно кто-то закрывал. По дороге вели толпу. Наши солдаты, пленные, брели по дороге. Молча, глядя себе под ноги. Временами сталкиваясь с затормозившими впереди. Некоторые босые, но почти все в пыли. По бокам, на расстоянии метров тридцать друг от друга шли немцы, держащие эту толпу в куче, не давая разбрестись. Охранники вели себя деловито, спокойно. Изредка тишину, наполненную шарканьем ног по дороге, прерывали стоны изнутри колонны и лающие окрики снаружи.
Сколько их там было? Сколько они шли? Я не помню. Что хочешь делай, а вспомнить не могу. Может, их там сотни были, а может – тысячи. И нам с Юрой оставалось только молча смотреть на эту огромную змею, ползущую по дороге. Змею, сожравшую наших людей.