Трофейный крупповский понтонный парк, захваченный авангардом 107-го отдельного Краснознаменного Сегедского моторизированного понтонно-мостового батальона под руководством комбата Сергея Николаевича Осипова в 1944 году на реке Дунай
Как вас встречало мирное население на освобождаемых территориях?
Очень хороший вопрос, и отвечу на него обстоятельно. Начну с украинцев. Когда мы отступали к Сталинграду в 1942-м и наступали по Украине в 1943-м, нас одинаково встречали очень хорошо. Делали подарки, выносили к обочинам сало и мед. Не было вопросов по Украине. А вот когда мы перешли к Дону, то, с одной стороны, встречали хорошо, а с другой — плохо. Я помню, что в одной казачьей станице встретил одну дивчину, к которой мы вошли на постой в дом, она побежала и нарвала нам перьев лука. А ее отец это увидел и за шиворот схватил. Тогда я тут же взял отца за руку и сказал ему: «Если я буду живой, то обязательно сюда приеду, и если узнаю, что вы что-то сделали со своей дочкой, например плохо к ней относились, то вам не жить. Запомните это!» После войны я туда, естественно, не ездил, но во всяком случае такой факт, такая ненависть к нам ощущалась. Теперь о Молдавии. Когда мы вошли в Рыбницу, к нам прибыла с того берега реки делегация из восьми местных жителей на лодках, и они в один голос уверяли, что все молдаване согласны быть в составе Советского Союза. А вот румыны встречают всех одинаково: они не имеют понятия о чести. Кто придет, с теми и будут вести дела. Некоторые офицеры у нас нарушали поведение, ходили на свидания к румынкам. Мы с этим боролись, не из-за того, что он там переспал с кем-то, а чтобы не подхватил при этом заразу, потому что венерических заболеваний было в Румынии много. И наши офицеры заражались, врачи их лечили. Конечно, из армии за такое не увольняли, но строго наказывали. Болгары встречали изумительно, между нами исконно историческая дружба, в ней ничего и никогда нельзя изменить. Когда мы переехали на ту сторону во время реквизиции крупповского парка, болгары приготовили для офицеров обед на берегу в ресторане, еще до того как мы с ними пообщались. Они с большой надеждой ждали Красную армию. Я выступал во время застолья, и что заметил: когда болгары говорили тост, они били рюмкой об стол и выпивали ее залпом. А дальше проявились качества румын. Мне комбриг Тюлев дал задачу в трехдневный срок доставить трофейный парк в румынский город Тимишоара. Как это сделать, ума не приложу. Тут замечаю, что мимо наших позиций идет румынская стрелковая дивизия. Она двигается по своему заданию, я ее останавливаю, говорю, что есть приказание сверху, сам маршал Родион Яковлевич Малиновский приказал погрузить крупповский парк в эшелоны. Переводчиком у меня был вундеркинд-еврей Витя, я его всегда с собой справа в машине возил, и я попросил: «Скажи им, что надо погрузить, а я им сахар из баржи выдам». Только Витя перевел мои слова, как они тут же стали выполнять поставленную задачу. Погрузили мы этот парк, и когда я приехал в штаб бригады докладывать, то говорю комбригу: «Прибыл с заданием». Он отвечает: «А на черта вы мне нужны?! Я вам сказал парк доставить!» Рапортую, что парк здесь. Тюлев несказанно удивился, не поверил, поехал проверить. Как только осмотрел три эшелона, которые я за сахар добыл, то схватил меня в обнимку и начал целовать. Так что в нашей армии все делалось от души, а румыны любили получать награду за свою работу. Вот венгры встречали по-разному. Они не готовились встречать хорошо, но когда пообщались с нами, то все изменилось. Когда мы освобождали город Сегед, то местные жители очень боялись, что мы начнем грабить и убивать, и дали каждому солдату кожаные куртки и пальто. Но когда они поняли, что мы армия освободителей и не будем разбойничать, насиловать, убивать или грабить, то все успокоились.
Я ходил по ночам с пистолетом, который иногда даже оставлял в машине, и сам расставлял посты. Причем ходил по дворам, среди венгров, и никто пальцем не тронул. Первый случай нападения на батальон был, как ни странно, в Чехословакии. В Брно из окна расстреляли насмерть нашего уполномоченного контрразведки СМЕРШ и начальника штаба батальона. Потом стали расследовать, думали, неужели это чехи, но оказалось, что это были немцы, засевшие в чешском доме. Словили их там и, конечно, расстреляли на месте. Жалко, что люди погибли. А в целом чехи встречали великолепно, как и болгары. Словаки в особенности хорошо угощали. Мы после войны стояли примерно месяц в чешском селе, за это время сдружились с местным населением, и даже решили сыграть в футбол. У них все взрослое население играло в него. Мы выставили команду батальона, а чехи прислали здоровых ребят, настоящих футболистов. И они, конечно, были намного сильнее нас, им проиграли со счетом 4:1. Тут же приехал из города советский комендант, начал нас страшно ругать. Я не понял, в чем дело, что тут особенного, ведь проиграла команда батальона. Комендант тогда совсем раскричался: «А где видно, что это всего лишь ваша команда, по радио передают, что команда Красной армии проиграла чехам!» Ну, по радио, наверное, так и передали. Все бывает. Вскоре приехала команда ЦСКА, стала играть с командой Моравской Остравы, и наши футболисты выиграли 2:1. Что еще интересно: когда мы пришли на обувной завод «Бата», то чехи предложили нам бесплатно обменять наши ботинки с обмотками на сапоги. Но никто из солдат не захотел обмотки снимать, потому что сапоги трут ноги, а обмотки очень удобны на марше.
Встреча однополчан, слева направо: заместитель командира батальона по политчасти Иван Васильевич Панчук, заместитель комбата Левон Давыдович Гоглидзе, комбат Сергей Николаевич Осипов и заместитель по технической части Вазген Шанович Джамагорцян
С особым отделом довелось иметь дело?
У них служба была очень закрытая, имелись свои сексоты в части, которые все докладывали. Никто не знал их имен, я, как командир, тоже не знал и не интересовался. К счастью, у меня служили очень порядочные смершевцы. Один, Лукьянов, погиб на фронте в Мелитополе, второй, Скопец Семен Самуилович, был убит в Брно. Но через них я не узнавал информацию о солдатах. Сам знал солдат лучше, чем СМЕРШ. Как-то приехал из бригады их начальник, майор, и ко мне подошел с такой претензией: мол, что вы не ловите шпионов. Спрашиваю его: «Что вы ко мне имеете, занимайтесь своим делом, а я буду своей работой заниматься». Моих смершевцев этот майор все время ругал, требовал отыскать шпионов. Не было у нас шпионов, откуда им взяться. Майор мне при встрече всегда говорил: «Такого быть не может, в каждой части должен быть шпион». А я ручался, что у нас в части шпионов нет, причем могу подписаться в этом.
Сравнивая наши понтоны и немецкие, что бы вы могли отметить по поводу их эффективности?
Они не могут сравниваться в одинаковых плоскостях. Почему? Потому что мы воевали, исходя из своих возможностей, заготавливали количество понтонов, при этом у нас не верили в металлические понтоны, ведь при бомбежке они тонут. А деревянные плавают. Кроме того, их можно было транспортировать от машин к берегу пешком, на плечи себе взял и перенес, а вот металлические ни за что не возьмешь на плечи. Конечно, крупповский парк — это большое и сильное сооружение. Мы таких вещей у себя не изготавливали. Надобности в металлических конструкциях при отступлении не было. А в наступлении мы стали активно использовать трофейное имущество. На Дунае, где наводили металлические конструкции, мы уже были победители, там переправу охраняли и авиация, и зенитки. Другое время было, другое соотношение сил стало.
Ветераны 107-го отдельного Краснознаменного Сегедского моторизированного понтонно-мостового батальона на встрече в городе Рыбница, 1980-е годы
Часто ли приходилось брать лодки у местного населения при наведении переправ?
Лодки частенько изымались, тут нет вопросов. Мы в Сталинграде 50 лодок на остров Зайцевский перетаскали. И население с пониманием к этому вопросу подходило — война, жертвы, ведь мы шли на смерть. А лодка — это только средство для ловли рыбы, ее можно восстановить. Но и помогать людям я всегда старался. Когда мы пришли в Рыбницу, там пятнадцать человек местных жителей от голода умерло, и я организовал ловлю рыбы толовыми шашками. Это категорически запрещалось, поэтому отъехал вверх по течению на 15 километров, и мы ловили рыбу, привозили ее и кормили население. И я не считаю себя преступником, потому что людей надо было спасать. Как иначе поступить?! Но строгость, конечно же, сохранялась. Хорошо помню случай, произошедший на квартире в Рыбнице, где я стоял. Мы остановились в семье у поляка, они нам с женой выделили отдельный вход. Однажды ночью хозяин, поляк, приходит ко мне, кладет на стол пистолет и говорит мне: «Я сделал преступление, делайте со мной что хотите». Он толом подорвал рыбу, по моему примеру. А у него жена кормила. Я отмахнулся, ничего не стал делать, хотя он боялся, что его все равно будут судить, и лучше уж я его расстреляю. Ответил ему одно: «Вот что, иди к себе в комнату, ложись спать, а судить тебя не будем, но больше таких вещей делать не нужно». И все на этом.
Сергей Николаевич Осипов, г. Львов, 23 сентября 2013 года
После войны я все время работал. Служил в армии до 1969 года. Был начальником квартирно-эксплуатационного управления Прикарпатского военного округа. Построил здания для Львовского высшего военно-политического училища, штаба военного округа, выстроил военный госпиталь, многоквартирные дома для офицеров. Также строил ракетные комплексы. Выбивал деньги в Москве для строительства, доходил до председателя Госплана СССР. Сейчас, после увольнения, активно занимаюсь общественной деятельностью в Львовской организации ветеранов войны, труда и военной службы.
Интервью и лит. обработка: Ю. Трифонов
Калиберда Иван Афанасьевич
Родился я на Украине в 1920 году. Село Великий Бурлук, сейчас это Харьковская область. После окончания школы поступил в Ленинградское военно-инженерное училище. На курсе было три батальона: саперный, инженерный и понтонный, я как раз учился в понтонном.