Тряпка.
Коньяк перекочевывал из бутылки в желудок с непозволительной скоростью.
Отвлек дверной звонок.
Фрэнки он встретил у двери с зажатой под мышкой бутылкой.
– Эй, эй, дружище, пьешь что ли? – гость, наткнувшись на грозное выражение лица хозяина, едва не отшатнулся от двери. – А телевизор ты не смотрел?
– Я давно его не смотрю.
– Зря. Показывали вас – тебя и эту девчонку – Далински. Вы выиграли конкурс танцев, ты знаешь об этом? Вам не смогли вручить приз, потому что вы сбежали, попросили сообщить, если кто отыщет.
– Ну. Отыскал. Все?
Марио хотелось кого-нибудь поколотить. Жаль, что в дверь постучал не какой-нибудь заблудший пьяный хмырь, которого можно было полноценно отмутузить. Не в бойцовский клуб же, ей-богу.
– Слышь, я хотел сказать, что проверил те данные, что ты мне дал. Да, она действительно преподавала на четырнадцатом фитнес…
– Гимнастику.
– Да, гимнастику. Не суть. Но про ее связь с этой Патрицией я так и не понял, копаю.
– И?
Начальник службы безопасности смутился – он привык к Марио-бизнесмену – спокойному и уравновешенному, – но не к Марио-дебоширу.
– Ты на нее запал что ли? Эй, ты б не торопился – вдруг она все-таки настоящая Серпента?
– Иди, друг, иди, – попросил Мо ласково и в то же время совсем не ласково.
– Я же о тебе забочусь…
– Иди.
Перед носом Фрэнка Тротта с грохотом захлопнулась дверь.
Глава 8
Сердце ныло с утра и всю ночь. Даже во сне она преследовала Мо, который пятился от нее, тянула к нему руки – проснулась на рассвете в слезах.
Еще вчера ей казалось, что они с Марио, как две лодки после кораблекрушения, – потонут одна за другой, но, если соединятся, построят новый корабль и доплывут до счастливого берега. Сегодня пришло осознание – обозналась. Она просто обозналась – Мо не тот, не «он».
Так бывает.
Она позвонила ему в девять, сообщила, что приезжать не стоит, что утром она поработает на вилле, а за камнями заедет в обед. Отключилась, не дожидаясь ответа, какое-то время стояла на кухне с глухо колотящимся сердцем, затем прошла в гостиную и плюхнулась в кресло, прикрыла глаза.
«Лететь спиной в пропасть», находясь в депрессии, получалось легче легкого – всякий раз срываясь в свободное падение, Лана будто совершала суицид. Нет воздуха? И не надо. Темно? Вот и отлично. Страшно? Нет, больше не страшно, почему-то совсем не страшно. Выныривала она уже в другом месте, другая – не Лана, просто сгусток энергии – бесформенный и безэмоциональный – два глаза, наблюдающие за переливающимся миром вокруг – миром сияния. Там она просто была, просто смотрела, неподвижная и текучая одновременно, совершенно равнодушная – более не человек.
Одна беда – пробыть там выходило недолго, – но она тренировалась.
Открывала глаза, делала передышку, ныряла вновь – и каждый раз чувствовала, как сразу легче делается сердцу – больше не надо болеть, не надо чувствовать, – как пустеет от мыслей голова. Без света и воздуха, в беспрерывном полете во мрак ей становилось почти хорошо.
Интересно, Химик, для того чтобы вынырнуть в Сиянии, тоже сползал в депрессию, или же у него выходило иначе?
Прошел час, прежде чем она проголодалась и обнаружила, что на кухне нет ничего, кроме пачки сухого завтрака, – кукурузных шоколадных шариков, залив водой которые, она получила взбухшую на вид массу, похожую на подмоченный и вздувшийся пенопласт.
В них не хотелось совать даже ложку.
Мо позвонил в десять двенадцать – она не взяла трубку. Затем в десять двадцать три – Лана отключила звук и поставила телефон на виброрежим. Следующие три звонка, идущие один за другим, сотовый надрывно жужжал и вертелся на тумбе – в конце концов, ей пришлось убрать его в шкаф.
Нарастал соблазн. А вместе с ним и риск вновь взлететь и грохнуться оземь.
Мо скажет: «Прости, вчера я повел себе, как идиот»? О, нет! Он скажет: «Я могу привезти тебе завтрак» – или спросит: «Может, что-нибудь нужно?», – и ей вновь захочется запустить в него табуреткой.
Не брать. Однозначно. Иначе за сохранность своего душевного равновесия и его экстерьера она не отвечает.
Растворимый кофе из пачки показался ей прогорклым и почти безвкусным – жженой пшеницей. Оказывается, Лана привыкла к добротному напитку, сваренному либо самим Марио, либо профессиональным баристой в кафе, и теперь жижу, плещущуюся в чашке, глотать могла с трудом. Да, кофе, как и завтрак, оставлял желать лучшего. Ничего, на обед она выберется в какой-нибудь недорогой ресторан поблизости – не сможет запихнуть в себя мокрые кукурузные шарики, похожие на подмоченный наполнитель для кошачьего туалета, дважды. Не забыть бы купить молока – может, с ним они сделаются съедобными?
Ровно в десять пятьдесят девять прозвучал дверной звонок.
Противно. Но она не сможет не открыть – он обогнет энергетическую калитку по воде и, как ни в чем не бывало, явится в дом. Мо умел быть упорным – жаль, не там, где нужно.
На улицу Лана вышла с таким чувством, будто отправляется на очередной бой, который снова завершится ссадиной на сердце – да, она сумеет принять равнодушный вид, отточит до зеркального блеска спокойную интонацию голоса, уверенно сообщит, что ей ничего не нужно – совсем ничего…
За калиткой переминался с ноги на ногу старичок в темно-синей фуражке, форменном мундире водителя и отглаженных брюках. А позади стоял знакомый кабриолет.
Лана фыркнула.
Не Мо. Послал кого-то вместо себя. Хотелось выругаться сквозь зубы – подумал, что подкупит ее таким ходом? Или попросил водителя привезти камни? Тем унизительней и тем проще…
– Добрый день, мисс.
Старичок снял фуражку и почему-то сделался беззащитным, сгорбленным. Совершенно белая голова, узловатые руки, паутина морщин, пигментные пятна, робкий взгляд.
– Вы ведь мисс Далински, верно?
– Верно.
Ответ получился ледяным, и гость сгорбился еще сильнее.
– Мне велено привезти вас на пирс…
– Я никуда не поеду.
– Пожалуйста, мне нужно только привезти.
– Простите, мистер…
– …Лоусон.
– Простите, мистер Лоусон, но этим утром я не намерена покидать пределы виллы.
– Я понимаю, понимаю…
Он почему-то стоял, не уходил. Теребил в руках фуражку, выглядел растерянным, хоть и старался держаться с достоинством, прятал мелькающую во взгляде мольбу.
– Понимаете, я работаю на мистера Кассара уже три года. Я стар.
Лана медленно теряла терпение.
– При чем здесь я?
– У меня больные колени. Мне в этом возрасте и с моей болезнью очень трудно найти работу – трижды в неделю я полирую в гараже мистера Кассара кабриолет – сижу на табурете, передвигаюсь медленно, – и за эту работу он платит мне тысячу долларов в месяц. Мне очень трудно прожить без этой тысячи…
– Мистер Лоусон, мне жаль, что у вас больные колени и что ваш возраст не позволяет выбирать из хороших должностей, но я занята. Пожалуйста, передайте мистеру Кассару, что этим утром ехать на пирс мне совершенно не хочется.
– Я передам, – кивнул водитель. – И он меня уволит.
– Почему?
– Потому что он так сказал. Что, если я вас не привезу, он меня уволит.
«Вот сволочь!» – Лана едва не вспыхнула подожженным камышом. Использовать, как пешку, больного старика? Разве это человечно? А ведь знал, сволочь, что она не сможет отказать, что не позволит лишить кого-то средств к существованию, что проиграет этот раунд.
Хорошо, она проиграет. Но только этот: отправится на пирс и лично скажет этому ублюдку, что не намерена далее работать с ним бок о бок – нет нужды. А после сразу же вернется на виллу.
– Вы обещаете, что отвезете с пирса меня обратно домой?
– Конечно, – мелко затряслась седая голова, – куда скажете.
– Отлично.
К дому она шла, сверкая над головой невидимыми молниями, – злилась и восхищалась Мо одновременно – каков проходимец. Хитрец. Прохиндей. Ну, ничего, она все выскажет ему лично, как только увидит.
Она не взяла купальник, не позволила себе – как клятва, как немое заверение самой себе – не поеду.
Ла-файя грелась в солнечных лучах, шумела проспектами, голосами и пальмами, благосклонно наблюдала за туристами, слушала гомон клаксонов. Лоусон вел медленно и аккуратно; ехать на заднем сиденье оказалось непривычно, и Лана грустила.
Там будут яхты – белоснежные красавицы. И на палубу одной из них она могла бы ступить. Опереться на протянутую руку, оттаять при виде его полуулыбки, вдохнуть пропитанный солью воздух, отогреться изнутри…
Не могла бы.
Между ней и им всегда будет стоять неслышное «нет», повисшее в бухте. И при виде Марио вместо радости у нее всегда будет ныть сердце – еще, наверное, долго. А, может, всего шесть дней.
Пустое. Она искупается у себя на пляже, поработает, а после отправится на прогулку и шагать будет с пустой головой. С пустой – в этом Лана себе поклялась.
– Как низко, как нечестно… Подождите меня, пожалуйста, мистер Лоусон…
– Лоусон, вы свободны.
– Не свободны!
– Свободны, – Марио кивнул старику, и тот сначала робко засеменил, а потом, хромая, почти побежал обратно к машине.
– Мо! Ты – жалкий, примитивный… тиран! Как ты мог использовать больного человека? Не хватило сил приехать самому? Ты… ты…
Стоя на рассохшихся от жары досках пирса, Лана пузырилась от ярости – ей нужна эта машина, нужен Лоусон…А-а-а, к черту, – вернется на такси!
– Меня довезли? Увидел? А теперь я назад. Всего доброго, мистер Кассар.
– Лана, подожди.
Вокруг удивительно погожий день; на водной синеве слепящие блики, паруса судов колышет ветерок. Покачивались сооруженные из канатов перила; кричали чайки, вальяжно пританцовывали на воде суда. Марио – именно такой, каким она представляла его в день их морской прогулки, одетый в легкую белую футболку и шорты, – стоял у трапа. Крепкий, загорелый… все еще нужный ей.