Когда официант появился вновь – а вместе с ним и тарелки, – Лана оборвала ушедший в сторону процесс мышления – «они просто работают вместе. Секундная дурь. Зашкалило» – и тряхнула головой. Все, собралась. Флирт на работе – это непрофессионально.
Взялись за вилки.
Стартер из моллюсков под соусом имел тонкий изысканный шлейф моря, лайма и перца, и с минуту за столом царило молчание: звон вилок о фарфор, шорох салфеток, поскрипывание стульев.
– Нравится?
– Очень.
– Кстати, могу я попросить вас называть меня Мо?
– Почему?
– Потому что имя Марио мне не по вкусу.
От удивления Лана забыла про еду.
– Не по вкусу? Но ведь очень красивое имя.
– Мне так не кажется.
– А как вам кажется?
– Мне кажется, что этим именем нужно называть жиголо. Сладкоголосых лживых ребят, увивающихся за состоятельными дамами и живущих за их счет.
– Вы сумасшедший? Мне кажется, что Марио – это как океан. Осколки зеркал, солнечные блики, лето. Терпкий вкус винограда, хрусталь бокала с вином, южный ветер, элегантность и бесконечная свобода.
От последнего слова собеседник почему-то нахмурился, на неуловимый момент потемнел лицом. Кажется, Лану занесло.
– Простите, Мо – так Мо, – пауза. – А почему, собственно, «Мо»?
– Это первая и последняя буквы от Марио.
– А Марио точно нельзя?
На мужском лице вновь возникла тень улыбки – чуть удивленной и укоризненной.
– Южный ветер? Виноград? Ладно, называйте. И, наверное, нам стоит перейти на «ты». Все-таки две недели работать бок о бок, встречаться, проводить время. Согласны?
– Согласна.
Две недели встреч. Принесли основное блюдо – жареную рыбу с золотистой корочкой и спиралью из водорослей в обрамление из мидий; Лана вдруг поймала себя на мысли, что ей не терпится увидеть камни.
Они обедали; гудел вокруг полдень.
Говорили о разном: о его прошлом бизнесе, о любви к морским прогулкам, о том, что она еще не определилась, кем хочет стать, – нет, даже не близко. Наверное, требовалось время. Лана интересовалась деталями процесса погружения в замедленное время, и Марио отвечал, что не уверен, что знает эти самые детали. Что им придется шаг за шагом постигать его вместе – ей описывать ощущения, ему, основываясь на ее словах, анализировать происходящее. Они научатся – должны научиться. Потому что время – его не так много, и нужно обязательно успеть…
Когда речь заходила о времени, Марио делался иным – не понятным человеком с затаившейся на губах улыбкой, галантным кавалером в баре и лихим мотоциклистом на дороге, – но кем-то чужим и далеким. Смотрел в сторону, на проспект и, кажется, не видел его. Отстранялся от всего – от вкуса еды, от шума города, от нее, – и Лане становилось все яснее, что время – элемент критический. Что, если упустить некий определенный момент и совершить в конечном итоге неверный выбор, то случится…
Что? Она не знала. Не уверена, что хотела знать, и тяготилась налетом печали, трогавшим время от времени лицо собеседника. Боялась оказаться виноватой, подвести.
– Я сделаю все, что смогу.
– Я знаю.
– Как тебе десерт?
– Очень вкусно, спасибо.
Марио смотрел на грушу в шоколаде, тонущую в ореховой пене, и не видел ее. А ей, Лане, хотелось, чтобы его лицо вновь ожило, чтобы зажглись глаза. Что-то неправильно было в трогавшей Мо тоске, что-то неуловимо тревожное, словно тень от облака на ясном бескрайнем небосводе, – тень там, где ее быть не должно. Иногда в его карих глазах плясали веселые огоньки – жизнелюбивые до неприличия, – а иногда они гасли, и мир будто терял для Марио всякую привлекательность. Или же это Марио терял привлекательность для мира?
Лана путалась. Ее постоянно «двоило» – то все просто и ясно, то сложно и беспокойно. Вероятно, стоило начать работать, чтобы разобраться.
– Сыта? Едем ко мне?
Она кивнула и почему-то снова подумала о расправленной постели. Улыбнулась своим никчемным мыслям-балбесам, отложила салфетку, посмотрела на длинные красивые пальцы, в этот момент вынимающие из бумажника купюры.
Сейчас она снова будет его «обнимать». Главное, не уткнуться в спину носом.
Он смотрел на камни по-особенному, как смотрят на альбом со старыми фотографиями, на бусины из ожерелья любимой женщины, на покрытые тонким слоем пыли написанные вручную письма. Так смотрят на все, что когда-либо имело и продолжает иметь великий смысл.
Почему камни?
Лана сидела чинно, как школьница, с прямой спиной и сложенными на коленях ладонями.
– Рубин.
Из плоской коробочки с бархатной подушкой внутри был извлечен на свет овальный алый камень – яркий и переливающийся. Марио положил его на стеклянную поверхность стола – тот провернулся и замер.
Следующая коробочка.
– Изумруд.
Рядом с рубином лег другой самоцвет – зеленый, как умытая дождем листва тропического леса.
– Аквамарин.
Прозрачная каплевидная слеза продолговатой формы – бело-голубая.
– Топаз.
Солнечный граненый кружок.
– Оникс… Гранат… Турмалин… Чароит… Хрусталь… Берилл… Алмаз…
Коллекция на столе росла – разные цвета, оттенки, формы, огранка. Алмаз Лану поразил – таких больших, как тот, что положил на стол Марио, она не видела никогда – им можно было украшать королевские броши.
– Хризолит… Цитрин… Циркон… Лараит…
О последнем – бледно-фиолетовом по цвету – она вообще никогда не слышала.
Крайним в длинном ряду из семнадцати камней – она считала – лег ярко-синий, глубокий и пронзительный.
В голос Марио скользнула хрипотца.
– Сапфир.
– Всего семнадцать?
– Да, семнадцать. Именно столько разновидностей будет в комнате.
– В какой комнате?
– В том помещении, где придется выбирать.
– И там тоже будет всего семнадцать камней?
– Нет, там будет больше. Но разновидностей именно столько.
– А сколько в комнате сапфиров?
– Один.
– Один?!
Лане вдруг сделалось понятно, почему Мо был готов платить, и платить много, – задача, которую он перед ней поставил, вдруг перестала казаться легкой. Скорее, наоборот – непосильной. Одно дело – нести легкую сумку и беззаботно помахивать ею за ручку, другое – тащить в гору набитый кирпичами мешок. Он сказал, что камни будут прозрачными и неразличимыми по форме. А что, если их будут десятки или сотни? А что, если несколько сотен? Как найти нужный?
– А временем мы тоже будем ограничены?
– Да, одной минутой.
Она шумно выдохнула. Страшно. Высока вероятность ошибиться. Ошибиться в том случае, если она вообще когда-либо увидит испускаемое камнями сияние. Лана незаметно вытерла вспотевшие ладони о юбку – сдвинула руки вниз на пару миллиметров и напряглась.
Ей вдруг захотелось отказаться. Да, двадцать тысяч – сумма внушительная, но она проживет и без нее. Все эти камни… Это чужая жизнь, чужие проблемы – не ее…
– Марио…
Он угадал продолжение несказанной фразы по застывшим плечам, бледному лицу и подрагивающим поверх юбки кончикам пальцев.
– Страшно?
– Это… невыполнимо.
– Но мы еще даже не пробовали.
Зря ей подлили этот раствор, зря. Лучше бы его плеснули тому брюнету, что сидел на лавочке напротив, лучше бы вылили в кусты. Нет, лучше бы его выпил сам Мо и теперь единолично созерцал бы свою внушительную коллекцию самоцветов.
– Лана…
– Я не хочу…
– Это не пытка. Не казнь.
Она, как игрушечный клоун с шеей-пружинкой, все качала и качала головой.
– Задача… слишком сложная.
Растерялась, запаниковала.
– Тебя никто не накажет за ошибку.
– Я собираюсь взять за это деньги. Значит, должна…
– Не должна. Ты мне ничего не должна. Я плачу за попытку, понимаешь?
Она смотрела на него глазами-самоцветами – такими, каких в его коллекции не было, – кофейными с золотыми крапинками, блестящими и испуганными.
– А если я ошибусь? – спросила шепотом.
– Значит, ошибешься. Я и сам мог бы ошибиться. Причем с гораздо большей вероятностью, чем ты.
– Но ведь это… важно?
– Не настолько, – Марио легко качнул головой – мол, дурашка – и улыбнулся. Улыбнулись губы, улыбнулись лицевые мышцы, но не улыбнулись, а еще тоскливее сделались его глаза. – Представь, что это игра, ладно? Просто игра.
Именно из-за них – из-за его глаз – она вдруг решилась. Насупилась, прикусила губу и подумала о том, что для него это вовсе не игра. Что, если человек готов платить не за результат, а всего лишь за шанс, то это, должно быть, очень важно.
– Хорошо, – прикинулась смирной и беззаботной. – Я представлю, что это игра.
– Молодец. Я схожу нам за соком – ты какой хочешь? Арбузный, апельсиновый?
Нет, арбузного она не желала точно – свежи были воспоминания с площади.
– Апельсиновый.
– Со льдом?
– Да.
– Сейчас принесу.
Марио направился в сторону кухни, а Лана не видела, но чувствовала, как с него стекает, будто черный мазут, густое напряжение.
Он жил в бунгало. Не в роскошных апартаментах под самой крышей где-нибудь в центре города, не на вилле, стоящей на побережье, не в хромированном, состоящем сплошь из стали и прямых балок особняке в богатом районе. Но в уединенном бунгало. Много дерева, драпировок, плетеных стульев. Высокие, от пола до потолка, окна – благо, соседей никого, и можно расхаживать в чем угодно. Кухня-бар, совмещенная с гостиной; кофейного цвета тонкие ковры с экзотическим орнаментом, деревянные полы и потолок, много керамики – вазоны, горшки, плитки… Уютно и совсем не помпезно. За окном на сотни метров вокруг лишь газоны, дорожки, пальмы. Тихо – далеко и от океана, и от дорог.
Глядя на Марио, Лана едва ли могла предположить, в каких условиях обитает ее новый знакомый, но бунгало покорило ее с первого взгляда. Только человек теплый и не нахальный мог предпочесть такой спокойный и уединенный дом. Не франт, не сухарь, не показушник, но мужчина, истинно желающий гармонии, как внутри, так и снаружи.