До сих пор не знаю, где мы тогда окопались. Какое-то село сожженное, возле леса. За ним дорога и церковь. А дальше этот треклятый большак Смоленск — Белый. Ну, встали мы в оборону. Тихо, спокойно, никого нет. Но к вечеру появился «кукурузник», начал кружить. Потом давай нас шерстить — «Э-э, ты что это по нам-то? Других нет?». Ладно, еще ракеты-то имелись немецкие. Один из наших ракету дал, тот улетел. Потом, значится, их танк из-за леса вышел, давай нас тут утюжить, но ничего…
К вечеру кричат: «Начальник, солдаты пришли!» А у меня даже и звания-то никакого не было. Какой к черту начальник.
— Какие еще солдаты, откуда?
— Из лесу.
— Сейчас иду!
Смотрю — двадцать три человека, все молодые ребята. Одеты в нашу русскую форму.
— А где оружие-то ваше?
— Все покидали, командир. Мы из плена, с окружения.
— Зачем оружие-то покидали, ребят? Куда я теперь вас дену? У нас у самих-то тяжело с этим делом. Сдавать вас надо.
— Не сдавай, командир!
— Какой командир, я сам-то только взятый.
— Так ты и командуй.
Так заставили меня командовать.
— Вы, поди, жрать хотите?
— Да.
— Паша, иди, накорми их. Только не сильно налегайте, ребята. Давно не ели?
— Четвертые сутки.
— Так вы откуда вышли-то?
— Не знаем, мы все лесом шли.
— Сейчас накормят вас. В этой траншее будете вместе с нами. Сегодня вас тут никто не тронет.
Семь суток мы стояли в обороне, ели горячую пищу, и никого из начальства не было ко мне…
На восьмые сутки вечером пришли нас менять — мужики с бородищами и с охотничьими ружьями, наши русские дядьки. По каким сусекам собирали их?
Говорю им:
— И что вы тут собираетесь делать?
Они говорят:
— Да ничего не будем. Сюда после вас никто не придет теперь.
С бородой не с бородой — сменили нас. Мы все собрались и пошли. С километр шлепали, вышли на полянку. Тут, значит, привал. Кто-то из ребят говорит:
— Сейчас кухня придет.
— Да ты-то откуда знаешь, что кухня придет? Мы уже семь суток на немецком обеспечении живем. А тут…
Потом пошел дождь, да такой, что ужас. Мы с другом по стаканчику коньячка выпили, консервами с маслицем закусили. Хорошо, что у немцев две палатки взяли — вот так в них и заночевали.
Утром пришел какой-то лейтенант:
— Кто командовал?
— Я командовал.
— Сколько вас?
— Не знаю сколько. Все мои. Одного только потерял.
— Я теперь буду командиром.
— Пожалуйста. Я ни от кого не принимал, поэтому и передавать не буду.
Ну, заночевали другой раз. Утром пошли на Белый. Там влево да три километра лесом. Обходили с тылу, потому как по дороге было нельзя, перекосят всех. В лесу дорогу как делали — с обеих сторон хлестали лес, мостили полотно через болото. Так же и в Калининской, и в Ленинградской области делали, чтобы проехать куда-то или подвести снаряды — делался деревянный накат в три бревна и скреплялось все это дело скобами. И тут уж смотри не разевай рот, водитель, — машина только-только идет. И если сорвалась она с настила, то уж обязательно опрокинется вниз. Считай, ее надо поднимать, опять ставить на настил. Там были стре́лки, конечно, но редко. Абы как ездили. Так же жили, так же и воевали…
Вот поперли мы снова на тот Белый. Дали нам в поддержку два танка КВ. Когда мы подошли, они уж нас дожидались. С соседней стороны не знаю, кто шел. У меня эти танки двинули, по паре снарядов саданули, и в кусты. Мы до половины города дошли, и что… ни гранат, ни… ничего нет. У меня же тогда была десятизарядная СВД, с коробкой…
Капризная?
Да не, не капризная, она ржавая. Открутишь, а там… Вот с каким оружием воевали.
Немцы в Белом упорно сопротивлялись?
А немцев я там ни одного не видал. В том районе города никого не было. Вот мы до половины города дошли, я ребятам говорю:
— Вы тут пока посидите, а я к танку сбегаю.
К танку прибежал, а они мне:
— А ты что за хрен?
У меня ж документов нет.
— Так кто-кто, с пехоты, мать ети…
— Не имею права тебе подчиниться. И к тому же у меня всего лишь четыре снаряда. Это железный НЗ. Я не могу их выпустить без приказа генерала. Понял?!
А какой из меня генерал. Ну и тут он (враг), конечно, нам… Только я прибежал — опять зашевелились, началась их артподготовка. Вышибли нас оттуда немцы к х… И вот в городе при отступлении осколком садануло меня. Все рассадило — дырка 12 на 8. Разорвало так, что «шульники» раскрылись напополам к е… матери. Спасибо, две девушки, молодые-маленькие, вытащили меня. Потом какое-то время один я шел. Потом сидел под елкой. Ребята меня там перевязывали. Смотрим — мимо нас 24-й год идет на подмогу. (Призывники 1924 года рождения. — Прим. С.С.) Говорю им: «Идите, ребята, сейчас вас тоже перемесят». Так и вышло. А среди них один парень-то был знакомый, из той же деревни, где я жил. Гляжу — он тоже меня узнал. Его оттуда из-под Белого прямиком сразу домой привезли — покалеченным. А я под той елкой сидел до восьми часов, пока не приехала бричка. Втроем втащили меня на нее. Та бричка через бревна скачет. Как раненому ехать? Говорю им:
— Вы хоть бы чем-нибудь мягоньким мне постлали.
— Да как мы тебе постелим? Видишь, все в воде, как ты на мокрое ляжешь?
Вывезли оттуда. А вдоль дороги уже столько нашего пораненного брата лежит. Железкой нас той же дорогой повезли назад. Сгрузили прямо в лес. Всех кучей свалили, и мы лежали до темноты. В потемках подогнали другие вагоны, нас в них туда затолкали-покидали и повезли в Старую Торопу. Только приехали, только всех выгрузили из вагона — налетели немцы и снова давай утюжить, добавлять нам. Друг был, из другого взвода — Володька. Говорю ему: «Ну, все Володя, тут уже нам точно капут». Полезли мы с ним под колеса поезда. Кое-как он меня затащил, — а он был в руку ранен, — и сам тут же прилег. Где-то часов в одиннадцать пришли нас собирать. Кто жив — того на носилки и куда-то в сосняк. Потом уже совсем стемнело. Слышно, как кто-то говорит:
— Ничего, ребята. Сейчас там будут избушки, поужинаете.
А там не избушки, а плащ-палатки. Вот в них нас положили…
Утром покормили, и в Торопец. Там еще рядом был аэродром. А это, считай, тридцать километров опять. Вот уже только тогда обработали, обстригли с нас всю эту рвань — и пошло кровотечение. О, божья воля, вот тогда я крепко похудел — никак не могут остановить кровь, приглушить. Потом чем-то прижгли, и я заснул. Дальше плохо помню. Разбудили к ужину. Сил нет, говорю им:
— Ну, давайте приносите, что там у вас есть. Сам не смогу.
— Вам двойная порция. Сегодня много крови потеряли.
Пятнадцать дней мы пробыли в Торопце. Дальше, значит, в Осташков. Оттуда в Нелидово. Там около месяца пролежал. Остатки долечивал в Якушино, в школе рядом с церковью, до октября месяца. А в ноябре меня выписали, отправили в 126-й батальон.
Какой-то капитан выбрал меня и еще пару человек и направляет в Бологое. А там бомбят регулярно, как по расписанию, с восьми до трех. Спрашиваю капитана:
— Зачем мне в Бологое-то? Я один не пойду.
— Нет, три человека вас. Чем заниматься будете, в курсе дела?
— Нет.
— Неразорвавшиеся бомбы искать.
— Капитан, ты чуешь, что ты городишь? Они же на четыре метра уходят вглубь! Надо щуп делать. А может, там плавун. Ты ее в этом случае не ущупаешь. Надо сначала найти дырку, записать, когда она упала, взорвалась или нет…
— Тогда вам второе задание.
— Какое еще?
— Там должна быть банда, которая вызывает самолеты.
— Так ты попробуй, найди эту банду…
— Это приказание!
Ну, трое суток мы были там, ходили день и ночь. И показался нам подозрительным один старичок с бородой, в белой шубе — и это в октябре-то месяце! Потом выяснилось, что он еще и никакой не старичок. Я своим говорю: «Смотрите-ка ребята, опять идет, б…!» Мы его за шкирку: «А ну-ка раздевайся!» Смотрим — а он в военном, только шубой покрыт, и форма-то наша.
Давай трясти его:
— Показывай, откуда подают сигналы.
— Какие еще сигналы?
— Сигналы, ракеты. Мы видели вчера. Давай, ну!
Я ему тогда просто объяснил: «Скажешь — будешь жив, не скажешь — мы сейчас тебя за ноги». Тот показал на двухэтажный дом: «Вот туда, метров пятьсот. Там внизу подвал, в нем четыре девки и мужик. Не знаю, немец или наш, вроде бы говорил по-немецки».
Мы прибрали всех — куда им деваться. Все прошло спокойно: они все покидали, руки подняли. Один из нас связывал, а двое стояли, охраняли. Вывели их на улицу, я спросил:
— Что у вас тут есть поближе?
— Вон там милиция.
Пошли, в милицию, сдали их, да и все…
Там как у них было устроено: днем девки тянут провода, прикручивают к столбам ракеты, присоединяют боек, а потом ночью дергают — те взлетают. Вот ведь все как просто было сделано. И сколько они там таким макаром народу загубили…
И что этот дед?
Ничего, больше я его не видел. Мы его отпустили. А зачем, не наше это дело. Пускай вон капитан ловит…
После того в ноябре месяце я попал под Великие Луки в инженерную роту 26-й стрелковой бригады. А в декабре месяце наше отделение направили в разведку с заданием достать языка. Вечерком выдвинулись. Все шло хорошо, спокойно, погранзаставу (передовое охранение?) прошли. Потом деревушку разбитую. Говорю им:
— Ну что, ребята, давайте-ка «поразойдемся».
А нас хоть бы «погранотряд» предупредил, что впереди ловушки есть. Под Луками ведь бои-то шли не один месяц, там чего только не было. Недаром говорится: «Русь, возьмешь Великие Луки — до Берлина дойдешь без муки».
Надо ж так было получиться, что попал-таки я в колодец. И ведь столько снегу нанесло, и ловушки-то эти были прикрыты хворостом, и все равно… Какой-то момент начали по нам стрелять. Стал я перебежку делать, и меня автоматом как царапнет, диском-то… и я не могу…
Кругом земля. Что такое? Где я? О, божья воля… Потом стало доходить до меня. «Поодумался» маленько — как вылезать-то. Ухватился за сучок, который смог достать, на автомат встал. Первый обломился, второй — тоже самое. За третий взялся, который покрепче — да и вылез. А автомат-то мой в яме. Считай, надо снова лезть. А как лезть? Обмотки размотал, связал их между собою, прикрутил их к сучку и туда опять спу