Интервью и лит. обработка: Ю. Трифонов
Осипов Сергей Николаевич
Я родился 31 августа 1921 года в селе Дмитровское Медновского района Тверской области. Родители были крестьянского происхождения. Окончил десять классов в 1939 году. В те времена требования были серьезные, нужно было стремиться к учебе и дисциплине. В августе сдал конкурсные экзамены в Московский институт стали имени И. В. Сталина. Так как у меня квартиры не было, то жил в Подмосковье в общежитии. Надо было ездить электричкой на учебу. Денег не хватало, поэтому мы садились без билетов, нас все время ловили и штрафовали, после чего давали в институт информацию об этом, но ее бросали в корзину. Была взаимная договоренность между студентами и администрацией института, потому что с нас нечего было взять. Проучился один месяц и восемь дней. Почему? Потому что меня забрали в армию. Всех первокурсников призвали, ведь в сентябре произошел освободительный поход на Западную Украину и Белоруссию, нужно было новое пополнение для войск. Направили в 390-й гаубичный артиллерийский полк 17-й стрелковой дивизии. На вооружении у нас стояли орудия калибром 122-мм и 152-мм. Вскоре выдвинулись в Прибалтику, на границу, где уже стояли немцы. Я сначала был рядовым, потом, после обучения в полковой школе под руководством капитана Линькова, стал сержантом. Выполнял обязанности командира радиоотделения радистов. В моем отделении служил рядовым будущий писатель Михаил Стельмах. Мы с ним крепко подружились, потому что я заметил, как он катает пушку и при этом по вечерам что-то пишет. Решил, что ему делать при орудиях, лучше пусть станет радистом. В отделении сложился дружеский коллектив: я и украинцы Романченко, Медведь и Стельмах. Что интересно, тогда у нас в головах ни у кого не было понятия национальности, и не важно, кто ты: еврей, украинец или русский. Так вопрос вообще не ставился. Сейчас национальный вопрос раздувают, все делают так, лишь бы была вражда. А надо наоборот, чтобы всегда была дружба, пусть даже методом уступок. Когда двое спорят и каждый старается победить, то культурный человек должен уступить по каким-то вопросам, чтобы выиграть в других. А со Стельмахом так получилось, что мы с ним стали вместе засиживаться по вечерам. За мной, как за командиром отделения, был закреплен учебный класс, и после команды «Отбой!» все идут спать, а я учу Уставы, чтобы экстерном сдать экзамены на среднего командира запаса. Михайло Стельмах же рядом что-то пишет.
С. Н. Осипов, 1945 год
До лета 41-го мы стояли в лагере под Москвой, в бывшем имении князя Юсупова, а к июню 1941 года 17-я стрелковая дивизия была передислоцирована в район Полоцка. Потом нас выдвинули ближе к границе, 22 июня мы находились в 50 километрах к востоку от Лиды. Война началась неожиданно, никто этого не ожидал и не знал. Конечно, общая подготовка к войне велась, но никто не думал, что Германия нападет так скоро. Все утро 22 июня мы видели в небе только немецкие самолеты. Не понимали, в чем же дело, почему наших самолетов нет. Все страшно возмущались этим фактом, ведь не знали, как складывалась обстановка в первые дни войны. Стрелковые полки дивизии контратаковали наступающего врага, а наш 390-й гаубичный артиллерийский полк, который недавно перешел с конной тяги на механическую: орудия возили трактора, решили приберечь, и мы начали отступать по белорусским лесам. Отступали к Минску, морально тяжело переживалось это дело, мы были воспитаны наступать, а не отходить. Первые бои с врагом были тяжелыми, честно говоря, даже не хочу вспоминать этот период, он был очень и очень трудным. Я, как радист, в боях не участвовал, мог только беспомощно констатировать тот факт, что наши маломощные рации 6ПК абсолютно не отвечали реалиям маневренной войны.
Остатки полка отвели в Гороховецкие лагеря под Горьким на переформировку. Как-то летом приехал к нам неизвестный майор, нас выстроили, и мой товарищ, Коля Гончаров, высокий и статный парень, что-то разузнал и кричит мне: «Осипов!» Я не вижу, где Коля, тогда он выскочил из строя и машет рукой, мол, давай сюда. Я подхожу к нему, и он шепчет: «Приехали набирать десятиклассников в военно-инженерное училище!» А у меня тогда было понятие, что в таком училище будут обучать копать траншеи саперной лопаткой. Поэтому, когда майор Осипов, наш будущий командир батальона, подошел к нам, я не испытывал радости, но вскоре переменил свое мнение.
Нас определили в Ленинградское Краснознаменное военно-инженерное училище имени А. А. Жданова, которое было эвакуировано в Кострому. Учили нас кадровые военные. Обучали всему, что требовалось: сначала общеобразовательным дисциплинам, затем чисто военным по специальности. В инженерном деле перечень специальностей весьма и весьма разнообразен, я попал в 1-ю роту и стал понтонером, а Коля Гончаров в 10-й роте изучал минное дело. Вскоре мы с Гончаровым стали старшинами своих рот. Комбат Спицын даже стал давать мне на выходные бессрочную увольнительную, и в целом относился с большим доверием. Но были и сложности. Обучавшие нас офицеры, воспитанные старой кадровой армейской школой, на занятиях предъявляли высокие требования и грозили самым слабым курсантам отчислением. Тогда вмешался начальник училища подполковник Александр Давыдович Цирлин. Он пришел на занятие к майору Соломонову, который показывал нам макеты понтонов на учебном столе. Внезапно заходит Цирлин, видный и представительный мужчина. Соломонов спокойно ведет занятия, начальник училища спрашивает: «Майор, кто у вас самый слабый курсант?» Тот отвечает, что курсант Мирошник. Цирлин замечает: «Товарищ Мирошник, подойдите к столу с макетами». Подошел, начальник указывает на один из макетов и интересуется: «Это что?» Мирошник четко отвечает, что полупонтон, рядом расположен полупрогон. Тогда Цирлин говорит: «Товарищ Соломонов, так он же знает, а вы говорите, ничего не знает». Понимаете, какой подход? Не хватало офицерского состава на фронте, нельзя было негодных отчислять. Надо всех учить. Дальше Александр Давыдович задал новый вопрос: «А кто у вас сильный?» Соломонов называет меня, Цирлин мне несколько вопросов задал, я ответил, потом задал еще несколько вопросов, намного сложнее, на которые не удалось ответить. Начальник училища заметил: «Вот, товарищ Соломонов, видите, что и сильные не все знают. Продолжайте занятия». И ушел. Это был метод умного человека. С этого времени Цирлин меня запомнил, и до самого конца его жизни мы с ним были дружны, встречались, я у него неоднократно гостил на квартире в Москве.
Нас выпустили в мае 1942-го и направили на фронт. Я попал под Харьков. Сначала определили заместителем командира саперной роты. Но там я пробыл недолго, вскоре перевели в 107-й отдельный моторизированный понтонно-мостовой батальон 2-й отдельной понтонно-мостовой бригады, заместителем командира 2-й понтонной роты. Этому батальону, с которым я прошел всю войну, 31 марта 1943-го был вручен орден Боевого Красного Знамени, а за форсирование реки Тиса 31 октября 1944 года ему присвоили почетное наименование «Сегедский».
Перевод в понтонно-мостовой батальон спас меня от окружения в Харьковском котле. Первую переправу я наводил через Дон в станице Вешенская. Тяжелейшая была переправа, о ней даже и рассказывать тяжело, потому что бомбежка была сильнейшая, ведь что такое мост на реке — это не то, что самолет ищет цель, тут все четко с воздуха видно. Но выполнять задачи надо, и переправу держать также нужно, ведь переправляли отступающие войска. После того как все смогли перейти на другой берег, мы отступали вплоть до Сталинграда.
Первый бой оказался для меня очень поучительным, потому что я заметил, что немецкие самолеты, когда бомбят переправу, то пикируют, как правило, в середину моста. Поэтому бомбы обычно падают на мост или понтон ближе к берегу, ведь они еще по инерции летят на некоторое расстояние. И кроме того, последние бомбы вражеские летчики обычно сбрасывают при выходе из пике, поэтому между окончанием мостового настила и берегом образуется своеобразная «мертвая зона», где при бомбежке даже осколки не летят. Причем что такое аэродинамические расчеты, я тогда не понимал, но интуитивно уже чувствовал это дело.
Когда мы переправились через Волгу, то стали держать переправы напротив заводов «Баррикады», «Красный Октябрь» и тракторного. Непростое это дело, ведь на мосту пехота, от летчика деваться некуда. Командир зенитного взвода, переданный в мое распоряжение, решил выкопать землянку подальше от переправы, на берегу. Я подошел к нему и приказал копать ее ближе к берегу. Многие солдаты крутили пальцем у виска, мол, молодой командир от тяжести боев рехнулся. Когда же произошла первая бомбежка переправы, наши старые позиции заняла какая-то стрелковая часть. Мы все уцелели, а бомбы попали точно в то место, где первоначально хотели копать землянку. Так что моя голова соображала, а солдаты стали без разговоров все делать так, как я прикажу.
Когда начались бои за сам город, мы первое время стали возводить мосты для подкрепления. Но это оказалось невозможно: только ночью наведем мост, как днем его немцы разобьют в щепки. Опять ночью наведем, и снова тот же результат. В итоге решили от мостов отказаться, и перешли на паромные переправы. Паромы по ночам таскали бронекатера. Наш батальон обеспечивал переправу войск 62-й армии. Сначала мы перевозили их на острова Зайцевский и Спорный, затем на лодках, реквизированных у населения, переправляли солдат в сам город. Из-за артобстрела лодки приходилось постоянно смолить и чинить, а это очень трудоемкая работа. Да еще и представьте, как ночью мы перетаскивали их от протока Денежная Воложка через остров, чтобы переправлять войска дальше. И все это под бесконечными авианалетами и артобстрелом. Люди валились с ног от усталости. Но это еще ничего, вот стрелки, те несли страшные потери. Так получилось, что мы часто обеспечивали переправу подкреплений и боеприпасов для 138-й стрелковой дивизии, которой командовал полковник Иван Ильич Людников, каждую ночь налаживали связь со Сталинградом. Эта дивизия за несколько недель боев переформировывалась на моих глазах три раза. Что это такое? Погибло людей столько, что хватило бы на два полных состава.