– До встречи на сцене, – шепнул ей на ухо Мо.
– Если платье не подойдет, я тебя убью, – успела она выдохнуть прежде, чем они разделились.
Марио увели налево, в кабинку для мужчин, – Лану направо. Когда она поднималась по лестнице, стихла музыка, и пляж взорвался аплодисментами. Зычно поздравлял с успешным выступлением неких Карлу и Алана ведущий; посвистывал микрофон.
Готовилась выступать пара под номером двадцать один.
Yanni – Ritual De Amore (Desire)
«Только бы не медленное, только бы заводное…» – неслышно бормотала Лана, выискивая в примерочной свободный угол. Чтобы не едва касаться, а чтобы страсть, хлесткая и ярая, как обжигающие до сладкой боли удары кнута… Над зеркалами, безжалостно разгоняя полумрак мини-комнаты, горели ряды лампочек, и эти лампочки превращали гримерную почти что в операционную. Вертелись, придирчиво разглядывая свои отражения, девчонки номер двадцать два и двадцать три – рыжая и брюнетка. Подруги.
– Ну, как я?
– Самый самолет!
– А Никки видела?
– Увижу из-за ширмы.
На Лану – конкурсантку номер двадцать четыре – не обратили внимания. Ввалилась в комнатушку Клара – возбужденная до предела, потная, мерцающая, словно электричеством, недавними похвалами и аплодисментами.
– Круто! Это было круто! Ох, я б еще…
Но ее «еще» кончилось – настало время занавеса. А вот для Ланы занавес еще не открылся, и она юркнула за ширму и нервно развернула пакет. Что там? И обалдела, разворачивая платье. Тяжелое, сплошь усеянное золотыми стразами и короткое до неприличия, с бахромой по низу. Золотое – в тон туфлям.
– Мо-о-о….
На груди прозрачная сеточка, сбоку узор, на спине до самых ягодиц молния.
– Черт, я же сама не застегну. Девочки, вы мне поможете? – высунула голову из-за ткани.
– Поможем, – склонившись к зеркалу и подкрашивая губы, отозвалась брюнетка, – надевай, пока не ушли.
И Лана принялась втискиваться в наряд.
Она прокляла Марио. Почти прокляла. Потому что платье открывало ноги до того самого места, откуда они начинали расти, потому что оно сидело так плотно, что становилось трудно дышать – или ей трудно дышать из-за волнения?
Молния на спине сошлась кое-как, и с финальным «вжи-и-ик» Лана увидела абрис своей фигуры лучше, чем если бы стояла перед зеркалом полностью голой.
– Ух ты! Круто!
Рыжая конкурсантка уже ушла выступать – со сцены доносились размеренные звуки «татамбы»; в примерочной остались они вдвоем – Лана и чернявая «двадцать третья» в черно-синем блестящем наряде.
– Смелая ты!
Это не Лана смелая – это Мо. Это он выбрал плавленое золото с миллионом висюлек понизу, это он подобрал к нему желтый купальник – специальное спортивнее нижнее белье. Если бы ни оно, Лана бы на сцену не вышла – уж точно не в стрингах, в которых была до того.
«Предусмотрительный… Внимательный… Дерзкий…» – ей хотелось его придушить.
И все же выглядела она изумительно: подколотые на макушке локоны (заколка отыскалась в примерочной); стильная пара браслет-серьги; длинные, едва тронутые загаром стройные ноги; блестящие, как у пантеры, хищные глаза – ох, они станцуют…
Они порвут не зал, нет, – они порвут друг друга.
Она обучалась танцам, но никогда не преподавала их – не умела. Слишком сильно поддавалась музыке, обматывалась ею, словно ситцевым шарфом, и отправлялась в полет так, как того просила душа, – без заученных па, без движений по канонам. Ни разу не смогла бы повторить один и тот же полет-мотив дважды, но определенно, если бы умела рисовать серебряными нитями, могла изобразить его отпечаток на полотне мироздания: скорость – птицу, размеренность – дерево, романтику – шелковый бант, любовь – сияющую звезду. Ей было проще стать этой самой звездой на уровне чувств, нежели объяснить, куда и как для выражения «звезды» должны двигаться руки.
Туфли сидели, как влитые, – давно она не стояла на столь высоких шпильках. Это задорило. В эту секунду, наблюдая за дерганым ритмом тела брюнетки на сцене, Лана едва заметно раскачивалась взад-вперед и чувствовала себя королевой. Она убьет его одним взглядом, покорит раз и навсегда, и это день – их ощущения друг от друга, а не сам танец – они запомнят на всю оставшуюся жизнь.
Лишь бы повезло с музыкой, лишь бы повезло…
Через тридцать секунд время брюнетки истекло; паре «двадцать три» хлопали вяло и больше для проформы.
Черные глаза стали магнитом. Их с Марио взгляды с первой секунды будто сцепила проволока – колючая, стальная и крепкая. Он раздел глазами ее, она его. И на мгновенье ослабела – не учла, что, будучи львицей, она встретится на сцене со львом. Не со львенком, не с жидкогривым юнцом, но с вожаком. Львом и змеепитоном в одном лице.
Далински. Кассар. Их фамилии объявили зычно и профессионально, предложили публике поддержать конкурсантов, но ни Лана, ни Мо аплодисментов не слышали – он смотрел туда, где сквозь бахрому при любом движении рисковали показаться желтые трусики, она – на открывающуюся в вырезе белой рубашки загорелую грудь. И блестящий кончик розетки-звезды. Рубашку он распахнул, волосы причесал так, что даже они умоляли «запусти-в-меня-пятерню», взглядом уже шлепал Лану по обнаженной заднице крепкой ладонью.
Она прищурилась, фыркнула, подобралась. И, взвинченная до предела, вдруг хищно и ласково расплылась по сцене, когда заиграла «Дамора» – напряженная музыка страсти.
Дамора – звук барабанов, выбивающих ритм сближения двух сердец, пульс, соединяющий два в одно, и Лана грациозно поплыла навстречу партнеру, вскинула руку, обняла его за шею – впервые коснулась непослушных волос на затылке…
Их обожгло почти сразу же, уже не через взгляд – физически. Задвигались в унисон бедра – ее бахрома и его плотные, обтягивающие мощные ноги штаны, – чиркнула о подол золотого платья молния его ширинки, легла ей на ягодицу горячая мужская ладонь.
Теперь Лана чувствовала не только музыку – рисунок из нитей в воздухе, – но и партнера – жгучего, как южный ветер Ла-файи, притягательного, словно блеск единственного в мире драгоценного камня, умопомрачительного до пересохшего во рту языка…
«Ты прекрасен…»
«Ты изумительна…»
Они сближались и расходились – с каждым разом все ближе, все плотнее, будто тянула навстречу друг другу невидимая нить, и каждое движение стоп, кистей – немой диалог, понятный лишь двоим. Музыка лилась, стучала, бурлила, кипела и пенилась волнами страсти; Лана кипела вместе с ней – еще никогда на своей памяти она не чувствовала партнера так хорошо – не второй человек на сцене, но будто бы продолжение ее самой; золотые нити переплелись с серебристыми.
«Слишком хороша…»
Ей по бедру ласково провела мужская ладонь. Резкий разворот, взметнувшиеся за спиной волосы; его лицо сжато у нее в ладонях.
«Не слишком… в самый раз…»
«Слишком».
И их губы неприлично близко. Он двигался, он пах, он ускользал из ее пальцев, словно недосягаемый мираж идеального мужчины, и Лана зверела. То «я здесь, я рядом – чувствуешь?», то вновь пустота и холод.
«Подойди, – молили ее глаза, – коснись, обними…»
И он приближался и обнимал – почти обнимал, и ей делалось до слабости дурно, – он разворачивал ее, обводил абрис ее фигуры ладонями, склонялся перед ней на колени.
«Подойди не телом – душой…»
Грустная усмешка в его глазах – «не могу».
«Можешь».
«Не могу, Лана, нельзя… Но ты красива… Я и не думал…»
«Думал. Ты знал. Не будь идиотом, Мо…»
Она хлестала его взглядами, выражала страсть и негодование движением бедер, она сжимала ворот его рубахи пальцами так крепко, что трещала ткань. И каждый раз он высвобождался из ее хватки, продолжая ласкать. Позволяя и не позволяя себе наслаждаться ей; их ноги синхронно и бездумно выписывали сложные «восьмерки».
В какой-то момент они сплелись так тесно, что сцена под ногами, толпа зрителей, скользящие вокруг камеры – все перестало существовать. Он хотел ее, и не только телом, – он хотел ее всю, целиком, он неслышно молил, чтобы она полюбила его, и она вдруг поняла, что готова.
«Я здесь. Для тебя…»
А в черных глазах тоска. Жаркие и жадные пальцы, взволнованные, как у подростка, и дерзкие, как у ловеласа. Он гладил ее, мимолетно терся об нее, он трахал ее на глазах у публики, а ей не было до зрителей никакого дела.
«Я достану тебя, Мо. Я тебя соблазню…»
«Ты уже меня соблазнила. Подчинила…»
«Я не обижу твое сердце…»
«Нельзя. Ни тело, ни душу».
«Я это сделаю, Марио».
Всякий раз, когда он прижимался сзади, она чувствовала тугой бугор под ширинкой – такой твердый, что у нее плыло перед глазами.
«Разве не чувствуешь? Этот танец – он все показал…»
«Это просто танец».
«Это…»
Она была готова порвать его прямо под светом прожекторов.
«Ненавижу тебя».
Их страсть накалилась до предела – ей можно было наполнить, словно лавой, аудиторию из тысяч человек.
«Ненавижу…»
«Не надо…»
Будто извиняясь, он плыл за ней, пытался удержать, в какой-то момент – случайно или намеренно – сорвал с волос заколку и зарылся пальцами в тяжелых локонах. Резко развернул к себе лицом, прижался лбом.
«Я здесь. Я твой».
«Совсем?»
«У нас нет совсем».
«У нас все есть».
Их тела, овеваемые музыкой, двигались сами по себе. А взгляды жгли, шипели, словно лазеры, плавили покров и броню. Лана не раскрывала рта, но глаза передавали эмоции лучше слов.
«Я тебя…»
«Нет».
«Да…»
«Не вздумай…»
«Это ты вздумал… Это все ты, ты!»
«Прости меня…»
И в финальный такт она залепила ему пощечину – хлесткую и болезненную; у Мо моментально окрасилась алым щека. Стихла музыка, стих гул, стихла Ла-файя. Это конец, это все… все…
Пауза. Ярость в его глазах. Оглушающая тишина над «Косой».
Он рванул ее на себя так резко, что Лана едва не потеряла равновесие, грубо сжал рукой затылок, притянул и… поцеловал.