В карточке значилось: Марио Кассар, но врач не спешил называть больному имя – проверял, не проявилась ли потеря памяти.
– Помню. Я… умирал.
– Почему вы думаете, что умирали? Вам было плохо?
Мужчина вдруг вздрогнул, побледнел – инстинктивно приложил руку к груди, не обнаружил чего-то привычного и замер.
– Где…
«Звезда», – Марк знал, что этого разговора не избежать. Эта самая звезда будоражила его воображение уже не первые сутки.
– Мы ее, кхм, удалили.
– Удалили?
– Да.
Доктор Хэддич не стал пояснять, что странная конструкция, непонятно кем, как и для чего, вживленная в человеческое тело, к моменту прибытия пациента, уже начала отслаиваться – распрямила лепестки, почти вышла из груди и отпустила кожу.
– Конечно, остались шрамы, но они заживут, я полагаю. Возможно, понадобится косметическая хирургия…
– Вы просто удалили «розетку»?
Лежащий вдруг попытался подняться на локтях, и прибор тут же тревожно запищал. Доктор встрепенулся:
– Лежите, пожалуйста, лежите. Розетку – так она называлась? Да, удалили. Простите, я как раз хотел спросить – а что это было?
Хэддичу еще предстояло решить, стоило ли говорить Кассару о том, что эта странная розетка после извлечения растворилась буквально у них на глазах. Он сам помнил, как положил ее на металлический поднос – испачканную в крови, – повернулся через минуту, а ее нет. И никто не брал – своим коллегам он верил безоговорочно. Они тогда, помнится, обыскали всю операционную и предлежащие помещения. Пусто. Странная звезда растворилась.
– Доктор, повторите, – прохрипел пациент, – вы просто удалили розетку из груди? И я после этого жив?
Марк Хэддич какое-то время смотрел на больного поверх очков.
– Пульс есть? Дышите? Значит, живой. А почему вас это, собственно, так удивляет?
По его просьбе все-таки открыли окно, хоть и не полагалось.
Капельницу отключили утром, принесли нормальную еду – сытную и даже немножко вкусную. Марио пока еще лежал. Он пробовал вставать – руки и ноги слушались, но ощущались вялыми, обессиленными. Поднывала голова, постоянно хотелось пить, но, главное, в его груди билось сердце…
Билось.
Без розетки.
Док долго мялся, прежде чем признал: она куда-то делась. Нет, никто не знает, куда – он бы отдал ее пациенту – так и собирался с самого начала, – но…
В голове Марио раз за разом вокруг одного и того же проворачивались шестерни: он способен жить без розетки – значит, приговор Комиссии был ложным? Навряд ли. Тогда, возможно, Лана изначально принесла сапфир? Но он же видел, как при смене камня мелькнуло перед глазами время – пять часов. Он умирал, в конце концов. Там, в бунгало, боль нарастала и нарастала, она заставила его ползать по полу и задыхаться, он едва смог набрать Фрэнки, чтобы попросить того приехать – не хотел, чтобы его тело обнаружили тогда, когда оно начнет…
Думы об этом были противны ему даже теперь.
За окном штормило.
Лана так и не появилась. Доктор Хэддич сказал, что в больницу его доставил некто Фрэнк Тротт – значит, все-таки старина Фрэнки.
А она так и не пришла…
Не пришла в бунгало, не пришла сюда – врач подтвердил: посетителей не было.
Мо еще раз взглянул в окно, затем повесил голову и вздохнул.
Бюрократия – бумаги, документы. Его выписали только под вечер.
– Я рассказывал тебе про Тину? Как она встречалась со мной и еще параллельно с двумя?
– Рассказывал, – равнодушно кивнул Мо.
– А про Мари, которая, когда узнала, что моя зарплата не исчисляется цифрой с пятью нулями, сразу же растворилась из моей жизни?
– Тоже.
– Тогда чего ты удивляешься, что эта девка к тебе не пришла? Говорю же – они все лживые, все. Это просто бабская натура, Мо, не раскисай, друг, – оно того не стоит. Ты живой! Сам сказал, доктора удалили из тебя эту гадость, и, значит, впереди новая жизнь – окунешься в работу, все забудешь. Время лечит…
Тротту позвонил доктор Хэддич – мол, ваш знакомый выписывается, но у него при себе нет денег даже на такси, – и услужливый приятель тут же примчался. А теперь всю дорогу заливал Марио в уши истории про лживых девиц – вероятно, хотел поддержать. Мо, однако, предпочел бы тишину. Пока ехали назад, ему отчаянно хотелось набрать номер Ланы, но телефон остался в бунгало, а с телефона Тротта он бы не стал – ни к чему.
Уже в доме Фрэнк по-хозяйски отыскал коньяк и бокалы, выставил найденное на стол, воодушевленно уселся в одно из кресел:
– Ну, что, отметим, друг? Твое возвращение, твою новую жизнь? Выпьем?
Тротт всегда искал общения. Как и любому, кто любил, улучив момент, пожаловаться на жизнь или обвинить кого-либо в своих проблемах, он отчаянно сильно жаждал найти единомышленников. Марио почему-то казался ему подходящей кандидатурой.
… – Гринберг же уволил Фредди, ты знал об этом? А после весь отдел компьютерных разработок встал, потому что замену главному программисту он так и не нашел. Потом вызванивал его, уговаривал вернуться. Знаешь, с тобой все работало, как часы, а ты ушел, и завод заскрипел, как несмазанный. Ты куда подумываешь деть свою часть акций? Может, выкупишь остальные?
– Я пока не знаю.
Мо держал стакан в руке – не пил, больше прикидывался – и раздумывал о том, как повежливее спровадить из дома говорливого товарища. Ему отчаянно сильно хотелось набрать знакомый номер. Где Лана? Что с ней? Почему она до сих пор так и не появилась? Мо поймал себя на том, что то и дело бросает взгляды то на лужайку, то на входную дверь. В голове молчали вечно тикающие часы – бомба – странное ощущение, пугающее и пьянящее. Теперь он не знал, сколько ему осталось – он стал, как все.
– Мне нужно отдохнуть.
– Да-да, конечно… Сейчас, еще по одной, и я побегу.
– Ты поведешь пьяным?
– Да какой я пьяный – с пары стаканов-то?
Фрэнки – жалкий, обиженный и озлобленный на жизнь – все говорил, говорил и говорил. Сначала о ценах, затем о бизнесе, в котором понимал едва ли, но любил притворяться, что понимает, после вновь переключился на женщин.
– А знаешь, с кем я недавно встречался? С Мией…
Тротту не требовались ответы, чтобы болтать, – ему хватало знания о том, что он не один. Тем временим, порядком уставший от навязчивой компании Мо раздраженно оглядывал бунгало – ему показалось, что в углу что-то валяется. Осколок? Как будто стекло…
– … я застал ее в кабаре, куда она снова устроилась танцовщицей. Знаешь, она располнела, раздобрела и как-то… обрюзгла, что ли…
Марио не слушал. Он задумчиво отставил стакан и поднялся с кресла, подошел к находке, опустился на корточки и… не смог вдохнуть – в углу лежал камень.
Один из тех… прозрачный…
Камень из комнаты. В голове суматошно заметались мысли – сапфир? Лана все-таки отыскала и принесла сапфир? Но… почему он лежит здесь? Нет, если бы она принесла сапфир, то вставила бы его в «розетку»…
«Она и вставила».
Он осознал все разом – и едва не задохнулся от нахлынувшего понимания. Это не сапфир – это цитрин! Она отыскала сапфир и вставила ему в «розетку» – вот почему он до сих пор жив! А гребаный цитрин она в отчаянии запустила в угол…
– Фрэнк, – Мо выпрямился в полный рост и побагровел лицом. – Почему ты не сказал мне, что она была здесь?
– Кто?
Тротт моментально заткнулся. Он прекрасно понял «кто» и оттого побледнел.
– Да какая разница?! – вдруг завизжал он не по-мужски. – Ну, рыдала она здесь! И какая разница?! Она бросила тебя…
– Она меня не бросала, – процедил Марио сквозь зубы, чувствуя, как быстро и тяжело бьется сердце. – Уходи. Уходи, пока я не вытер твоей мордой пол.
Тротт, словно шавка, матерился, пока не скрылся за дверьми. Еще не завелся на подъездной дорожке мотор синего Шеби, а Марио уже мучил телефон – длинные гудки, и нет ответа. Длинные гудки – тщетно.
– Где ты, Лана? Ответь. Ответь мне, родная…
Телефон пришлось поставить на виброрежим – на него постоянно звонили, интересовались виллой.
Все, продано. Жак сказал, что документы на подпись он привезет утром – ее последняя ночь дома в качестве хозяйки. Лана никогда не думала, что человеку может быть так тоскливо. Пусто и одновременно гадко внутри. Терзало чувство вины: наверное, ей следовало обзвонить больницы, узнать, куда доставили тело Мо – прийти попрощаться. Но она не смогла себя пересилить – боялась помнить его таким… От одной лишь мысли, что ее последним воспоминанием о том, кого она любила и до сих пор любит, станет образ воскового лица с серой, словно пепел, кожей, подкатывала истерика. Она слабачка, да, слабачка… Но она запомнит его живым.
Почти живым.
Телефон на кровати гудел – черт, убрать бы объявление с сайта, но сделать это может лишь агент, а офис откроется утром. Лана так и не купила себе ноутбук – тогда не успела, а теперь не видела смысла.
Швырял одну мутную волну за другой на берег океан; общественный пляж пустовал – его красной лентой огородили спасатели; туристы роптали. «Ла-файя – это Ла-файя, – равнодушно думала Лана. – Курорт. И, как любой курорт, она привередлива и изменчива по погоде». От сильного ветра ей почему-то делалось легче – он будто пытался выдуть из нее боль.
Балкон, пляж, своя вилла… Как сильно она радовалась всему этому в первый день? Как солнечно думала о том, что однажды станет здесь счастливой, – не стала. Возможно, не станет уже никогда. Доживет до нового Уровня, сотрется память… И вместе с ней Мо.
Она вдруг начала плакать.
– Открой мне, открой!
На дверной звонок никто не отвечал, как и на телефон. Калитка заперта. Как пробраться внутрь? Только через пляж, вплавь. И это в предштормовую погоду… Мо не стал выжидать – кинулся туда, где трепыхалась на ветру красная лента «Не входить!» и пустовал в эту минуту городской пляж, подлез под нее, сбросил ботинки, принялся на ходу расстегивать джинсы.