Часто вспоминаете войну, снилась она вам?
Сны мне стали сниться только в последнее время. А чаще всего вспоминаю, конечно, выход из окружения под Синявином…
Еще что хотел бы добавить. Когда я начал работать в Молдавии, то мне довелось организовать работу по разминированию нашего района. Обучили молодежь, в основном это были девушки 16–17 лет. И к весне 1945-го полностью закончили работы по разминированию, но некоторые из минеров погибли… Мне очень обидно до сих пор, что за этот опаснейший и тяжелейший труд никого из этих молодых минеров никак не отметили и не наградили.
Интервью и литературная обработка: Чобану Н.
Бин Натан Соломонович
Родился 25 ноября 1924 года в Кицманском районе Черновицкой области. В то время Северная Буковина входила в состав Румынии. Мой отец учился на механика в Чехии, после учебы работал в селе Южинец, где сам построил водяную мельницу, а в начале двадцатых годов семья перебралась в местечко Кицмань.
В Первую мировую войну отца призвали в австро-венгерскую армию, в одном из боев он попал в русский плен и вернулся из России домой только в 1918 году.
Н. С. Бин, фронтовая фотография
Отец работал механиком на мельнице, был образованным человеком, при этом оставался религиозным и имел твердые сионистские убеждения, мечтал получить «британский сертификат», позволявший уехать в Палестину. Но эмиграционная квота, выделенная британскими властями на въезд в Палестину, была небольшой, и оставалось только ждать, когда нам выпадет удача. Кроме меня в семье росли младшие брат и сестра.
Кицмань находился рядом с польской границей, и я помню, как в начале тридцатых годов в местечке закрыли гимназию, и в ее здании разместилась пограничная комендатура.
Я рано попал под влияние коммунистической пропаганды, и в возрасте 13 лет уже вступил в подпольный комсомол Румынии, но со временем увлекся сионистскими идеями.
В 1940 году я учился на столяра-краснодеревщика в профессиональном техническом училище «Моргенрот».
Как жители Кицмани отнеслись к приходу советской власти?
Каждый по-своему. Не было общей радости, так как многие не знали, чем все это обернется. В местечке встал на постоянную дислокацию артиллерийский полк Красной армии, и вскоре после красноармейцев к нам прибыли с востока партийные работники и стали заниматься организацией колхозов. Всех прибывших к нам местные называли «москалями».
За ними прибыли трактористы с Восточной Украины вместе с техникой.
Одновременно с организацией колхозов представители новой власти стали закрывать частные магазины и лавки, их национализировали и переделали в кооперативы, и на этом деле почти все местные начальники у нас «погорели».
Председателем горсовета поставили местного, Ивана Павлюка, так он сделал склад из конфискованных и забранных в «еврейских магазинах» лучших вещей, и все новое районное начальство на этом складе бесплатно одевалось и обувалось, а через месяц за это дело всех начальников-«восточников» арестовали как расхитителей «социалистического добра» и в Народном доме устроили над ними показательный суд. Посадили всех, кроме Павлюка, которого только сняли с работы, но еще больше повезло Первому секретарю райкома, он на этот склад лично не ходил, ему все шмотки на дом помощники приносили, и он «вышел сухим из воды».
Лично наша семья к приходу Советов отнеслась положительно. Отца назначили главным механиком электростанции. Я пошел учиться во вновь образованную школу-десятилетку и незадолго до войны вступил в советский комсомол, нас тогда со всего городка только троих приняли в комсомольцы.
Как вашей семье удалось спастись от оккупации?
Как только объявили о начале войны, то наш «кицманский» артиллерийский полк сразу ушел к «новой» границе. Знаю точно, что еще до подхода к линии фронта этот полк потерял семь человек убитыми во время обстрела с самолетов. Семьи военных и партийных работников покинули Кицмань и были отправлены на восток уже вечером 22 июня.
Я вступил в истребительный батальон, а отец неотлучно находился на электростанции.
Уже в последние дни июня советской власти в городе фактически не было, и только истребительный батальон пытался хоть как-то обозначить, что «все под контролем».
Через Кицмань пошел поток беженцев, и 4 июля стало ясно, что нам оставаться на месте нельзя, иначе мы попадем «под немцев». Отец прибежал с электростанции, отдал ключи от дома и всю скотину соседу, мы погрузили на подводу какие-то пожитки, посадили на нее малых детей и ушли из местечка. Шли пешком, держась руками за подводу. Вместе с нами двигались к мосту десятки тысяч беженцев, но через мост переправляли только отступающие армейские части.
Мы были в отчаянии, и тут отец увидел, что мимо нас проходит колонна «кицманского» артполка, а многие артиллеристы знали нашу семью, и они нам помогли перейти через мост.
Мы двигались к «старой украинской границе», по направлению на Проскуров, у нас быстро закончились продукты, и в одну из ночей мы остановились на привал в селе Фроловка.
Утром встаем, а со стороны Проскурова началась сильная стрельба. Загорелись лесосклады, и нам местные говорят, что это прорвался немецкий десант и нам надо уходить на Умань.
Но по дороге на Умань навстречу нам шли беженцы и говорили, что немцы у них фактически за спиной, и нам пришлось снова куда-то поворачивать. Мы уже имели советские паспорта, так их спрятали в ботинки, но внешность сразу выдавала в нас евреев.
Мы дошли до Кировоградской области, и тут в одном из селений местные активисты моего отца приняли за шпиона, схватили и притащили в сельсовет, сразу же доложив в райцентр, что пойман диверсант. Отец носил шляпу, говорил по-русски с акцентом, и этого активистам было достаточно. Когда местные докладывали о поимке «шпиона», то отец услышал, что они обращаются к «товарищу Колосову», и сразу узнал голос в трубке.
Колосов перед войной был у нас в Кицмане партийным секретарем, и хорошо знал нашу семью и очень уважал моего отца. Когда стали разбираться, и Колосов узнал, что задержали Соломона Бина, то приказал нас накормить и доставить к нему в райцентр.
Район считался прифронтовой зоной, и все управление осуществлялось «тройкой», в которую входили — секретарь райкома, начальник отдела НКВД и какой-то армейский генерал.
Колосов выдал каждому из нас документ со всеми тремя подписями, что «…семья Бин эвакуируется в тыл страны, и просьба ко всем местным властям оказывать содействие и помощь». Нам еще выдали хлебные карточки. Мы простились с Колосовым и отправились дальше в путь, добрались до станции Кобеляки Полтавской области, где впервые увидели такую диковинку для нас, как ливерную колбасу. В Кобеляках мы на ходу сели на поезд, шедший на Харьков, но на станции Лозовая появилась милиция и приказала всем покинуть вагоны, в Харьков беженцев не пускали. Прямо на месте, на товарной станции, нас всех переписали и стали распределять по окрестным колхозам, от каждого колхоза прибыл «агитатор» и звал людей к себе, обещая всем записавшимся «златые горы». Мы попали в село Раздольевка, где первые дни я работал на обмолоте зерна, а потом меня вместе с молодежью отправили на рытье противотанковых рвов, где работавших неплохо кормили, для кухни резали эвакуированный скот, которого хватало.
На этих рвах нас просто забыли, никто не сообщил, что линия фронта приблизилась вплотную, и я удивился, когда за мной на телеге с ездовым приехал отец. Оказывается, немцы уже рядом, и отец отдал свою рубашку ездовому, чтобы тот согласился за мной поехать. Узнав о приближении немцев, все разошлись по домам.
Мы с отцом вернулись в Раздольевку, где полным ходом шла эвакуация колхоза.
Нам с другими колхозниками поручили перегонять колхозный скот, свиней в Донбасс, где в пригородном совхозе в Сталино у нас местное начальство согласилось принять свиней под расписку. И тут нам колхозники говорят: «Уходите, с глаз долой, куда хотите. Нечего вам, жидам, с нами идти»… Побоялись, видимо, что в случае чего немцы их вместе с нами расстреляют. Мимо шла красноармейская часть, отец подошел к одному из командиров, поговорил с ним, и тогда командир достал из кобуры револьвер, подошел к колхозникам и произнес: «Дайте им подводу с волами и поросенка, а иначе я вас сейчас на месте пристрелю!»
Мы двинулись дальше на восток, по дороге обменяли волов на лошадь, и в итоге уже ближе к зиме добрались до Республики немцев Поволжья, до Саратовской области, где в одном и бывших немецких сел был размещен эвакуированный из Харьковской области колхоз имени Шевченко. Нам местные русские рассказали, как в начале войны в этом селе НКВД проверяло немцев «на лояльность к советской власти». Пустили слух, что выброшен немецкий десант, а потом «диверсанты», которых изображали переодетые в штатское энкавэдэшники, появились в этих местах, якобы скрываясь от погони, и местные немцы их усердно прятали…
Наша семья оказалась в Ремениковском районе, в колхозе «Заветы Ильича», и мы пошли вставать на учет в военкомат. Моего отца, несмотря на возраст, как механика, сразу мобилизовали в железнодорожные войска НКВД, а затем настала и моя очередь.
Когда я пришел в военкомат вставать на учет, то показал справку бойца истребительного батальона, полученную в Кицмане, и, оказывается, что по такой справке я считаюсь мобилизованным и военнослужащим еще с конца июня 1941 года.
Меня моментально отправили в запасной полк, где я попал в учебный батальон, готовивший саперов и дислоцированный в районе Лебяжьего.
В первую ночь нам приказали начать рытье землянок для себя, и я вслух, при всех красноармейцах, произнес, какая норма выйдет на человека и сколько кубометров мы должны вырыть. Сержант из запасного полка спросил: «Откуда знаешь?», а потом пришел взводный с каким-то арифмометром в руках. Они подсчитали, я все правильно сказал.
Тогда явился ротный, поговорил со мной, и через несколько дней меня отправили на курсы для подготовки комсостава для инженерно-саперных частей.