Начальником политотдела укрепрайона сначала был бывший пограничник, очень толковый, его забрали от нас на повышение, и фамилию его я сейчас не припомню. Пограничника на этой должности сменил подполковник Павленко, о котором я могу сказать только хорошее.
— Насколько хорошо были подготовлены бойцы УРа к началу Курской битвы?
— Пулеметчиков и артиллеристов укрепрайона всегда отличал высокий уровень боевой подготовки. Когда мы занимали позиции на передовой, то немцы сразу по плотности и точности огня определяли, что на передовую пришел УР. Наши пулеметчики и артиллеристы были настоящими специалистами по ведению боя, я позже приведу вам характерные примеры. Доходило до того, что я по звукам и темпу пулеметной стрельбы мог сразу понять, кто ведет огонь — пупеметчик-уровец или из обычной пехоты.
Выход на передовую, оборудование позиций, выбор секторов огня — все было продумано с особой тщательностью. Перед началом Курской битвы мы получили новые противотанковые гранаты весом почти два килограмма, которые взрывались от любого соприкосновения с преградой после броска, и все солдаты и офицеры прошли тренировку в метании этих гранат. Тогда же на моих глазах произошло ЧП. Одна граната не взорвалась после броска, и боец, метнувший ее, выскочил из окопа и кинулся к ней. Только он коснулся рукой гранаты, как сразу раздался взрыв, и бойца раскидало в клочья. Все бойцы ОПАБа прошли танковую обкатку. Помимо своих, прекрасно оборудованных в фортификационном плане, позиций для пулеметов, орудий и минометов мы также подготовили траншеи для возможного приема нашей пехоты на случай ее отхода под натиском противника.
5 июля мы не увидели восхода солнца, все перед нами было в черном дыму. Над нашими головами постоянно шли воздушные бои, я впервые на войне увидел нашу авиацию. На головы сидящих в траншеях с неба буквально сыпался дождь из сбитых самолетов. Это было страшно, но тем не менее завораживающее и незабываемое зрелище. Немецкие истребители караулили в воздухе наши отставшие штурмовики и сбивали их. Мы видели, как девятки Ил-2 становились в круг и отражали атаки немецких летчиков. Через позиции УРа танки противника не прошли. Сказать, что по 161-му укрепрайону был нанесен серьезный удар, я не могу, танки выскакивали из дыма на нас тут и там, но уже к 10 июля на участке 406-го ОПАБа наступило затишье, а 15-го числа мы перешли в наступление, находясь в составе армии генерала Пухова.
Укрепрайон шел во втором эшелоне армии на Брянск, но на станции Комаричи нас остановили, батальоны, находясь в 50 километрах от линии фронта, приводили себя в порядок и принимали пополнение. Сама станция еще не была до конца разминирована, под рельсами в разных местах лежали немецкие толовые шашки. Только в октябре 1943 года нас выдвинули в направлении на Гомель. Кажется, именно тогда мы попали в 65-ю армию Батова и провоевали в ней до конца войны.
Когда командующий фронтом Рокоссовский уходил на новое место, на 2-й Белорусский фронт, он забрал с собой армию Батова и наш УР с ней заодно (у нас говорили, что Батов и Рокоссовский были друзьями еще с империалистической войны, что в молодости они вместе воевали в одном взводе конной разведки). Насколько я понял, каждой общевойсковой армии придавался свой полевой УР. Даже у начальника штаба фронта был заместитель, должность которого так и называлась «заместитель начальника штаба по укрепрайонам». До 1 декабря мы находились в армейском резерве, а потом поступил приказ занять передний край, и в следующий раз нас вывели в тыл на отдых уже в конце июля 1944 года.
К передовой шли мимо Гомеля и были потрясены увиденным. Гомель освободили 27 ноября, и, освобождая районы области, полевые военкоматы гребли в армию всех подряд, от мала до велика. Через несколько дней, фактически без подготовки, новобранцев, зачастую в гражданской одежде, направляли на передовую. Таких еще называли «чернорубашечниками». Мост через Сож от Новобелицы был взорван, и всех мобилизованных вместе с остатками обычных стрелковых полков послали на форсирование, на захват плацдармов через реку. Положили там в землю многие тысячи бойцов. Кругом были только трупы. Принимаем линию обороны от 354-й стрелковой дивизии, слышим, как говорят: «Идет 1201-й стрелковый полк!» Из этого полка из боя вышло ровно 11 человек, я не оговариваюсь.
— Семь месяцев, без отвода на отдых в тыл, 161-й УР держал передовую линию. Насколько интенсивными были боевые действия на участке обороны УРа в этот период?
— Продвижения вперед не было. Фронт застыл для нас на линии Азаричи — Калинковичи. Шла позиционная война, и мы, и немцы сидели в траншеях, твердо удерживая каждый свою линию обороны. Обе противоборствующие стороны вкопались в землю, в траншеи полного профиля. Потери мы несли в основном от артогня, работы снайперов и во время разведки боем, которая проводилась силами ОПАБа. В обычных стрелковых дивизиях на разведку боем всегда назначался правофланговый батальон, а у нас очередности не было.
Наш начальник химслужбы Федя Сергиенко, бывший токарь из Харькова, был «вечным оперативным дежурным», и каждое утро он составлял донесение, отчет о происшедшем за истекшие сутки, в котором докладывалось о наших потерях, оперативная обстановка, наличие боеприпасов (на каждое орудие полагалось два боекомплекта) и так далее.
В начале 44-го года там погиб мой товарищ, лейтенант Агапкин, двадцатидвухлетний высокий красавец. Рота «демонстрировала атаку», цепью дошли до середины «нейтралки», расчеты катили пулеметы за собой. Наше начальство, видимо, держало немцев за дураков, а те не спешили бить из всех огневых средств и раскрывать свои позиции, а просто методично, подпуская нас поближе, снайперским огнем прорежали нашу цепь, выбивая расчеты, которые, в свою очередь, периодически останавливались и поливали немецкую линию пулеметным огнем. Я шел в цепи слева, лейтенант Агапкин по центру.
На середине мы остановились, дальше обычно нас немцы не пускали, начинали пулеметно-артиллерийский обстрел, но Агапкин, стоя в полный рост, крикнул своим бойцам: «Ну что, ребята, пошли дальше!» И тут он закачался… Помкомвзвода сержант Бойко крикнул: «Лейтенант, ты ранен?» Агапкин ответил: «Нет… Я убит», — и упал замертво. И тут по нам открыли такой сильный огонь, что уцелевшим пришлось поспешно отходить назад, а тело Агапкина осталось на поле боя.
Ночью бойцы, надев белые маскхалаты, по снегу доползли до места гибели Агапкина и вытащили тело погибшего лейтенанта. Мы похоронили его, и мне выпало отдать последний долг павшему товарищу, я написал письмо его родным, рассказав в нем, как мы все любили лейтенанта и как он был убит.
Конечно, в обороне было относительно спокойно, но и там погибнуть можно было как пить дать. Вспоминаются эпизоды, когда спасало какое-то чудо. Копаем траншею во второй линии, попался здоровый пень, его обошли изгибом, роем дальше. Пришел меня навестить из батальонных тылов Петя Пугасов, принес со своего склада американской консервированной колбасы, хлеба, чего-то выпить. Разложили мы снедь на пеньке, сидим, разговариваем, вспоминаем Алма-Ату. Периодически вдали рвутся снаряды, немцы ведут беспорядочный артобстрел по площадям, мы не реагируем. Но по звуку очередного снаряда Пугасов все понял и успел крикнуть: «Ложись! Этот наш!» — и через мгновение снаряд врезался в землю в двух метрах от нас… и не разорвался. Повезло и на этот раз, сели доедать дальше.
Идем днем с помощником начштаба Титовым в одну из рот, приказ был — передвигаться только по траншеям, но Титову море по колено, петлять по окопам не хотелось, и он решил рвануть через снежную поляну, простреливаемую снайперами. Дело было 1 апреля, но еще лежал снег. Титов вылез первым и дошел до одинокого деревца посреди поляны, я за ним. И тут нас заметил немецкий снайпер. Сначала он бил по Титову, который успел добежать до валуна и залечь, укрывшись за ним. Потом снайпер принялся за меня.
Пули ложились чуть слева, одна царапнула шапку на моей голове, и я притворился мертвым. Было холодно — лежу, околеваю, да и само мое состояние можно представить, когда ждешь, будет снайпер проверять твой «труп» контрольным выстрелом или нет.
Титов кричит из-за валуна: «Левка, ты живой?!» — «Да!» — «Приготовься. Я сейчас встану, отвлеку снайпера на себя, а ты беги!» Так и сделали, я успел целым и невредимым пробежать сто метров до укрытия, а по Титову немец снова промазал. В штабе сразу узнали, что два офицера нарушили приказ и двинулись по открытому полю, а не по траншее и в итоге поигрались в «кошки-мышки» со снайпером. Нас долго и по-разному материли в штабе батальона.
На возможную смерть не обращали внимания. Иногда после боя на себя посмотришь, а у тебя немецкая пуля в каблуке сапога или шинель распорота осколком — и все воспринималось очень спокойно, как будто так и должно было быть.
Что еще запомнилось из нашего стояния в обороне в первой половине 1944 года? Был у нас боец, командир пулеметного расчета сержант Корбут. Он где-то нашел снайперскую винтовку и стал со своим вторым номером выползать на «нейтралку» на довольно удачную снайперскую охоту. Его пример и почин сразу подхватили в других ротах, и вскоре в ОПАБе своих внештатных снайперов стало хоть отбавляй.
Через наши позиции в немецкий тыл шли различные разведгруппы из дивизии генерала Джанжагавы, но долгий период «языка» взять не могли, разведчики несли тяжелые потери и возвращались в наши траншеи с пустыми руками.
И тут к нам в ОПАБ прибыл начальник политотдела УРа Павленко, который обронил фразу: «Разведчикам фатально не везет. Может, у вас получится». Из добровольцев в батальоне сформировали разведгруппу, и она ушла за «языком».
Им удалось взять в плен немца, писаря штаба, носившего славянскую фамилию Пасечник. Назад наша группа пробиться не могла, немцы ее заметили и обложили, и только через трое суток, не доведя пленного живым, наша разведка с боем вышла к своим. Но среди разведчиков был чертежник штаба батальона Юра Инглин, еврей, владевший немецким языком. Он, пока немец был жив, успел его хорошо допросить, и главное, что Инглин, как профессиональный чертежник, мог досконально и достоверно сразу изобразить все увиденное и услышанное на бумаге. Инглина сразу повезли к начальнику штаба 65-й армии, где он на специально сооруженном макете точно показал размещение немецких частей на передовой и в ближнем тылу противника.