— Вы что, думаете, я что-то украла из вашего паршивого свинарника? — Рука ее с каждым словом все сильнее сжималась на моем запястье, так что мне казалось, будто я застрял в турникете.
— Кхм… мисс? Вы пройдете — или как?
— Ну, тогда смотрите, не пожалейте… — процедила она и, не выпуская моей руки, стала расстегивать плащ.
Я отвернулся и увидел как дети с улицы высунули мне языки.
— Ладно, ладно, спасибо, мадам, благодарю вас…
— Между ног заглянуть не желаете?
Она стояла, распахнув плащ, под которым не было ничего, кроме голого тела, лоснящегося потом. Выпустив мою руку, она принялась выворачивать карманы. На пол со стуком выпал кусочек угля. Шея у нее вытянулась точно у индюка над плахой, когда она заглядывала в побагровевшее лицо служителя.
— Мадам? — Он посмотрел на нее испуганно и с соболезнованием. Последнее укололо мне в самое сердце. — С вами все в порядке? — сочувственно спросил работник магазина.
Человек, проехавший мимо в пикапе, присвистнул, заметив происходящее, и я увидел, что взгляд его прикован к светловолосой клумбочке у нее на лобке. Она набрала в легкие воздуха, чтобы ответить, лицо ее побагровело. Я дернул плащ, который она держала нараспашку, будто крылья летучей мыши. Постепенно мне удалось прикрыть ее наготу.
— Пойдем, — шепнул я, чувствуя силу, которой дорожил и которой боялся.
— С ней все в порядке? — спросил у меня работник прилавка, как будто только что заметив, что она не одна.
— Просто устала, — ответил я в плащ матери, старательно прикрывая кудрявый островок на ее теле.
Я слышал, как он набирает воздух в легкие, чтобы кого-то позвать, но, видимо, передумав, он только вздохнул. Я заглянул ей в лицо, опасаясь, что у нее сейчас что-нибудь сорвется с языка, но она не сказала ничего. Только дрожал подбородок. Она уставилась в небо, как будто ожидая чего-то, что должно появиться там.
— С ней все будет в порядке, — сказал я.
— Уверены?
Продавец стал отступать назад, в свои закрома. Всегда легко убеждать людей, что все в порядке, когда дело обстоит как раз наоборот. Люди легко расстаются с необходимостью принять на себя заботу о ком-то.
Я кивнул, осмотрел ее и еще туже запахнул плащ.
— Ну, тогда, кхм, разрешите откланяться, — пробормотал он, пятясь в свой магазин.
— Сара, — дернул я полу черного плаща. — Сара, ты меня слышишь?
— В небе прибывает черный огонь, — сказала она, и на шее вздулись жилы.
Симпатичная женщина в желтых шортах подтолкнула свою тележку с продуктами к машине перед нами. Маленький мальчик сидел на детском стульчике тележки. Она стала сгружать коричневые пакеты с овощами в багажник. И вдруг обратила на нас внимание.
— Ну и жара, — с улыбкой сказала она.
— Мороженое, — напомнил мальчик.
— Скоро приедем домой, Билли.
— Огонь посыпется с неба, — заговорила мама, по-прежнему вглядываясь в небеса.
— Простите? — снова обернулась к нам женщина, вынимая Билли из тележки. Мне бросились в глаза ярлыки продуктов, приклеенные поверх пакетов. Сплошная отрава, отметил я про себя.
— Ты сгоришь дотла, предатель! — сказала мне мать, и только тут я обратил внимание, что она уже не смотрит в небо. Мне показалось, что она обращается ко мне, но она в этот миг смотрела на женщину. Та растерянно заморгала, тряхнула головой и отвернулась Я смотрел, как она пристегивает своего Билли в детском сиденье. Мама снова уставилась в небо.
— Пойдем, мама… пойдем…
В горле пересохло до такой степени, что было трудно глотать. Женщина протянула Билли бутылочку. Он стал сосать, прищурив глаза от удовольствия. Яд, пронеслось у меня в голове.
— Мам… — я обернулся к ней. Солнце ослепительно сияло над черным асфальтом, и пот струился по ее шее вдоль напряженных вен. У меня взмокли волосы. — Сара? — позвал я ее.
Безрезультатно.
Она стояла с уже застегнутым плащом, но не двигалась с места, словно существовала в каком-то потустороннем мире — или же этот, наш мир был для нее потусторонним.
— Ну, пожалуйста.
Та женщина завела двигатель. В нашу сторону она больше не смотрела. Я видел, как они отъезжают. Стараясь не думать о детской бутылочке, наполненной молоком… и ядом.
— Дальше по этой дороге есть еще один магазин. — Я теребил ее руку, влажную от пота. Несколько минут она не откликалась. Я стоял и ждал, заглядывая в ее лицо и щурясь от солнечного света.
Вдруг она оглянулась, осмотрелась по сторонам.
— Где наши продукты?
Я тоже стал озираться, делая вид, что они пропали.
— Не знаю, — недоуменно пожал я плечами.
— Все вернулось туда! — объявила она, показывая на черный асфальт.
— Он все пожрал, — согласился я, кивнув себе под ноги.
Внезапно она нагнулась, подобрала выпавший из кармана кусочек угля и побежала. Я пустился за ней, она бежала по растрескавшейся полоске тротуара к кустикам у заброшенного кафешантана. Схватив ее за полу, я бросился в кусты, куда продиралась она. Она споткнулась и грянулась навзничь, плащ задрался над головой.
Я лгал насчет продуктов, надеялся, что она забудет о них: с ней уже бывали такие помрачения. Если она вспомнит, что случилось в магазине, то непременно обвинит меня в предательстве: в том что я недосмотрел за стенами, когда они начали двигаться, в том, что нам теперь нечего есть и нечего пить, что у нас нет теперь черной краски и мне придется ходить в условно белой майке и синих джинсах. Она может решить, что я предатель. Может решить, что я полон зла. Поэтому мне нужно быть очень осторожным. Надеюсь, что ложь моя не навлечет кару угля, и я еще смогу пережить и увидеть его разрушительный гнев. Ведь он испепелил наш дом дотла, погубил моего отчима и сжег моего лучшего друга.
Я влез в кусты, поправляя ее задравшийся плащ.
— Все в порядке… Сара…
Она потрясла головой: «нет, не все». Я осторожно наклонился над ней.
— Я буду защищать тебя, — шептал я, осторожно прикрывая голые плечи. Я гладил ее по спутанным, склеившимся волосам.
— Он приближается… скоро начнется… — трепетала она.
— Я не дам тебя в обиду. — Она уткнулась мне в живот.
— Идет, он идет, — вещала она.
— Ничего, мы в безопасности, нас не тронут. — Я целовал ее щеку, соленую от слез.
— Все в порядке, — шептал я.
Руки были измазаны угольком, который она вертела в руках и нервно колупала ногтями. Я отобрал у нее камешек и сунул в карман черного плаща.
Затем обнял ее, сжимая все крепче, точно Атлас, держащий все мироздание.
Когда солнце стало сползать с небосклона, я отвел ее обратно к машине.
— Может, мне еще раз сходить за продуктами? — подал я голос, чувствуя, как сердце колотится в пустом желудке. Но, покачав головой, она откинула спинку кресла и улеглась спать.
Я встрепенулся, не сразу сообразив, где я. Машина стояла на опустевшей парковке перед магазином. Подслеповатый уличный фонарь мигал над машиной. Открыв дверь, я незаметно выскользнул наружу.
Я шел как завороженный, к небольшому зеленому контейнеру с отходами, рядом с неосвещенным зданием закусочной «Король Гамбургеров». Я пристроился там по-маленькому. Сытный запах объедков опьянял. Я посмотрел на машину: мать спала, свернувшись под плащом. Поднявшись на цыпочки, я принялся рвать ногтями белые пластиковые пакеты. Жареная картошка, нежные кремовые булочки, стаканчики с недопитыми газированными напитками. Я набивал рот всем подряд, так быстро, что не успевал не только проглотить, но и продохнуть. Я хватал все, что под руку попадется, включая нераспечатанные пакетики с кетчупом, высасывая их и выдавливая в рот.
Не знаю, как долго продолжался этот пир, пока я не заметил, что она стоит за спиной и наблюдает за мной. Все, о чем я сейчас думал, — это еда. Остальной мир для меня исчез. Сытный запах жратвы отделил меня своей стеной от остального мира, и я не мог им надышаться, едва переводя дыхание. Я уже не думал о том, что все эти объедки отравлены, так же как и остальная еда из магазинов. Хотя мне грозила верная смерть.
Она улыбкой встретила мой взгляд. Но ничего хорошего такая улыбка не предвещала. Улыбка стала еще шире, когда я уронил рыхлую кашицу, что была у меня в руке, обратно в контейнер.
— Искушение, — произнесла она довольно спокойно. — Ты не выдержал искушения.
Я сглотнул то, что застряло во рту, и попытался ответить, но только засипел.
— Что бы ты без меня делал, — сказала она, отходя от контейнера.
Я метнулся за ней к машине, трясущимися руками вытирая рот. Она зашла вперед и распахнула предо мной дверцу со стороны пассажирского сиденья.
— Прости.
— Ты отравлен, — произнесла она как приговор. — Ты слаб и впал в искушение… Теперь тебя ждет смерть.
Сальный аромат пропитал мои джинсы и майку, затягивая меня пленкой, сквозь которую было трудно дышать. В глазах наливались слезы, и все поплыло передо мной. Я быстро вытерся, надеясь, что они останутся незамеченными: от слез было бы только хуже.
— Я не хочу умирать, — шептал я. — Пожалуйста… У нас же есть противоядие?
Схватившись за живот, я чувствовал нарастающую боль.
— Ты вкусил яда, — несколько раз повторила она нараспев. Улыбка стала широкой и зловещей. Слезы градом покатились из моих глаз. Я уставился в пол машины, чтобы хоть как-то совладать с ними.
— Ты вкусил яда, — продолжала повторять она, будто дразнила. Паника, закипающая внутри, и ее злорадная ухмылка — сверкающие в смутном свете фонаря зубы — вселяли ужас.
— Если я умру, то кто же будет присматривать за стенами? — Голосом как можно более спокойным произнес я.
Рот ее медленно закрылся.
— Если я умру, кто предупредит тебя, что земля треснула и поглотила машину? — Я услышал, как она сглотнула ком в горле.
— Если я умру, то кто успеет уничтожить уголь огнем?
Ничего не ответив, она только развернулась на сиденье и безмолвно уставилась в сторону разинувшего пасть мусорного контейнера.
Через несколько минут она потянулась под сиденье и достала маленькую пластиковую бутылочку. Я нетерпеливо смотрел, как она свинчивает крышку. Руки у меня дрожали, наверное, от яда, который уже начал постепенно убивать меня, и я едва держал бутылочку. Я понюхал: приторно-вишневый аромат был запахом надежды. Мы купили эту бутылочку в аптеке с двигающимися стенами.