Жар в ее голосе в другой момент заставил бы его улыбнуться, но не сейчас.
– Мы в любом случае выберем какой-нибудь. Ты. Или я.
– Я выберу правильный… Марио, я смогу. Нужно только еще чуть-чуть постараться.
– Ты сорвешься, не видишь? Ни в одно дело нельзя нырять так сразу и надолго – захлебнешься. Нужно иногда дышать.
– Я дышу. Но время…
– Время.
Это слово он выплюнул с такой неприязнью, будто оно кололо язык.
– Да, время. У нас осталось восемь дней.
– Вот именно.
– Что… вот именно? Я стараюсь.
Марио смотрел туда, где привычно синел у горизонта океан. Когда-то он хотел превратить свою необъятную лужайку в мини-поле для гольфа. Играл бы по вечерам с друзьями, пытался бы загнать мяч в лунку, потягивал бы холодное пиво. Какие у людей мелкие мечты… Ненужные.
«Восемь дней».
– Их может быть не восемь, понимаешь? Попадется еще один оникс, и будет в запасе месяц.
– Надежда умирает последней.
– Лана…
– Их может быть всего восемь. Если я не научусь различать камни, я могу случайно достать для тебя Цитрин. И тогда пять часов. Всего пять часов…
Зря он объяснил ей таблицу. Пусть бы она думала, что все они дают больше месяца, – не сидела бы теперь бледная, скукоженная и измотанная. Пила бы, как и раньше, сок, болтала бы о планах на будущее, цвела бы. Мо вдруг с отчетливой ясностью понял, что ему этого не хватает – живого человеческого общения. Минут тепла. Моментов «не одиночества». И да, та Лана, которую он знал еще двое суток назад, была для него предпочтительнее – Лана, не страдающая одержимостью «дай-мне-еще-час-и-я-увижу-сияние», но Лана – веселая девчонка. Забавная, смущающаяся, где-то робкая, где-то сильная. Живая Лана.
– Может быть, восемь дней, да, – проговорил Мо медленно и повернул голову в ее сторону. – Но я хочу их прожить.
– Вот и я хочу, чтобы ты прожил. И не восемь…
– Ты не поняла. Я. Хочу. Их. Прожить.
Она сидела застывшая, как изваяние, вокруг ног которого обвивалась ласкаемая ветерком цветастая юбка. Совсем не загорелая, не выспавшаяся, загнавшая себя до изнеможения.
– Что ты имеешь в виду?
– Хочу чувствовать. Не сидеть здесь, мотая срок, как в тюрьме, но гулять. Дышать полной грудью, наслаждаться, ощущать, радоваться. Мне не важно, сколько осталось времени, я хочу его почувствовать.
Его соседка нервно встрепенулась:
– Так иди. Позвони друзьям, позови их в бар, съезди на побережье. Действительно, ты ведь можешь не сидеть. У меня здесь все есть, я справлюсь сама. Камни, еда… Я могу спать внизу на софе, и мне не нужны одеяла…
– Ты перегоришь.
Она вдруг умолкла, нехотя согласилась с ним. Он раздраженно тряхнул головой:
– К тому же… у меня нет друзей.
– Как нет?
– Так. Я всех от себя отогнал, когда… – «когда получил «розетку»». Фраза повисла над тихой лужайкой, которая так и не превратилась в мини-поле для гольфа. – Я хочу попросить тебя об одолжении.
– Каком?
– Помоги мне… «прожить».
Она взглянула на него с вытянувшимся от удивления лицом, и Марио ощутил радость – он сумел ее расшевелить, вновь сделал чуточку «живой».
– «Прожить»?
– Да. Не просуществовать эти гребаные дни – сколько бы их там ни осталось, – а именно прожить. Ходи со мной куда-нибудь, гуляй, отвлекай разговорами. Если не сложно.
– А камни?
– Пусть они будут в перерывах. Получится увидеть сияние – хорошо. Нет – так я хоть буду знать, что я жил, понимаешь?
Она молчала так долго, что Марио начал сомневаться, что получит положительный ответ. Он уже приготовился глубоко вздохнуть и укрыться привычным одеялом тоски, когда Лана задумчиво склонила голову, нахмурила брови и спросила:
– А как вообще люди живут, Мо? Что они делают?
– То, что любят.
– А что любишь ты?
Он осекся.
– Не знаю. Знал раньше. Теперь… забыл.
– Забыл?
Ее глаза менялись, делались осмысленными, приобретали уже знакомое ему серьезное и вместе с тем хитрое выражение; скрипели в белокурой голове шестеренки.
– Отдохнуть, говоришь? – и через паузу. – Знаешь, что? Нам нужно устроить вечер откровений.
– Какой вечер?
– Вечер, когда ты расскажешь мне все, что ты любишь.
– Едва ли у меня получится. Мысли не о том.
– Значит, переключим, чтобы были «о том». Как насчет ресторана? Ты «за»?
– За.
Он выдохнул с облегчением. И обалдел, когда она попросила прихватить для нее блокнот и ручку.
Но поднялся наверх и все отыскал.
Она привыкла к «паузе». К состоянию невесомости, к монотонному гулу, состоящему из растянувшегося в бесконечность звука, к тяжести в теле и пустоте в голове. Привыкла, что мир – до того подвижный, живой, – стоит ей начать проваливаться, замирает, замерзает. Не покрывается инеем, но замедляется – тик-так, тик-так, пауза. Стоп. И Лана висит.
Она снова висела у себя в спальне, лежа на кровати.
Мо сказал – сначала домой, два часа отдыха. Привести себя в порядок, просто полежать, расслабиться. И она лежала. За два дня каким-то образом научилась не думать, тормозить мысленный процесс и просто наблюдать. Под пальцами мягкий шелк покрывала, сверху идеально белый – сейчас, в свете сгущающихся сумерек, серовато-синий – потолок. По центру люстра. Тени нет – ее скрал вечер; в ушах недовольно шипел заставленный петь на одной ноте прибой. Лана его не слушала.
Тик-так, тик-так. Часы не идут – только у нее в голове. Чем дольше висишь, тем глубже скатываешься в тягучие непонятные пространственно-временные слои, расползаешься, теряешься, сливаешься с миром, делаешься всем и будто бы никем. Она привыкала быть никем – частью реальности, созерцателем, наблюдателем, немым стражем.
В какой-то момент Лана поняла, что может заснуть в этом состоянии, не вынырнув, и напугалась. Вздрогнула, резко вдохнула, когда по ушам ударили звуки, в очередной раз поразилась тому, какой мир разнообразный и гулкий, какой он «ползучий» в разных направлениях, резко поднялась.
Ей нужно собраться. Подготовиться к походу в ресторан. Отвлечься. Черт возьми, Мо был прав – ей нужно временно отвлечься от паузы, забыть про нее.
Она неуверенно тряхнула головой, прогоняя остатки сонливости, и побрела в ванную принимать душ.
Ресторан выбрали на побережье, под отрытым небом.
Всю дорогу до него, пока ехали в кабриолете, который Мо впервые на ее памяти вывел из гаража, Лана думала о том, что он – Марио – прав. И не только в том, что даже в такой напряженный и ответственный период, ей требовался периодический отдых, но и в том, что пока она занята, он не мог «прожигать» жизнь зря. Сидеть, запертый в бунгало, тосковать, провожать восходно-закатный диск солнца глазами, считать бессонными ночами звезды и надеяться на лучшее. Скажи ей, что в запасе у нее осталось лишь семь дней, и она захлебывалась бы от жажды – жажды жить. Дышать полной грудью, пьянеть, обниматься, танцевать – она мечтала бы нырнуть в жизнь, переплестись с ней лианой и никогда-никогда больше не отпускать. До победного конца, до самой последней минуты. Наверное, не имея стальной выдержки, она вела бы себя куда хуже Мо – истерила, хандрила, пила, лила бесконечные слезы. Возможно, отправлялась бы в бар, плакалась бы на судьбу первому встречному человеку, изливала бы душу всякому, кто желал бы ее выслушать. И она точно не умела бы коротать часы в одиночестве. В толпе плохо. Без толпы еще хуже.
А он каким-то образом держался. Выглядел спокойным, пытался шутить, заботился не о своем, а о ее благополучии – кормил, развлекал, возил, спрашивал, не нужно ли чего. Она в подобной ситуации сделалась бы центром вселенной, той самой осью, вокруг которой вращается мир, Марио же сделал осью ее – Лану. Потому ли, что она помогала ему с поиском камня? Навряд ли. Он просто не желал становиться осью сам, зацикливаться на себе, делаться жалким пупом земли, которому каждый, раз он такой «бедный и несчастный», должен подтереть сопли.
В этот вечер Лана впервые осознала: она восхищается Марио. Его характером, выдержкой, стойкостью. Его умением не выпячивать эго, позитивным отношением тогда, когда к нему самому никакого позитивного отношения не осталось. Друг умер, наказание зря, старуха с косой, именуемая смертью, ночует во дворе, а Мо старается не падать духом.
Если бы это было расценено верно, она накрыла бы его ладонь, в этот момент лежащую на рычаге переключения скоростей, своей.
Но не успела.
Кабриолет свернул со средней полосы к тротуару, нырнул в свободную парковочную ячейку, сдал назад и остановился.
– Морепродукты?
– Нет, сегодня лучше без изысков.
– Понял.
Ресторан «Три краба» расположился прямо на побережье. Черные столы, бежевые скатерти, романтические подсвечники, меню-планшетики… С дощатого настила, который кончался в метре от их ступней, можно было сойти прямо на песок, где ровным рядом квадратных спинок маячили стулья для тех, кто хотел посидеть с бокалом у самой воды. А дальше прибой, огоньки далекой бухты и их блестящие дорожки-отражения – все, как на сувенирном календарике, привезенном с курорта.
Заказ официанту оформлял Марио. Лана, уже доставшая блокнот и водрузившая на девственно-чистую страницу ручку, смотрела туда, где темно-синее небо целовало морскую гладь. На деревянной сцене – они удачно выбрали самый удаленный от нее стол – три мужичка задорно бренчали на гитарах; им хлопали те, кто специально пришел послушать выступление. Музыканты играли талантливо.
– Выпивка?
– Много.
– Много? – удивился Марио.
– Да. Столько, чтобы тебя разговорить.
– Может, я разговорюсь, если меня пощекотать? Или привязать к пальме и пригрозить? Или просто попросить?
– Я и попрошу, – улыбнулась Лана, – но выпивку все равно лучше заказать.
– Так точно, босс.
Он шутил. А Лана, обдуваемая теплым вечерним ветерком, думала о том, что совсем не так она собиралась жить, когда прибыла в Ла-файю. Она не знала, «как», но как-то иначе. Уж точно не намеревалась проводить все свои дни с одним-единстве