— Что это ты на меня так смотришь?
— Ты что, быстренько вытри лицо, я сейчас приду, перевязать тебя надо!
Он лицо протер гимнастеркой, я же подбежал, вытащил индивидуальный пакет и вижу, что у него осколок прошел через весь лоб по касательной, кусок кожи снял, тот болтается, а кровь хлыщет. Я кусок этот на место поставил, сразу перевязал все это дело, намоченным бинтом лицо протерли, все смыли, я говорю своему другу:
— Надо бы тебе в медсанбат:
— Да какой медсанбат, ничего, пройдет!
Видишь как, другой бы на его месте обрадовался. Затем я подскочил к Таирову, смотрю, он весь бледный лежит, я спрашиваю:
— Мамед, что с тобой?
— Живот, — только и смог произнести мой друг. Я быстренько открываю ему живот, а там две дырки, кошмар, мы же недавно поели. И в это время командир взвода Рожков отдает команду, видимо, приказ комроты Панкратова:
— Сменить позицию, выйти к дороге! И там ждать!
Я докладываю Рожкову, что пулемет разбит, а Таиров в тяжелом состоянии. Тот спрашивает:
— Можешь Таирова забрать?
— Могу. — Взваливаю его и винтовку Таирова на себя, 200 метров прошли к дороге. Уложил я его, в это время, откуда ни возьмись, появилась повозка, на ней санитар пожилой лет под 50, с повязкой красного креста на рукаве. Я говорю ему:
— Вот раненый.
— Немедленно надо осмотреть. — Я же побежал, там кричат, что надо немедленно взять сухпаек. Я взял себе и Таирову две буханки хлеба, селедки, сахар, махорку, еще что-то такое, принес, смотрю, что там, а санитар говорит мне:
— Не надо везти, он умирает.
— Как умирает? Не может быть.
— Все. — Таиров смотрит на меня и говорит по-армянски: — Конец, Азат.
Я смотрю, он еще сильнее побледнел, и все. Весь взвод малыми лопатами копал ему могилу около дороги, выкопали, завернули его в плащ-накидку и положили туда. Нашел я где-то небольшую досточку, а химический карандаш мы все носили, и написал им: «Таиров Мамед, 1925–1943 гг. Село Сухлиси, Ахалциский район, Грузия». Постоял, наши вперед пошли, я же стою, и тут мне командир арьергарда говорит:
— Давай назад в строй.
Пошли мы дальше, уже темно, 10 км медленно топаем, никакой стрельбы, но тут увидели, что лежат человека 4 гражданских, видимо, их немцы расстреляли, нашего брата. Двигаемся дальше, в 4 часа утра входим в город Сталино (ныне Донецк), в первый раз я видел такой огромный город, слева и справа горят многоэтажные дома, мостовая, слышен только топот солдатских сапог и треск падающих горящих бревен. Абсолютная тишина, и вдруг крик наших разведчиков:
— Товарищ лейтенант, факельщиков поймали!
— Стоп, — Панкратов остановил роту. Остальные роты батальона пошли дальше, ведь между нами была дистанция 100–300 метров в походном порядке. Идут наши разведчики и ведут 2 немцев, отобрали у них уже автоматы. Панкратов задает вопрос:
— Почему вы считаете, что это факельщики?
— А вы сами почувствуете, когда они поближе подойдут.
И действительно, только они подошли, мы сразу уловили запах керосина. Тогда командир роты приказал одно:
— Расстрелять! — И тут же немцев расстреляли, мы не успели опомниться.
После Сталино так получилось, что мне дали станковый пулемет, пришли мы уже утром в основную часть города, там было какое-то большое озеро или пруд, и командир Панкратов приказал:
— Отдыхать, сейчас будет завтрак!
Какой там завтрак, никто уже ничего не хочет, все упали и уснули, просыпаемся где-то часов в 12, и обедаем и завтракаем, все вместе. Поступила команда, что после обеда мы выходим. Прошли через Сталино, идем на Волноваху, боев уже нет, так, мелкие стычки где-то, немцы отступают, и вдруг, темно уже, мы прошли 25–30 км, лейтенанту Панкратову докладывают:
— Товарищ командир роты, там, в поле, стоит большой деревянный сарай, в нем засело человек 10 «власовцев», их уже наши окружают.
— Быстренько туда, — скомандовал Панкратов.
Мы подошли туда, до сарая оставалось где-то метров 50, и тут власовцы начали бить, мы залегли, стрельба прекратилась. Тогда Панкратов поднялся на колени и говорит:
— Я лейтенант Панкратов, командир роты, вы окружены, обещаю жизнь, но только сдавайтесь!
В это время открылась стрельба из сарая, и Панкратов падает, подскочили мы к нему, он мертвый, прямо в сердце попала пуля. Мы все в шоке, наш командир взвода кричит:
— Уничтожить сарай!
Мы открыли шквальный огонь трассирующими, я засел за пулемет «максим», мы все бьем. Сарай загорелся, и ни один человек не смог вылезти. Он полностью сгорел, упал, балки рухнули, и все. Мы даже не стали обломки осматривать, а пошли дальше. Вот такой был трагический случай.
И вот мы пошли дальше. Есть в Запорожской области такой город, как Большой Токмак, достигли мы его всего лишь через 3 дня, потому что немцы отступали очень быстро, но они бомбили здорово Большой Токмак, догадывались, что в этом городе, который в районе был единственным более или менее большим, обязательно остановятся войска. Мы обошли город, прошли километров 20 и заняли оборону у небольшого села, там сосредоточился весь полк. Причем сказали тут сделать не только окопы, но и траншеи вырыть, приготовить ходы сообщений. Я установил свой пулемет. Немцы нас ожидали, ведь им было понятно, что просто так, без поддержки танков наша пехота не пройдет такой ров, а для танков необходимо сделать проходы, понимаете. Вот мы и стояли три дня, и тут 26 сентября командир взвода говорит:
— Завтра будет атака, сначала артобстрел, затем мы наступаем, быть всем готовыми.
В расчете пулемета «максим» нас было 4 человека: двое тянут его, а двое несут ящики с патронами. В 6 часов утра началась артподготовка, первыми ударили «катюши», затем в дело вступили орудия, всю войну я видел, что как только дает залп дивизион «катюш», в дело вступают все остальные орудия и минометы. Подготовка была довольно мощная, но по деревне ни один снаряд не попал, видимо, все немецкие позиции наша разведка засекла. Длилась подготовка не очень долго, где-то час. Потом дошло дело до нашей атаки, мы вышли все, и у меня как сейчас стоит перед глазами картина: слева видно примерно с 1 км, справа где-то полтора км, везде все покрыто нашими наступающими частями. Деревню прошли, потом идет возвышенность, она закончилась, опять возвышенность, мы сразу после артподготовки как ринулись вперед, только были слышны крики: «За Родину! За Сталина!» Все поднялись и пошли, мы тянем пулемет, казалось первое время, что мы все позиции немцев выявили и подавили артогнем, но нет, с фланга два немецких пулемета открыли огонь и, главное, били трассирующими пулями. Почему такими? Чтобы сами пулеметчики видели, правильно ли они бьют. Они стреляли очень точно, буквально в 50–60 см от земли, так низко. Ведь как пулеметчик я знаю, что это очень сложно, особенно когда пулемет на высоте стоит, надо целиться на уровне с землей, чтобы так далеко бить и при этом так низко. Пули летят, я вижу падающих солдат. Но мы все равно тянем «максим», лежим, поднимаемся, бежим, опять залегли, снова поднялись. В это время очередной раз упали, командир взвода Рожков что-то кричит, я поднимаюсь, а вторым номером у меня был Орехов, спрашиваю его:
— Ты что залег? — Он был на год моложе меня, 1926 г. рождения. Я подошел к нему, он лежит весь белый, прошло всего секунд 10–20, как я от него отвернулся, и в это время пуля попала ему под горло, а где вышла, я так и не понял. Тогда я крикнул комвзвода:
— Товарищ младший лейтенант, Орехова убило.
— Немедленно вытащить документы, — закричал Рожков в ответ. Надо же человека похоронить, хотя я понимал, что мы этого не сделаем. Похоронная команда есть, она его заберет и похоронит. Мы дальше двигаемся, вдруг командир роты кричит:
— Ложись всем!
Мы залегли, после передали по цепочке, что по нам какие-то снайперы стреляют, командира роты ранило в руку, тут один упал, второй упал, одного убило. Что интересно, я помню, как он падал, упал и крикнул: «Мама!» И все. В общем, одного убило, трое ранены, комроты тоже ранен. Командир взвода кричит мне:
— Григорян, разверни пулемет!
Я установил «максим», а там впереди были развалины какие-то кирпичные, то ли сарай, то ли дом это был раньше. Рожков подполз и говорит мне:
— Там торчит немецкая каска, дай-ка туда очередь!
Я прицелился, дал 3–4 очереди, комвзвода орет:
— Ну что ты никак не попадешь, надо правее немножко взять, хотя бы на миллиметр правее.
Я взял правее, нажал на гашетку, все мимо. Тогда Рожков подскочил ко мне и говорит:
— Так, давай я сяду, а то ты что-то теряешься. — Прицелился, дал очередь, после встал в рост и сказал одно слово. — Готово.
Вот что значит, человек имел боевой опыт, Сталинград прошел, год воюет. Пошел дальше, в это время командира роты во второй раз ранило, но он приказал быстро его перевязать и вот руками в бинтах показывает нам вперед, кричит:
— Быстренько перейти через противотанковый ров!
Мы сразу туда кинулись, а его высота была чуть ли не два с половиной метра, елки зеленые, ширина метров шесть, немцы же заставили местное население копать. Тут пехота сразу почувствовала, что нужно прикрытие, со всех сторон раздались крики:
— Пулеметчиков позвать!
Один сел, подставил спину, другой встал ему на плечо, так я через него поднялся наверх, за мной подняли пулемет и затем весь расчет. Все вышли к этим развалинам, там оказалось трое немцев, двое убитых лежало, одного из них прикончил я, я знал это. А третий ранен, вишневое дерево, вот так сидит и на нас смотрит, живой еще, это один из этих тварей. Пехота не выдержала и на штыки его подняла, первый раз видел такое. Пошли дальше. Рвемся вперед, мимо нас прошел танк, но подняться наверх холма не хочет, потому что если он поднимется, могут дать по нему из противотанковой пушки. Открывается люк на башне, и командир танка нас спрашивает:
— Ребята, далеко ли немцы?
— Не знаем, сейчас поднимемся, посмотрим, там видно будет.
Выскакиваем на возвышенность, уже видно, что немцы идут в контратаку, мы тут развернули пулемет, я еще не начал стрелять, как танкист кричит: