Когда Дионисия — женщина в возрасте — попросила разрешения выйти замуж за знатного молодого человека, Солон ответил ей, что, устанавливая общественные законы, он не может тем не менее переменить законы природы, прибавив, что нельзя допускать в справедливом государстве запоздалых, безрадостных брачных союзов, которые не выполняют главных, полезных целей брака.
Как же это верно и мудро!
Сапфо вдруг обнаружила, что может совершенно спокойно думать о себе и Фаоне, причем в прошедшем времени, словно юноша уже уехал в Афины, а не бродил до сих пор где-то в гневе по здешним лесам.
И даже представлять себя в роли Дионисии и испытывать удовлетворение от ответа на свой невысказанный вслух вопрос, который давал ей сейчас Солон устами Эпифокла.
Слушая рассказы Эпифокла, Сапфо то и дело представляла теперь в этом городе Фаона, радуясь, что юноша своими глазами скоро увидит более справедливое государственное устройство, нежели то, что существует у них на Лесбосе, и даже сам вскоре, став эфебом, будет принимать участие в общественной жизни.
Можно ли лишать мальчика подобного будущего из-за каких-то женских прихотей или даже страстей?
О, нет, это было бы слишком жестокой несправедливостью!
Да и Филистина теперь, похоже, переключилась на свою собственную судьбу, перестав постоянно заводить с Сапфо диалоги об отъезде Фаона.
Последний раз она уже вообще перешла всякие границы и принялась сочинять что-то про свои дурные предчувствия, даже интонациями и голосом подражая Сандре, Сапфо тогда быстро ее раскусила и снова перевела разговор в шутку.
А сама Сапфо, после ночи под крылом Гекаты, словно и вовсе успокоилась и могла уже думать о прекрасном Фаоне без колотящейся, неугомонной музыки в сердце.
— Не скрою, Эпифокл, — произнес Алкей, внезапно останавливаясь на месте. — Твой рассказ о Солоне поразил меня в самое сердце. Вот пример, как много способен сделать для государства всего один человек, если он действительно обладает светлым умом и высокой душой!
И Алкей патетически потряс в воздухе кулаками, словно именно он и был таким человеком или, по крайней мере, собирается им стать.
— Вот что, друзья мои, я понял, что должен сейчас срочно отправляться в столицу, чтобы не пропустить совета, который надумал собрать Мнесий, — я ни в коем случае не должен пропускать такого важного для моего государства дела! — и Алкей слегка ударил себя в грудь. — Наш Мнесий не настолько сведущ в делах политического устройства, чтобы полагаться лишь на свой ум!
— Я так понял, Алкей, что ты являешься сторонником демократии? — поинтересовался Эпифокл.
— А что? Это предосудительно или похвально?
Но Эпифокл не стал напрямую отвечать на этот вопрос и лишь задумчиво произнес:
— Я слышал, что некоторые варвары привыкли поклоняться одному идолу, называя его каким-нибудь труднопроизносимым именем. Мы, свободные греки, тоже почитаем за главного своего Зевса. Но вместе с ним на Олимпе находится место для множества других богов, и каждый отвечает за свой удел и заведует своим делом — разве не так? Мне кажется, на Олимпе существует особая демократия, с которой берет пример Солон и другие мудрые правители.
— Как бы ни было, но я могу сказать определенно, что ненавижу таких двуличных тиранов, как Питтак, и в то же время ничуть не меньше презираю охлократию — власть толпы, потому что считаю ее еще худшим злом, — ответил Алкей. — А сейчас я сделаю так: на время покину ваше общество и отлучусь в столицу, но завтра вернусь сюда снова.
«Зачем?» — чуть было не спросила Сапфо, но вовремя удержалась от столь невежливого вопроса.
Особенно Сапфо почему-то не хотелось, чтобы Алкей сейчас ответил что-нибудь в том духе, что не в силах пробыть в разлуке с ней больше одного дня, или еще какой-нибудь поэтической строкой, которые всегда у него были наготове на языке.
Но Алкей и сам почувствовал, что нужно как-то объясниться, и торопливо добавил:
— Мне все же хочется проводить моих дорогих друзей с надлежащими почестями. И потом, я ведь обещал Леониду сочинить в честь него гимн, который прославит его как великого путешественника!
Эпифокл, выразительно хмыкнув, посмотрел на Алкея, и тот понял значение этого взгляда и вспомнил про другое свое обещание.
— Сейчас у меня в работе также находится поэма о свойствах времени и часах, изобретенных нашим Эпифоклом, — прибавил поэт важно. — А также несколько гимнов, которые прославят его научные открытия, — я пишу их по специальному заказу.
— Но я раньше думал, что поэты не умеют писать стихи по заказу, — заметил Гермий.
— Разумеется, но ведь речь идет о моих близких друзьях, и поэтому я говорю лишь о заказе моего сердца, — тут же нашелся с ответом Алкей.
А про себя сердито подумал: «Язык мой — враг мой. Вечно всем наобещаю, наговорю гору приятных слов, а потом ведь действительно приходится что-то делать. Нет, нужно впредь быть поосторожнее с обещаниями. Вот Сапфо — она ведь никогда никому ничего не обещает сочинить, и поэтому все так радуются, если она кому-нибудь напишет хоть строчку посвящения. А от меня все ждут стихов, да потом же еще и сердятся, что я слишком долго их сочиняю…»
Но в то время, когда все эти соображения быстро крутились в голове Алкея, ноги его уже шагали по направлению к дому, а язык готовился издать приказание слугам побыстрее готовить повозку и собираться в дорогу, чтобы засветло добраться до столицы.
И теперь Алкей подумал, что, пожалуй, даже к лучшему, что ему временно придется уехать — этого времени как раз хватит на то, чтобы Фаон одумался и перестал напрасно дуться на весь белый свет.
Кроме того, ведь именно он, Алкей, на самом деле теперь держал в своих руках невидимые вожжи, управляющие судьбой этих людей.
Леонид все равно не отправится в путь, пока Алкей не договорится о покупке дома, куда переедет Филистина, дожидаясь возвращения жениха с Фасоса и занимаясь подготовкой к свадьбе.
Следовательно, Алкей может быть совершенно спокоен, что путешественники не отправятся в путь без его ведома, и поэтому может столько, сколько будет нужно, заниматься делами государственной важности.
— Видишь, Клеида, — вот они какие, настоящие поэты, — сказал Гермий, глядя вслед Алкею. — Слова Эпифокла настолько воодушевили Алкея на собственные подвиги, что он тут же переменил все свои планы и поехал в столицу.
И Клеида впервые поглядела на жениха с некоторой опаской, не слишком-то желая, чтобы он во всем брал пример с таких чудных людей, как ее родная мать, или Алкей, или тем более с переменчивого старика, который умеет показаться то сумасшедшим, то разумнейшим из смертных.
А тем временем Сапфо и ее спутники дошли до большой поляны, откуда был виден краешек моря, так что Эпифокл сразу же перекинулся на рассуждения об удивительных свойствах воды.
Гермий слушал ученого с неослабевающим интересом, в то время как сама Сапфо теперь все больше в задумчивости поглядывала то на свою Клеиду, то на ее жениха.
Признаться, известие о скором замужестве Клеиды прозвучало для матери как гром среди ясного неба, и лишь привычка сдерживать свои чувства помогла Сапфо не показать всем своего смятения.
Поначалу Сапфо даже вознегодовала до глубины души: какая нужда у дочери так рано связывать себя узами брака?
Ведь теперь Сапфо была убеждена: для того чтобы по-настоящему разглядеть, насколько тебе дорог тот человек, с которым собираешься прожить целую жизнь, нужно немало времени, и ей не хотелось, чтобы Клеида приняла за любовь обыкновенное взаимное влечение тела.
Такое, какое в свое время возникло между ней и Кериклом.
Впрочем, это было не совсем так — ведь в момент замужества Сапфо тоже страстно обожала своего Керикла, и не было такой силы, которая могла бы отвратить ее от мысли о браке.
Лишь потом, спустя какое-то время…
Но ведь бывает, что и после раннего замужества девушки живут долго и счастливо со скороспелыми избранниками, ни на минуту не сомневаясь в первоначальном выборе?
Как угадать? Где тут правда?
Надо сказать, что Сапфо совершенно запуталась в собственных противоречивых чувствах и воспоминаниях, не зная, как оградить Клеиду от лишних несчастий и переживаний, и в то же время не желая помешать счастью дочери неправильными советами.
Но, странное дело, чем больше она сейчас прислушивалась и присматривалась к Гермию, тем спокойнее становилось у нее на душе.
Похоже, что этот застенчивый на вид, но довольно твердый в своих убеждениях юноша был словно второй, недостающей половинкой Клеиды, которая, наоборот, умела со стороны казаться резкой, но в душе слишком часто колебалась в своей правоте, и постоянно нуждалась в том, кто мог бы ей дать подсказку.
Но ведь довольно Клеиде жить умом только старого Скамандронима!
Нет уж, лучше пусть она почаще прислушивается к своему Гермию, который словно неприметно разворачивал невесту в сторону более терпимого отношения к людям, в том числе — к собственной матери.
Сапфо не могла нарадоваться, что уже во время одной этой прогулки Клеида потихоньку поведала ей несколько девических тайн и разговаривала скорее как с подругой, а не просто по необходимости толковала об общих семейных делах.
В порыве нежности они даже обменялись браслетами — стоило только Клеиде высказать восхищение по поводу серебряной химеры с глазами из лунного камня, обхватившей кисть Сапфо, как она тут же с радостью надела дорогую вещицу на запястье дочери, радуясь лишней возможности нежно подержаться за смуглую, теплую руку Клейсочки.
У меня ли девочка
Есть родная, золотая.
Что весенний златоцвет —
Милая Клеида!
Не отдам ее за все
Золото на свете[38] —
вспомнила Сапфо, как сложились когда-то эти строки.
Тогда она вела по дороге маленькую Клеиду за теплую ручку, а та деловито расспрашивала маму, за сколько монет повивальные бабки обычно продают бездетным женщинам детей, и могут ли потом мамы самых непослушных деток отдавать обратно, особенно интересуясь, возвращают ли бабки обратно плату, или деньги вовсе пропадают.