Но старик уверял, что ничего не знает, после чего пытки и угрозы продолжались. Афганские старики были седые, но чувствовалось, что телом они крепкие и выносливые. Глаза были острые и очень эмоционально реагировали на эту унизительную процедуру.
Потом заставили встать старика на чурбан, а на сухую и жилистую шею накинули петлю и стали подтягивать, но старик продолжал уверять, что ничего не знает.
После этого инсценировали расстрел. Нам велели взять автоматы, и стрелять в ствол дерева на уровне груди. Сорвали с головы старика чалму, и бросили в растоптанный снег, а самого схватили и потащили спиной вперёд по рыхлому снегу, за следующий пригорок.
Привели следующего участника драмы, когда он пришёл, и увидел «декорации» с затоптанной в снег чалмой, у него по максимуму округлились глаза, и в изумлении отвисла челюсть.
Его протащили через всю «обязательную программу», и потащили за пригорок, где охраняли первого старика. Надо сказать, что старики вели себя очень достойно, хотя было видно, что они очень сильно перепуганы. Не теряли голову, и не умоляли о пощаде своих безжалостных палачей.
После того, как закончил своё «выступление» последний старик, вывели всех участников «шоу». Командир ещё раз с ними поговорил, извинился и отпустил. Старики взяли своё знамя, и пошли прочь. Они шли молча, и долго были видны их обиженные спины.
Мне было жалко стариков, но видно было такое время, что никому нет доверия и пощады.
К вечеру пошли слухи о том, что завтра меняем дислокацию. На утро нас ждали печальные известия, о том, что не сработали часовые механизмы во взрывателях, и мины ждут своих сапёров.
Такое часто случалось и с гранатами для подствольных гранатомётов. Говорили о том что, возможно, это скрытая диверсия, но я думаю это простая русская расхлябанность и безответственность.
Мы поставили около 30-ти мин, а часы сработали только у трёх, одна мина рванула с опозданием почти на 3 часа, как раз в тот момент, когда мы выходили их снимать. Все восприняли это как грозное предупреждение. Пошли снимать втроём, два деда и я. Разумеется, деды следили издалека за моей работой, на почтительном расстоянии.
Сердце замирало каждый раз, когда подходишь к мине, и видишь часики, остановившиеся на нуле. Вставляешь детонатор с бикфордовым шнуром в тротиловую шашку, и кладёшь вплотную к мине, боясь её задеть, или зацепить растяжку. Шнур делаешь длиной где-то 50 сантиметров, из расчета, что 1сантиметр шнура горит 1 секунду, а значит, у тебя есть 50 секунд, чтобы добежать до укрытия.
Раздаётся взрыв, со свистом над головой проносятся осколки, и с громким удаляющимся жужжанием уносится вверх крышка от мины, блин диаметром около 10 сантиметров и толщиной с палец. Через несколько секунд слышится её нарастающее жужжание, и она падает в снег.
Однажды она упала у наших ног. Деды вздрогнули: «Дембель в опасности!», и стали выбирать позиции подальше. К обеду дело было сделано. После обеда стали собираться, переезжать в другое место.
Быстро собрались, свернули палатку, вычистили печку, и выдвинулись в сторону какого-то кишлака, который перед этим несколько недель подряд утюжили «грады».
Подошли к кишлаку вечером. Он раскинулся в уютной, почти круглой долине, со всех сторон опоясанной цепочкой зелёных гор, укутанных белым снегом. На горах стояли сторожевые башни, высотой метров 8–10. Возле одной из них жгли костёр церандоевцы, а возле другой держала оборону наша пехота. Они наверное, и наводили огонь артиллерии и «градов» на кишлак.
Мы вышли на окраину кишлака и заняли оборону в одном дувале. Нашли овечьи шкварки, кукурузную муку и мелкую картошку. Недоумевали о том, что неужели афганцы здесь выращивают картофель, где пахотные земли большая редкость, т. к. с огромным трудом афганцы обживают склоны гор.
Веками они носят тяжёлые камни, для того чтобы подпереть террасы, после чего засыпают их землёй, принесённой из долины. Потом выкапывают арыки и создают интересную систему полива, направляя воду из горных ручьёв на свои поля. Думаю, что картошку скорей всего они выменяли у русских.
Пробовали сделать блинчики из кукурузной муки, но она не хотела спекаться и разваливалась, так что пришлось разогревать кашу. Ночью пришлось нести дозор. Всё было спокойно, только несколько раз артиллерия обстреливала дальний край кишлака, а это тревожило, как бы по ошибке не ударили по нам.
На рассвете нам поставили задачу; в разбитом кишлаке собрать деревянные балки домов и всё что горит. С топливом в полку были настоящие проблемы и перебои. К середине зимы кончается уголь, Выдают его очень мало, и в палатках очень холодно. Молодых посылают воровать уголь, или в соседние роты, или на угольный склад.
Угольный склад — место, где сгружают уголь с машин. За ангарами столовых было расчищено место и обнесено колючей проволокой, там самосвалы сгружали уголь. Иногда уголь привозили бортовые машины, и тогда роты бросали на разгрузку угля.
Воровство принимало массовые масштабы и необычайные последствия. Ночью пробирались к кучам и в полной темноте, на ощупь, собирали в мешки крупные фрагменты угля. Как кроты, на угольных кучах работали 15–20 бойцов. Через некоторое время подлетала команда на 2-х «козлах». Разворачивали машины так, чтобы фары освещали кучи угля. Приказывали всем оставаться на своих местах, но самые чуткие начинали бежать уже при приближении машин. Из машины выскакивали солдаты и открывали огонь поверх голов. Однажды какой-то отморозок дал несколько длинных очередей поверх куч, пули прошли мимо нас, не задев, а рядом упал раненый боец. Проклиная этих уродов, мы, пригибаясь, бежали между куч угля. Помогли друг другу преодолеть колючую проволоку, и добежав до столовой, остановились посмотреть, как солдаты грубо собирают пленных, и заставляют вытряхивать мешки с углём.
Зима в этот год выдалась морозной. Большие проблемы с углём довели до того, что по ночам разбирали гарнизонный туалет, где-то на добрую сотню посадочных мест. Сначала стали ломать перегородки между очками, потом отрывали доски от стен. И когда мела метель, то в большие бреши наметало целые сугробы. Плюс ко всему в туалете не было света, и когда на ощупь подходил к очку и начинал расстегивать ширинку, то оттуда раздавался голос: «Ты чего это удумал?». В кромешной темноте и не видно сидящего на очке бойца. «А ты чего, сидишь и молчишь?». Идёшь дальше искать свободное очко.
Вынуждены были даже патрулировать, расположение полка, в вечернее и ночное время, но эта мера не могла остановить волны воровства. Все, что было плохо приколочено, отрывали и бросали в печку. Однажды попробовали топить тротилом. Ночью на дрова бросили несколько шашек тротила, они расплавились и, сгорая, стекли в поддувало и чёрный, густой, едкий дым устремился в палатку. Все вскакивали с кроватей и выбегали на улицу, на мороз. Долго проветривали, а потом никак было не натопить выстывшую палатку.
Истопник Тэркеш получил тогда хороших…. тумаков, хотя это я подбил его на эту глупость, т. к. был тогда дежурным по роте. Тэркеш был призван откуда-то из Туркмении, но черты лица были у него вполне европейские. У него были явные нелады с головой, но несмотря на неимоверную силу, он был совершено безобидным.
Однажды на Искаполе взяли трофейный ДШК (крупнокалиберный пулемёт), и в шутку сказали Тэркешу, чтобы он его нёс. Он, несколько не сомневаясь, подсел под треногу, выпрямился и понёс. Весила эта конструкция килограмм под 150. Взводный, когда увидел это, то просто обалдел, и здорово наехал на нас за то, что так жестоко издеваемся над Тэркешем, т. к. он мог запросто надорваться.
Запомнился ещё такой эпизод с Тэркешем. Когда приехал на замену новый командир взвода, то на первой утренней проверке обратил внимание на то, что у Тэркеша одето два левых ботинка!? Оказалось, что у него врождённое искривление стопы, и он на правой ноге может носить только ботинки с левой, а мы никогда на это не обращали внимание. Интересно о чём думали в военкомате, когда призывали его на службу?
Тем более что выпало служить ему в горной пехоте, где столько утомительных переходов. Надо сказать, что Тэркеш очень хорошо переносил переходы и никогда не «умирал». На нём в полной мере проявилась народная мудрость о том, что везёт дуракам, потому что ни разу он не был ранен, и даже царапнут, несмотря на тормознутую реакцию и высокий рост.
Ни какие репрессии не могли остановить разгул воровства. Был дан приказ оставить в палатках по одной печке, и топить только с 17–00 до 8–00. За исполнением приказа следила специальная комиссия, которая в назначенное время ходила по палаткам, и заставляла выгребать даже не догоревший уголь.
В палатках было холодно, истопники умудрялись топить автомобильными покрышками, которые накануне целый день пилили ножовками по металлу. Виртуозы-истопники умудрялись выжимать из печек по максимуму, добиваясь ярко-красного светящегося ободка в верхней части печки, и удерживали в таком состоянии печку до утра. В нашей палатке не было специалистов такого класса, и сверху на одеяло накидывали шинель.
Так вот, командиры указали на развороченные огнём артиллерии дувалы, и приказали собирать дрова и грузить на машины. Мы вырывали из обломков деревянные части перекрытий. Афганцы строят дома из глины, и только на перекрытия и двери идёт лес. Крыша состоит из жердей, переложенных хворостом, и ровно заделанных глиной, вперемешку с соломой. Работа не спорилась, потому что десяток дедов «кантовал» столько же молодых, которые уныло выковыривали деревянные обломки из пересохшей глины.
Мощный залп разворотил небольшую мечеть, от неё остался большой фрагмент стены, и часть перекрытия опиралась на красивый резной столб. Один из наших дедов, водитель «Урала», запал на эту колонну. По его просьбе, мы выпилили один из самых красивых резных фрагментов, украшенных яркими красками, длиной с бампер «Урала». Дед был очень доволен, и приделал резную колонну на бампер.