Возле какого-то лесочка Буряков свернул с дороги и поехал к видневшейся неподалеку речушке.
– Надо отдохнуть немного, перекусить, – сказал Буряков, останавливая мотоцикл в тени деревьев.
Запасливый парень оказался наш сопровождающий, я даже и не заметил, как он в Шепетовке добыл еды на дорогу.
Я слез с заднего сиденья и помог Вере выбраться из коляски. Оказалось, припасы лежат у нее в ногах. Да и где им еще быть в таком транспорте? Когда доставал, наткнулся на гранатную сумку. Ого, противотанковые, РПГ-40, серьезная штука.
– Что это вы, еще и истребители танков? – спросил я, показывая Бурякову гранаты.
– Да нет, – замялся он. – Это Шепелев, он их за собой таскал, нравилось ему, чтобы побольше.
Первым делом я пошел к речушке (или широкому ручью – тут уж кому как нравится) и с удовольствием умылся. Пыль с дороги аж на зубах скрипела, а из носа ее комками можно было вытаскивать. Тут же рядом со мной пристроились и остальные участники мотопробега Шепетовка – Житомир, точно так же смывая пот и пыль со своих лиц и рук.
На обед нам досталось с полкило ливерной колбасы, краюха ржаного хлеба, три кривоватых огурца и вода во фляжке. Предположим, вода у меня тоже была, но вот с остальным возникли бы трудности. Так что немудреный перекус оказался как раз кстати.
После еды лейтенант предложил немного отдохнуть, а мы с Верой спорить не стали – возвращаться на дорогу не хотелось никому. Так что мы сели в тенечке и вытянули ноги.
– А вы откуда родом, товарищ лейтенант? – спросила Вера. – Не из Москвы? Разговариваете по-тамошнему.
– Акаю?
– И смягчаете. Ш вместо Ч в словах проскальзывает.
– Из нее самой, – не стал отказываться Буряков. – Хотя родился в Башкирии. Мы переехали в столицу, когда я маленький еще был, так что рос уже в Москве.
То-то я думаю, откуда в тебе гонору столько? А ты, лейтенант, наверняка сын больших родителей. Лет тебе на вид не очень много, около двадцати пяти. Значит, родился ты в году пятнадцатом, ну, плюс-минус. И в детстве в Москву родители переехали. Небось, партийные начальники. Или спецы.
– Это сразу после революции, значит? – решил уточнить я.
– Что? – растерянно переспросил Буряков.
– Родители перебрались в столицу когда?
– А, вы про это? Да, как только правительство из Ленинграда переехало, ну, тогда еще Петрограда, так отца и вызвали. Мы долго в «Метрополе» жили, потом родителям квартиру дали.
Так и есть, угадал я. А папаша, значит, пережил все чистки и посадки, которых там, наверху, совсем немало случилось. Хитрый оказался, живучий.
Буряков расслабился, видно было, что вспоминать про семью ему приятно. Куда и делась та въедливая противность, которая так и лезла из него на допросе. И ухмылочка его презрительной уже не казалась. Вроде бы хороший парень, свой в доску. Только нельзя ни на секунду забывать, что в случае чего этот симпатяга под расстрел подведет и сам же исполнит, не задумываясь. С таким откровенничать никак нельзя. Лучше помолчу, целее буду.
Похоже, и Вера придерживалась того же мнения. Рассказала пару смешных случаев из медицинской практики, а больше молчала. Да и лейтенант вскоре перестал излагать свою биографию. Видать, на минуту расслабился, как это со случайными попутчиками бывает, а после спохватился.
Так что вскорости мы снова вернулись на забитую в обе стороны дорогу и продолжили пробираться к Житомиру.
Городу, конечно, досталось. Нам надо было ехать мимо железнодорожного вокзала, от здания которого остались руины. Кое-как расчистили – и все, никто ничего даже не пытался восстанавливать. Да и рядом не лучше было. Сыпали бомбы от всей души, сволочи.
На площади у вокзала мы повернули направо и поехали мимо студенческого общежития и педагогического института. Если что, это я на табличках прочитал, сам-то я здесь впервые был. Помнил только, что девятого числа город сдадут практически без боя.
После института мы проехали еще пару кварталов и остановились. Улицу перекрыло упавшее дерево. Во дворе какого-то дома прямо напротив нас военные грузили в полуторку коробки. Большое здание, видать, что-то тут до революции было такое, державное. Два этажа, окон штук по пятнадцать в каждом, это которые на улицу смотрят. Въезд со двора, а там еще какая-то бывшая конюшня. А заборчик так себе, хлипкий, с одной стороны только каменный. Разобрали, наверное, после революции.
Это я все рассматривал, пока Буряков думал, что дальше делать. Сами-то мы не местные, куда идти или ехать, только особист знает. Так что посмотрим по сторонам пока.
А грузят важное что-то, военные один за другим, как машины, принес коробку, в кузов бросил, развернулся – и назад.
Наконец лейтенант надумал, что дальше делать.
– Сидите здесь пока, я за пропуском схожу, поедем потом в дивизию. Тут идти быстрее получится, чем объезжать. Скоро вернусь.
Буряков перебрался через ствол упавшего дерева и скрылся за углом. Мы же с Верой просто стояли и пытались привести себя в порядок подручными средствами. Вдруг от полуторки, на которую грузили коробки, раздался грохот. Я оглянулся: один из грузчиков уронил свою ношу, и на землю рассыпались папки с бумагами. Наверное, архив какой-то вывозят.
– Петя, ты слышал? Там… этот, который коробку уронил, – зашептала рыжая, – ругался…
– И что? – спросил я недоуменно. Если обращать внимание на каждого ругающегося военного, то постоянно удивляться будешь, даже во сне.
– Не по-нашему, по-немецки! – прошипела Вера.
– Вот дела, – протянул я. – Похоже, диверсанты. И не оставишь их, полуторка-то почти полная, скоро уедут. Их там человек шесть, не меньше. И это не просто носильщики. Вон как двое автоматы настороженно держат. Положат нас за милую душу. Надо подумать, что дальше делать.
Дурацкая ситуация: мы почти в центре нашего города, хоть и прифронтового, а таимся, чтобы нас немцы не заподозрили.
Вера смотрела на меня, ожидая решения. Спокойно держится, молодец. Никакой паники и беготни. А ведь тут воевать могут начать с минуты на минуту. Наверное, это тот самый «Бранденбург», который напал на танкиста-майора, когда мы с Соломонычем везли больных из Львова. Или еще какие гаврики, кто их разберет? На лбу у них не написано. И на хрена им архив этот? Как по мне, таких коробок с документами по обочинам сейчас валяется немерено, только успевай собирать.
Ладно, тяга Шепелева к большому бабаху поможет нам. Пригодятся как раз противотанковые гранаты. Моточек бечевки у меня всегда в кармане есть, подойти к грузовику почти незаметно тоже можно, вон там, вдоль заборчика пройти только надо. А там – сапер я или прогуляться вышел? Надо отвлечь немчуру. А как это сделать? А вот и Вере задание будет. Солдаты, они из какой страны бы ни были, а на красивую женщину всегда охотно посмотрят.
– Послушай, – начал я инструктаж невесты, – ты сейчас пройдешь вон туда, прямо к углу, со стороны кабины…
– Хорошо, – отозвалась рыжая. – А там что делать?
– А я в это время пройду чуть назад, меня со двора не видно будет. Как кивну, ты отвлеки их как-нибудь, не знаю, чулок поправь, ножку покажи, ну, чтобы они на тебя хоть пару секунд попялились. Поняла?
– Поняла, – ответила Вера. – Слюной будут истекать долго, не беспокойтесь, тащ старший лейтенант.
– Ну тогда по исходным, – скомандовал я.
Рыжая показала, что все женщины – прирожденные артистки. По крайней мере, некоторые военврачи второго ранга – точно. Если бы я не знал, то и сам бы поверил, что она, покачивая бедрами, совершенно случайно зашла за угол, чтобы поправить чулки. Аккуратно поддернув юбку, она продемонстрировала всем, кто может видеть ее, свою великолепную ножку. Наверное, что-то там у нее случилось, потому что она поправляла чулок довольно-таки долго. Я бы и дальше смотрел вместе с мужиками, грузившими папки, но у меня образовались срочные дела.
Открытое пространство, где меня могли бы заметить охранники, метров десять, я проскакал молодым оленем. Еще секунда – и я под машиной. Теперь приступим. Дело тут нехитрое, но надо действовать аккуратно. Вот тут бечевочку закрепить, лучше вдвое сложить, для надежности. А здесь – гранату. Вот так, осторожненько, чтобы раньше времени не сработала.
Счастливого пути, господа фашисты! Сейчас вы в полуторку погрузитесь, заведетесь и поедете. Бечевочка намотается на вал, дернет гранату, и произойдет тот самый большой бабах. Уж если в танке дыру пробить может, то для полуторки точно мало не покажется. Так же, как и тем, кто в ней. Коробки потом соберут, ничего страшного.
А чей это голос? Не моей ли красавицы? Ну, получит она от меня на орехи! Кто ее просил сюда переться? Ох, и влетит кому-то по симпатичной попе за самодеятельность! Придавят ведь сейчас на всякий случай, чтобы под ногами не мешалась, и все!
А она, как самая настоящая дурочка (так точно должно было показаться тем, с кем она разговаривала), начала допытываться, не здесь ли находится фронтовое медицинское управление? И ведь натурально так, ну точно, артистка. Пока ей там рассказывали, что здесь ничего такого нет и они не знают, где управление находится, я успел и из-под машины выбраться, и в дыру в хлипком заборчике уйти. Осталось дождаться, когда же «бранденбурги» попытаются уехать.
– Вера, сюда! – громко прошептал я, когда она вышла со двора к мотоциклу. – Ты что творишь? Эти ведь могли убить тебя запросто! – это я уже ей рассказал, когда она присоединилась ко мне в подъезде какого-то дома, куда я решил спрятаться. Стоять на улице сейчас не с руки: и ненужное внимание привлечем, и, самое главное, грузовик-то далеко не поедет, метров двадцать от силы, кто его знает, куда там что при взрыве полетит.
– Ничего бы не случилось, – упорствовала рыжая. – Я же от них далеко стояла.
Я не стал спорить, тем более что полуторка подала признаки жизни, шумно заурчав. Оказывается, вовремя мы все сделали – еще пара-тройка минут, и фашисты уехали бы.
В окошко подъезда я увидел, как грузовик, в кузове которого сидели пятеро «носильщиков», проехал из двора. Я быстро оттащил Веру в угол, мало ли, еще стеклами поранит. И тут прозвучал тот самый большой бабах. Аж уши немного заложило. Оконная рама звякнула, но удержалась. Ладно, стекольщики, тут вам работы сегодня не будет.