После 1942 года саперам 85-го ВСО приходилось принимать стрелковый бой?
Нет, мы больше никогда не попадали в такие ситуации, что кроме нас уже некому воевать или, допустим, мы попали в окружение, и надо отстреливаться или прорываться.
Саперы были вооружены винтовками, но к концу войны многие набрали с полей боев брошенные наши или немецкие автоматы, никто к этому особо не придирался, не требовали строго, чтобы каждый имел только «штатную винтовку»…
Часть бойцов вообще не имела личного оружия, им это было ни к чему, если у сапера в красноармейской книжке записано: «военная специальность — плотник», то он делает свою работу с топором в руках, а не с пулеметом.
После нашего наступления на Дону ваш ВСО занимался возведением оборонительных сооружений или специализация отряда была определенной — только мосты и переправы?
Только на Украине в начале 1944 года, весной, был еще короткий период, что мы строили оборонительные линии, прокладывали дороги, укладывали гати, а так, после Сталинграда и до самого конца войны, наш 85-й ВСО наводил мосты и переправы.
Что такое «быстрый мост»? Какие неординарные решения принимались при наведении переправ?
«Быстрый мост» — это когда переправа наводится прямо в ходе боя за плацдарм, всегда под огнем артиллерии противника и под бомбежкой, все «лепится» на скорую руку из «подручных средств» — порожние бочки в два ряда крепятся между собой, сверху ветки, веревка используется как ограждение с двух сторон. Технику такой мост не выдерживал.
Обычно для наведения переправы использовались понтоны, отделение саперов полагалось на каждые два понтона…
А насчет «оригинальной» переправы. В 1945-м под Веной через Донару-канал был наведен мост следующим образом. Посередине канала немцами была затоплена баржа, так с двух сторон построили деревянные причалы и одновременно повели настил к барже, каждый со своей стороны, и внешне такой мост выглядел просто странно.
Где саперы понесли наибольшие потери?
Как нам пришлось отступать к Волге, я вам уже рассказал, и там погибли или не вышли из окружения очень многие… В Будапеште, когда мы наводили понтонный мост из Пешта на Буду, то нас там буквально всех перебили. Постоянные бомбежки, потом, кроме бомб, на нас сбрасывали «кассетные шпринг-мины». Соседним взводом командовал лейтенант, татарин, фамилию его я уже запамятовал, но помню, как он, смертельно раненный, умирал на моих глазах, осколками ему раскроило живот, все кишки наружу…
На Днепре строили переправу в районе Кривого Рога, там тоже много наших погибло…
Помню, как ночью строили причал, а нас все время то бомбят, то обстреливают из орудий, и такой огонь, что просто людей жалко, как смерть с косой прошла, и под утро нам приказывают уйти с настила и рассредоточиться. Я с саперами залез в какой-то подвал, а там уже вроде наши бойцы отдыхают, так я притулился к кому-то и моментально заснул, а потом, когда встал, то увидел, что это я к «старому» немецкому трупу прислонился, так и спал. Вернулись на настил и попали под такую бомбежку, что от роты остались «рожки да ножки»…
Люди погибали от осколков бомб и снарядов, подрывались на минах, замерзали и тонули…
А зимой, так вообще понтон скользкий, если ночью в воду упал, так не достать, камнем на дно…
У нас в 85-м ВСО очень много народу погибло…
Вы считались «западником». Это факт как-то влиял на отношение к вам со стороны командования или СМЕРШа?
Командование ко мне относилось нормально, им было все равно, «западник» я или «сибиряк», еврей или еще кто-нибудь…
А вот с «особистами» мне из-за своего «происхождения» пришлось пообщаться.
Я родителям с фронта писал письма на немецком языке, так сразу особист (кажется, его фамилия была Василенко) обратил на меня внимание, вызвал к себе и начал «копать», а мои объяснения, что я плохо пишу по-русски, ему очень не понравились.
Он в последний год войны завербовал в моем взводе «стукача», украинца по фамилии Шевчук, и тот ему докладывал, что у нас происходит… Мы знали, кто «стучит»…
В конце войны этот особист пошел из ВСО на повышение, стал начальником отдела контрразведки УОС, имел звание подполковника. Увидел меня как-то с одним из офицеров и сразу «выдал» в мой адрес, обращаясь к этому офицеру: «Да что ты с этим бандеровцем разговариваешь?!» Саперы его ненавидели, он у нас несколько человек за «лишнее слово» подвел под трибунал. Этот особист занимался наглым мародерством, в конце войны нахапал себе в Вене много золота и барахла, жил в отдельной квартире с очередной ППЖ — зубным врачом из Днепропетровска, а потом бросил ее в Румынии. Когда нас выводили из Восточной Европы назад, в СССР, то он вывез два вагона награбленного добра, но, по слухам, его под Москвой задержали на железной дороге вместе с этим барахлом и отдали под суд как мародера.
После захвата Вены быстро навели порядок в австрийской столице?
Вену в первые дни после захвата грабили, как хотели, кто брал понемногу, только на посылку родным, а кто из офицеров узлами и чемоданами хапал, и тогда командование решило принять меры, на борьбу с мародерами были посланы патрули, в том числе из нашей части.
Но мы не особо старались кому-либо мешать и не пытались кого-либо арестовывать, поскольку нам это было не по душе, и в вопросе «Кого защищать? Своего, или немцев с австрийцами?» мы были на стороне своих, что бы они ни делали. Кстати, грабежи и мародерство были, а вот насилия в Вене почти не было…
Как кормили и одевали мостостроителей 85-го ВСО?
Кормили по-разному, когда сытно, когда впроголодь, иной раз мясо убитых лошадей казалось самым вкусным деликатесом. В 1942 году постоянно были проблемы с продовольствием, но мы тогда о другом состоянии, кроме «полуголодного», и мечтать не могли… В конце войны наелись. В Австрии мы собирали брошенный ничейный скот, забивали его, и один из наших, старшина, черновицкий еврей, делал шикарную колбасу.
А с обмундированием у нас в ВСО всегда было плохо. Мы все были оборваны, в дырявой и латаной форме, ведь постоянно находились то в грязи, то в воде…
Как отмечался наградами ратный труд саперов-мостостроителей 36-го УОС?
Награждали у нас редко и очень скупо, рядовым и сержантам давали только медали «ЗБЗ» и «За отвагу», а офицеров стали представлять к орденам уже в Венгрии.
Наградные листы заполнял командир роты, дальше их передавали в штаб ВСО, где их подписывали в штабе части и в обязательном порядке заверяли у особиста, а потом все наградные документы отправляли в штаб инженерных войск той армии или фронта, которым мы были приданы на данный момент. Мы ведь были частью РГК, а командир такой части своей властью не имел права награждать подчиненных.
Поскольку наш 36-й УОС принимал участие в наведении переправ и участвовал в операциях на территории пяти восточноевропейских стран, то многие саперы были отмечены медалями за города: Будапешт, Белград, Прага, Вена, а у ветеранов части, в том числе и у меня, была еще медаль «За оборону Сталинграда»… Кстати, когда отношения между Югославией и СССР испортились, то имевших медаль «За освобождение Белграда» вызывали в военкоматы и предлагали сдать эти медали, мол, все соберем и отошлем продажной клике Тито, пусть «предатели-югославы» подавятся… Взамен обещали дать медаль «За отвагу».
Я отказался сдать эту медаль…
После окончания войны что происходило с вашей частью?
Сначала нас привлекли к демонтажу немецкого радиозавода «Шрэк — Эриксон», и руководство таким «мероприятием» было возложено на прибывших из Союза гражданских инженеров, а немцев использовали на «черной работе». Потом наш УОС перебросили в Румынию, где мы строили мост через Серет и где 80 % личного состава заболело малярией.
Н. С. Бин в наши дни
И только после завершения строительства этого моста в нашей части началась демобилизация старших призывных возрастов.
Нас отправили в Одессу, где поместили на территории пехотного училища, и ВСО должен был заняться строительством дорог для ОВО. Вскоре я отбыл из части на курсы «Выстрел» и не знаю, была ли наша часть полностью расформирована или сохранена в армейских рядах.
Как складывалась ваша послевоенная жизнь?
Из Одессы меня направили на учебу на курсы «Выстрел» под Москву. По прибытии я прошел собеседование с кадровиками и особистами и был зачислен на учебу.
Через два дня меня вызвали на комиссию, где заседали три генерала из Политуправления, которые, полистав мое личное дело, задали вопрос: «Ты с сорок второго года на фронте был, трижды ранен, орденоносец. Почему до сих пор не коммунист? Иди, готовься вступать в партию». Через десять дней мне вручили карточку кандидата в члены ВКПб.
Но долго я на этих курсах не проучился, у меня развился рецидив гнойного плеврита, дышать не мог, любые нагрузки мне были противопоказаны, и медкомиссия списала меня с курсов, и я еще четыре месяца лежал в госпитале и уже не мог самостоятельно передвигаться.
Меня демобилизовали как инвалида войны, но я долго ждал сопровождающего, который бы помог мне добраться до Кицмани. Наш городок после войны находился в режимной пограничной зоне, и чтобы туда попасть, требовался специальный пропуск не только для меня, но и для сопровождающего. В конце концов мой родной дядя получил проездной литер и отвез меня домой в Кицмань. Прошел еще год, пока я смог работать и хоть немного оправился от всех недугов.
Все послевоенные годы я работал и жил в Кицмани.
Интервью и лит. обработка: Г. Койфман