Вы знали, какое тяжелейшее положение было в Ленинграде?
Знали. Не так подробно, как сейчас, конечно, но то, что в городе голод и много трупов лежит прямо на улицах, это мы знали. Некоторые бывали в городе по делам, и, приезжая, рассказывали подробности. Еще зимой сорок первого от нашего пайка хлеба в 600 граммов 100 граммов мы пожертвовали ленинградцам, и пару недель буквально отдавали еще по 100 граммов. Мало было боеприпасов, особенно снарядов, но все знали, что горожанам еще тяжелее. Зима сорок первого и весь 1942-й — это был самый тяжелый период войны. Очень было тяжело, но морально стало полегче, т. к. уже появились первые победы. Но случаев, чтобы от голода умирали солдаты, я не знаю. От авитаминоза многие страдали «куриной слепотой», это было, но от голода никто не умер. Был такой эпизод, кажется, зимой 1941-го. В окопы пожаловала инспекция с проверкой, во главе с самим Ворошиловым. И эта группа проверяющих нарвалась на солдат, которые ели НЗ, нам его в первое время еще выдавали. Он их спрашивает: «Вы что, НЗ едите?» Те растерялись, это же нарушение. Но он сказал: «Ничего, ничего, я бы тоже так делал». Вообще к нему относились с уважением и даже с любовью. Хотя сейчас, когда читаешь, как его критикует Жуков…
Какое у вас было отношение к политработникам?
Когда я был командиром роты, то у меня было два политрука. Это были прекрасные люди, которые пользовались уважением у солдат. Обоим было за 40, и они мне казались пожилыми. Первый был призван из запаса, на «гражданке» он был директором дома инвалидов в Рязани. Он знал всех солдат роты по именам, никогда не повышал на них голоса и пользовался непререкаемым авторитетом. Солдаты, любя, называли его директором «Костыльтреста», но он не обижался. После его гибели политруком роты назначили одного сержанта, т. к. нового политрука не присылали. Это был печник из Смоленской области, и его назначили политруком именно потому, что он пользовался у солдат уважением. Он тоже потом погиб. У него в вещмешке нашли после гибели парашют, который он хотел переправить семье на одежду. У него остались шесть дочек и один сын…
А вот когда я воевал в румынской дивизии, то вместо политработников там были священники в каждом полку и был дивизионный священник. Кстати, в одном из полков священником был еврей по национальности, участник гражданской войны в Испании. Очень был добрый человек, после войны мы жили рядом в Кишиневе. И был еще отдел культурно-просветительной работы. В него входило три офицера из молдаван, а заведовала им Анна Павкер — генеральный секретарь Румынской компартии, член Коминтерна.
За что вас наградили орденом Красной Звезды?
В мае 1943-го нашу 294 сд перебросили из-под Ленинграда на Воронежский фронт в состав 52-й армии. Мы с боями освобождали Воронежскую область, Новый и Старый Оскол, Белгород, Сумскую, Полтавскую и Черкасские области. Там был эпизод, когда дивизия уже была сильно измотана и обескровлена, но нам поставили задачу с ходу форсировать р. Псел. Сложность форсирования заключалась в том, что берег противника был выше на 10–15 метров и заминирован. Ночью я с группой саперов переправились, не обнаружив себя, и успели подготовить проходы в минных полях. А утром начался штурм. Потери были небольшими еще и потому, что очень хорошо «работали» артиллеристы, они просто не давали немцам выйти из укрытий. Мы были совсем близко к ним и видели, как их обстреляли «катюши». Это что-то страшное, там действительно можно было сойти с ума… Еще там был такой интересный случай. Один из саперов, Дерешев — мой сокурсник, наступил на мину и услышал щелчок. Но он уже был опытный и знал, что у таких мин есть «мертвая» зона около 1,5 м. Он не растерялся и с криком «ложись» бросился на землю. Никого не ранило, даже его. Повезло, конечно. Вот за организацию форсирования р. Псел меня наградили Красной Звездой, а всех остальных участников этой операции медалью «За отвагу». Возле г. Золотоноша на участке нашего полка были обнаружены рвы с засыпанными в них телами красноармейцев и мирных жителей. Моих саперов привлекли для проведения эксгумации, но, насколько я знаю, ничего там установить не удалось, т. к. все погибшие оказались раздеты…
Насколько это характерный случай, какие случаи зверств фашистов вы знаете?
Сталкивались, конечно. Например, еще когда освободили Тихвин, то успели в самый последний момент отбить у фашистов большой сарай, заполненный людьми. Не дали их сжечь… Но например, когда наша Румынская дивизия стояла в с. Дзыговка Винницкой области, а это было большое и богатое село, в котором жило много евреев. Так представьте, эти евреи пережили там всю оккупацию! Их, конечно, полностью обобрали румыны, которые там стояли во время оккупации, но они ведь остались живы!
От Золотоноши до Днепра где-то 6–7 км, но мы их преодолевали неделю… Наш полк переправлялся через Днепр чуть ниже г. Канева. Трудно словами передать, что там творилось и какие там были бои…
От саперного батальона после форсирования Днепра в строю оставалось 10 человек… Я думал, ну не может же быть, чтобы мне так постоянно везло: из окружения вышел, в других тяжелейших боях уцелел. И в этот раз мне повезло — я уцелел, а я же не в блиндаже сидел, а руководил переправой под огнем… Удивительно, но факт. Хотя в полной мере степень моего везения я осознал только после войны.
Как вы оказались в Румынской дивизии?
Сразу после форсирования Днепра меня отозвали в Москву и направили в Селецкие леса под Рязанью, где формировалась Первая Румынская добровольческая дивизия им. Т. Владимиреску. Дивизия полностью копировала по структуре советскую, т. к. создавалась по нашим Уставам. В дивизию набирали только добровольцев из числа пленных румын, но прислали нас, 150 офицеров Советской армии, из числа молдаван, знающих язык (румыны и молдаване говорят на одном языке).
Причем желания этих офицеров, как и у меня, никто не спрашивал. Когда шел отбор офицеров, прошел слух, что это готовится десант в Молдову, и мы обрадовались, думали увидеть Родину чуть пораньше. Начиная с командира батальона, при каждом румынском офицере был советник-инструктор из числа советских офицеров. Они не имели права командовать, но любое мало-мальски серьезное решение румынский офицер должен был принимать, только посоветовавшись с инструктором. Форма у нас осталась наша — советская, а у румын была их прежняя форма, но с новыми эмблемами. Вооружение было советское, причем довоенного производства. Я был назначен дивизионным инженером, будучи направлен инструктором (советником) в саперный батальон. Румынских офицеров очень удивляло, что на такую высокую должность (полковничью) был назначен майор 22 лет… Взаимопонимание достигалось постепенно: с солдатами — быстрее, с офицерами — медленнее, но в целом служба шла нормально. Дивизия формировалась под Рязанью до марта 1944-го, а потом нас перебросили в Ямпольский район Винницкой области, где проходило боевое обучение до августа 1944 года.
Румыны не рассказывали, как они воевали против нас?
Мы не спрашивали, это же неприлично. Да и не особо доверительные отношения у нас были с офицерами, побывавшими в плену, чтобы вести такие откровенные разговоры. Некая дистанция всегда была между нами.
Как там к вашей дивизии относилось местное население, тем более что и во время оккупации там стояли румыны?
Как ни странно, прекрасно. Тем более что мы очень сильно помогали местным жителям в сельхозработах и восстановлении хозяйства. На церковные службы, которые проводились в полках, собиралось много жителей, в основном, конечно, женщины. А сколько там должно было остаться румынских детишек… В целом я должен отметить, что исполнительность, да и в общем дисциплина в румынской дивизии была выше, чем в наших частях. Не было расхлябанности, это меня удивило. Отличий от наших частей было немного. Например, у них офицеры все-таки были более обособленной кастой и держались от солдат на дистанции и с некоторым высокомерием. Поначалу солдаты приходили жаловаться на румынских офицеров, которые позволяли себе называть солдат, как в королевской армии, «скотиной». С такими явлениями мы, советские офицеры, нещадно боролись, и эти случаи стали единичными. И случаев рукоприкладства не было. Или, например, такая деталь. Вначале у нас было два разных туалета для офицеров и солдат, но по нашему настоянию туалет сделали общим.
Как вы оцениваете боевые качества Румынской дивизии?
Я считаю, что она воевала так же, как и любая другая советская часть. Не лучше, и не хуже. Но тут что нужно учитывать? Во-первых, она же полностью состояла из добровольцев, которые знали, на что идут. А во-вторых, они дрались хорошо еще и почему? Потому что они отлично понимали, что их ждет в плену, попадись они немцам или венграм. Плена они боялись как огня. Еще что должен отметить. Поначалу были опасения, что после вхождения на территорию Румынии, начнется массовое дезертирство. Но эти опасения не оправдались. За год моей службы в дивизии в саперном батальоне пропал без вести всего один солдат, и то не факт, что он сбежал.
Конечно, надо учесть, что и офицеры и солдаты были добровольцами, отобранными после долгой «обработки». И все равно помню, что нескольких профашистски настроенных офицеров выявили, и предали трибуналу. Среди них был даже командир одного из батальонов.
Какое отношение было к пленным и как они себя вели?
Первых пленных я видел уже в августе 1941-го, и вели себя они по-разному. Кто смирно, кто наглее, но случаев зверского отношения к пленным я не знаю. Если они попали в плен, то их уже не расстреливали. И в Румынской дивизии над пленными не издевались. Вот к власовцам было совсем другое отношение. Я знаю даже случай, когда отправили пленных власовцев в штаб, но конвоиры по дороге их все равно расстреляли. Старались в плен их не брать, но они и дрались с ожесточением смертников…
Когда дивизия приняла боевое крещение?