Задвигались подошвы – принялись наступать мужские туфли, и тут же изящно попятились назад каблучки. Марио нападал – давай, посмотри на меня, почувствуй. Обвивалась и отпускала вокруг него нога Ланы – кто тут нападает? Ты – тигр? Тогда я – тигрица. Берегись, отступай – съем, подчиню, лишу разума…
Они, как и прежде, ушли в музыку с первых тактов. Не вовремя аплодировали вдруг обнаружившие, что их не обманули и что на сцене разворачивается настоящая страсть, зрители. Им давал отмашку ведущий – угомонитесь, мол.
Лана пожирала партнера глазами.
«А красавчик ты, Мо… настоящий».
«Еще и сильный…»
«И крепкий…»
«И твердый»
«Уже?»
«Всегда при взгляде на тебя…»
«Они увидят…»
«Плевать».
Кружение тел, пируэты коленей; они танцевали столь же синхронно, как занимались сексом, – одно на двоих дыхание, одна страсть.
«Хочу тебя…»
Пристально наблюдал за ними ведущий. Иногда, когда свет прожектора ускользал в сторону, тер влажные ладони о колени.
Марио прижался сзади, обхватил Лану за талию – распахнулись разрезы, взлетели в воздух стройные женские ноги. И вновь объятие, крепче, чем того позволяла танцевальная этика.
«Смотришь на меня? Смотри, ощущай…»
Их окутала сексуальная дымка, которую жадно глотали и зрители, и камеры.
«Ты меня щупаешь, засранец…»
«Щупаю. Я бы пощупал тебя везде…»
Они проплыли от одного края сцены к другому.
«Задрал бы тебе платье, сдернул плавки…»
«Угу, мечтай…»
«И задеру».
«Я без плавок…»
«Что?!»
Мо крутанул Лану так, что у той затрещало плечо.
«Хочешь?»
«Трахну».
Она улыбалась сладко, как садист. Обвивалась, терлась кошкой, дразнила. Мо не удержался и хлопнул ее по заднице – отдельные зрители повскакивали с мест с одобрительным свистом.
«Ах, так?!»
В следующий «проход», она прижала руку к его члену и потянула на себя.
Вспотел ведущий, которого в этот момент показал экран.
«Держишься за него? Чувствуй. Он скоро будет в тебе».
Она действительно была без плавок и чувствовала, как вся внутренняя сторона бедер сделалась скользкой.
Они не танцевали – они готовились к сексу, они почти занимались им.
«Хочу тебя. Хочу танцевать, чтобы ты без платья… Чтобы подрагивали твои соски. Чтобы я голый прижимался сзади, хочу наклонить…»
Он наклонил ее сразу же – еще не отыграла музыка. Запер вверх по лестнице туда, где свисала тяжелая портьера, затащил за нее, словно жертву в капкан, задрал платье и втиснул себя в Лану так жадно, что та громко застонала.
Зрители захлебывались аплодисментами – они полагали, что столь эффектное завершение танца – часть шоу. Прекрасная, возбуждающая, единственно правильная.
Аплодисменты грохотали и грохотали, заглушая голос ведущего, и под них, наклонив к стене, партнершу безудержно, страстно и резко трахал Мо.
На церемонию вручения призов они вышли потные, расхлестанные и порозовевшие от прилившей крови. У Марио по вискам тек пот, у Ланы текло по ногам.
Ведущий обещал им денежный приз, годовой абонемент в какой-то танцевальный вип-клуб, приглашение для участия в следующем шоу…
Победители не слушали. Они, сверкая пьяными глазами, довольно улыбались в камеру.
Глава 10
Этим утром Мо снова думал о том, что должен составить завещание – вписать в него Лану как наследницу всего, что он оставит после себя: бунгало, двух яхт, неистраченных денежных средств. Он укажет Дэттона Фортнайта в качестве финансового консультанта, и тот поможет Лане продать суда или недвижимость. Если она захочет.
Ему было легче думать, что ненаглядная «Жемчужина» достанется ей, нежели кому-то еще. Найти бы только время и написать эту чертову бумагу…
– О чем ты думаешь?
Внедорожник размеренно гудел басовитым движком и несся по шоссе «L-G1» – Ла-файя – Гара. Все дальше и дальше от моря. Кусты, поначалу низкие и пожелтевшие от палящего солнца, с продвижением вглубь материка становились все выше, гуще, зеленее. Путался между рамами открытой кабины ветер, трепал волосы, воровал льющуюся из радиоприемника мелодию, разносил по пустой дороге.
– Ни о чем, – соврал Мо. Он не собирался говорить про завещание, равно как и про то, что уже не в первый раз размышлял о том, какой была бы его жизнь теперь, если бы тот воришка вылил раствор Химика не Лане, а кому-нибудь другому. Навряд ли бы сейчас Марио ехал в Гару и чувствовал себя почти (если не считать постоянную тоску в сердце) превосходно. С кем тогда ему пришлось бы работать – с другим мужчиной? Другой женщиной? Жизнь точно была бы иной. Он бы не любил.
– Врешь ведь, – пассажирка улыбнулась. Одетая в белую блузку и цветастую юбку, с лицом, обрамленным светлыми локонами, она напоминала ему актрису кино – такую же красивую, воздушную, удивительную. Загадку, которую никогда не разгадать. А еще Лана напоминала ему вечную студентку, беспрестанно готовящуюся сдать один-единственный и самый важный в жизни экзамен, и в том, что Лана на нее походила, он мог винить только себя.
На ее коленях опять лежал раскрытый на «завихрениях» блокнот – сапфир и цитрин на соседних страницах. Она изучала ту минимальную разницу, которую обнаружила между ними.
– Что… жопа? – спросил прямо.
– Ну, почти, – она старалась не унывать. – Разберусь, все будет хорошо.
В том, что она постарается, он не сомневался. И все равно радовался тому, что солнцезащитные очки скрывают глаза, – мелькающую в них время от времени горечь он, как ни старался, до конца изъять не мог. Кто решил, что сапфир и цитрин должны иметь почти одну и ту же структуру свечения? Неужели Комиссия знала? Если так, то в ней однозначно работали извращенцы и садисты.
Лана замолчала, уперлась взглядом в рисунки. Она не видела ни обочин, ни нежного голубоватого цвета неба впереди – она уже давно не видела ничего, кроме этих пресловутых камней, которые с утра до вечера висели в ее воображении.
Мо стало за нее обидно.
– Слушай, давай сделаем сегодня выходной.
– Выходной? Но у нас же только четыре дня…
– И все же. Давай сегодня ты отложишь этот блокнот, бросишь его в сумку и не будешь доставать до завтра.
– Мо…
– Ты все-таки стала звать меня «Мо».
– Потому что я тебя люблю, – Лана снова улыбалась. – Потому что «Мо» – это сокращение от моего любимого Марио. Мой «Мошечка».
– Я не мошечка, – проворчал водитель. – Не такой маленький и назойливый.
– Ты совсем не маленький и «недоназойливый». Я бы даже, знаешь, ЗА «назойливость» посильнее…
Он обожал ее за умение шутить остро и как будто язвительно, но при этом совершенно необидно. За раскрепощенность и честность, за сочетающуюся с «мужским» умом женственность.
– Так что – выходной?
Она сделалась серьезной.
– Мы не можем.
– Мы – можем. Ты уже увидела свечение камней, зарисовала их, заучила, я уверен. Теперь осталось только повторять. Мы вполне можем позволить себе прожить один день без них – сраных самоцветов. Ведь так?
– Ну-у-у, в теории. Но на практике…
– А на практике: пусть этот день будет единственным, когда мы будем думать, что перед нами вечность. И жить соответственно. Свободно.
На него взглянули хитро и заинтересованно:
– То есть сегодня мы можем ругаться, материться и совершенно не ценить друг друга?
– Так вечность проживают только дураки.
В мелодию группы «Джи-Джи» вплелся ее звонкий смех.
– Если сегодня я отложу блокнот, то завтра вернусь к нему, ладно? И не пытайся меня остановить.
– Не буду.
– Мы ведь утром будем дома?
– Поедем домой, да.
– Тогда я согласна. Сегодня – выходной.
Кинотеатр располагался на улице Драгера и назывался зычно – «Иллюзион». Светлое здание не квадратное, но цилиндрическое, было увешано по периметру рекламой. В этот день транслировалось пять картин: «Чудо-женщины», «Живой призрак», «Война за справедливость», «Лекарство для настроения» и «Обманутый».
Они сошлись на «Обманутом» – динамичной романтической комедии-мелодраме о ловеласе, желающем выстроить судьбу сразу с тремя избранницами, но потерпевшем на любовном фронте полнейший крах. Со счастливым, если верить аннотации, концом. Живописные виды, дорожные погони и уникальные спецэффекты обещались тоже – это и подкупило.
Женщина-кассир удивила тем, что наотрез отказалась позволить им выбрать зрительские места.
– Комната номер четырнадцать ваша.
Они вышли на улицу, удивляясь – что за комната? Будет отдельный экран и два сиденья?
Три часа до сеанса Мо и Лана провели, как счастливые и беззаботные подростки, сбежавшие с занятий в школе: бродили по улицам, обнявшись, целовались в сени раскидистых деревьев, которые Лана прозвала «пушистыми» – пальмы в Гаре почти не росли, зато «пушистиков» было хоть отбавляй – эдаких темно-зеленых свечек с толстыми стволами и мягкими на ощупь иголками. Случайно свернув в «Тотокао» они наелись вкуснейшей пиццы, хоть главным блюдом заведения было объявлено… мороженое. Зато после, этим самым мороженым, купленным у продавца с тележки на углу, они мазали друг другу носы, и Мо еще долго чувствовал запах кокоса, потому как талая сладкая масса со «случайной» подачи Ланы измазала ему всю щетину. Зато как она хохотала!
– «Мошовик», – заливалась хохотом. – Ты мой кокосовый «Мошовик». Или Марьевик?
– «Мошьевик», блин!
Он в отместку купил ей панаму с надписью «На вирусы проверена», которую Лана надела на голову задумчивой статуи-русалки, льющей из хвоста воду, и там же ее и оставила. В фонтане они брызгались оба. С полчаса или около того они топтались около закрытого на обед магазина фототехники, в витрине которой стоял растреноженный телескоп внушительных размеров, – любовались им, гадали, хорошо ли через такой видно звезды? Ждали продавца, но не дождались и отправились гулять дальше.
Едва ли Мо помнил другой такой день, как этот, – день полный легкости и смеха, день шуток и объятий, день простого человеческого счастья. Он видел его, пил его и дышал им, он прижимал к себе Лану так часто и так крепко, как только мог позволить, он чувствовал себя распираемым радостью и готовым лопнуть мыльным пузырем.