— Да, да, говори это, — задыхаясь, произнес я. — Скажи мне, что я прекрасен… пожалуйста. — Я не мог остановиться.
— Ты в самом деле прекрасен, — почему я и согласился тебе помочь, — шепнул он мне в самое ухо, что было уже больше похоже на поцелуй.
— Спаси меня, — простонал я, и он крепко сдавил меня в объятиях… Я надеялся, что это никогда не прекратится. Что он никогда меня не выпустит.
— Спасу тебя, моя прекрасная, ласковая, злая сучка.
— Да, пожалуйста…
Он вцепился рукой мне в промежность.
— Называй меня сэр! — Голос его резко переменился: сразу стал грубым и хриплым. Он все сильнее тискал меня. — Сэр! — крикнул он мне в ухо.
— Сэр, — шепотом повторил я и почувствовал, как будто из меня вытягивают жилы. — Сэр, пожалуйста, еще… не останавливайтесь, я доплачу. — Он не отзывался. — Сколько угодно… — Я сорвался в сентиментальные излияния, но уже не мог остановиться.
— А теперь, — сказал он, щелкнув лезвием складного ножа, — поиграем в экстремальный секс.
Я втянул воздух.
— Нравится? — Он разрезал мои шнурки, помог скинуть ботинки и, наступив на джинсы, избавил меня от одежды.
Я ощутил лезвие в промежности. Я так и взвился:
— Это мой грех, — шептал я. — Я его ненавижу! — Лезвие вдавилось еще сильнее, и я почувствовал, как благодарно раздвигается кожа… неужели я когда-нибудь от него избавлюсь? — Ненавижу, ненавижу, ненавижу! — твердил я, часто дыша.
— Не беспокойся, мы обо всем позаботимся… А теперь, — он подтащил меня к самодельной дыбе, — продолжим.
Мне казалось, что все происходит во сне. Он застегнул на моих руках нейлоновые браслеты на «липучках». Я посмотрел на свою вздымающуюся грудь: казалось, мое сердце прорывается сквозь грудную клетку. Подтянув меня вверх, он стал заходить за спину, покачивая, словно маятником, толстым кожаным ремнем.
— Только не по лицу! — взмолился я.
— Заткнись, — был ответ. Он запустил пятерню мне в волосы. И поднес ремень к лицу. — Целуй!
Пахнуло знакомым ароматом хлорки. Я с благодарностью поцеловал орудие наказания.
Он был знатоком.
— Мерзкий сученыш, — дернул он меня за волосы, и ремень исчез у меня за спиной.
— Да, сэр, — простонал я, закатив глаза.
— Мудила ты грешный!
— Да… да, сэр. — Мои ягодицы тревожно сжались в предвкушении удара.
— Говори! — скомандовал за спиной железный голос.
— Я отвратителен, сэр. Достоин наказания.
— Дальше!
— Я просто петух вонючий, сэр! Накажите меня за это!.. Построже. — Жар распространился по всему телу, до пяток, до кончиков пальцев. Я не слышал больше ничего, кроме его дыхания. — Господи… пожалуйста! — завопил я.
— Тебе ведь это надо? — вкрадчиво спросил он из-за спины.
— Да, прошу вас.
— Свинья!
Это слово было вырезано у меня на животе. Я замер, почувствовав во рту железный привкус, и кивнул.
— Повтори!
— Я свинья, просто прожорливая свинья, сэр! — доложил я.
Он довольно рассмеялся.
— Вот и прекрасно. Но ты еще и осел, потому что пришел сюда.
— Так точно, сэр! Я петух, свинья и осел!
— Замечательно! — хохотал он.
Я увидел, как скользнула его тень — рука с ремнем на миг зависла в воздухе, словно он делал подачу из аута, и на меня обрушилась кожаная плеть со знакомым свистящим звуком, сопровождаемым треском кожи. Я содрогнулся всем телом.
— Спасибо, сэр, — пролепетал я.
— Ведь я должен наказать тебя, не так ли?
Я согласно мотнул головой. Новый удар. Тело извивалось, стараясь избежать боли. Странно: чем больнее, тем сильнее хотелось подставить его под удар.
Он клеймил меня самыми обидными, самыми мерзкими прозвищами, каких не было начертано даже на моем теле, и каждый раз сопровождал это очередным ударом. Не забывая при этом напоминать, чтобы я его величал не иначе как «сэром». И требовал, чтобы я просил его — просил! — наказать меня еще сильнее. Иногда он при этом смеялся, иногда свирепел и жарко дышал мне в затылок. Я должен был умолять его, чтобы он не прекращал пытки.
И вот в его руке что-то звякнуло.
— Закрой глаза, сука! — Рука его вцепилась в промежность. — Я сказал, зенки закрой! А ты не слишком сообразителен, — расхохотался он. — Еще не догадываешься, что тебя ждет?
Я совершенно обмяк, провиснув на дыбе. Что-то холодное коснулось моего левого соска. У меня перехватило дыхание.
— Так, значит, хочешь, чтобы я тебя исправил? Чтобы научил, как вести себя? — Что-то кольнуло справа, будто через мой правый сосок пропустили иголку с ниткой. — Ты у меня научишься слушаться.
— Да, — меня обдало жаром. — Прошу вас, сэр.
Металлические зубчатые прищепки защемили соски, с них свисали цепочки. Я ощущал их холодный прикус — он подергал за цепочки, поочередно. Я почувствовал его ладонь на щеке и зарылся в нее лицом, словно пес, который просит, чтобы у него почесали за ухом. Я поцеловал и лизнул его в ладонь.
— Нравится?
Еще одна прищепка впилась мне между ног. У меня моментально закружилась голова, и он похлопал меня по щеке, словно для того, чтобы привести в чувство. Я удивленно заморгал. Он сместился вперед и был на расстоянии всего в несколько дюймов.
— Я не стану резать твое личико, — пообещал он. — Если тебе повезет. В общем, постараюсь. — Он потрепал по другой щеке. — Закрой глаза.
Я снова услышал металлическое позвякивание, вздрогнул и заскулил.
— Теперь еще раз напомни мне, кто ты такой.
Мне пришлось напомнить, что я петух, свинья и осел. И к тому же потаскуха. Я тянулся к его ладони, как лошадь к соли, а он в это время дергал за цепочки и, казалось, медленно рвал мое тело на части. Как можно описать боль, которая достается через мучение, и в то же время приносит несказанное облегчение, утешает и успокаивает? Как объяснить боль, что сжигает, точно мука, но успокаивает и возбуждает одновременно — больше чем ласка и поцелуй? Его палец скользнул по моим тубам и забрался в рот. Остальные перебирали по лицу, точно паучьи лапы. Я сосал этот палец, а он двигал им во рту.
— Ты вшивый лобок!
Оглушительная пощечина выбила искры из глаз. Я сморгнул наливающиеся в глазах слезы. Он опять задергал за цепи.
— Говори! Говори мне! Ты, петух продажный!
— Я подлый, грязный, вшивый… — Тело пыталось уйти от боли и вертелось на дыбе. Грудная клетка вывернулась, как покоробленная фанера. Он снова зашел сзади.
— А теперь настало время преподать тебе урок.
Я уже сжал кулаки в ожидании немыслимой боли и, выпучив глаза, уставился в кирпичную стену.
— Покаяние. Я хочу покаяния. — В висках нетерпеливо стучал пульс.
— И ты его получишь. Ведь ты был несносным мальчишкой?
— Пусть я заплачу за это, сэр, — прошептал я. И почувствовал, как он поднимает ремень.
— А теперь пришло время слез.
— Сейчас он у меня заплачет! — кричала мама, больно выкручивая запястье.
— Никогда еще не видел такого циничного воришки, да еще в таком возрасте, — заметил седовласый охранник магазина, погрозив пальцем. Сырой бифштекс и шесть банок пива из моего рюкзака были выложены на стол. — Видишь, до чего довел мать?
Молодая кассирша-блондинка с перманентом, задержавшая меня на кассе, укоризненно покачала головой.
— Небось украл для своих дружков — таких же бандитов.
— Бандитам в наш магазин ход закрыт, мадам. — Менеджер торопливо протер ботинки о брюки.
Я знал — втайне мать сейчас потешается над ним, старающимся произвести на нее впечатление. Она обмахивалась рукой, как будто бы ей было нестерпимо душно и сама она находилась в полуобморочном состоянии.
— Отрадно слышать это, сэр… — сказала она, забросив ногу на ногу.
— Мы проводим особые службы, в нашей церкви, при храме Девы Вечной Любви и Милосердия, но все это напрасно, по-моему.
Она приглушенно хмыкнула, а у меня вырвался достаточно откровенный смешок. Она тут же отвесила мне пощечину. Я продолжал улыбаться — и ничего не мог с собой поделать, хотя знал, что расплата не за горами.
— Да, мадам, полиция здесь не поможет, принимая во внимание возраст преступника… Да… — менеджер заглянул мне в лицо, — потрясающее явление. — От него тянуло тунцом и маринадом. — Тебе совсем не стыдно, мальчик?
Мама закашлялась:
— Он стал таким после смерти отца, несколько лет назад. Помните, был большой пожар? Мой муж был пожарным в Таллахасси.
Послышались сочувственные возгласы.
— Господь упокой его душу. Мальчик рос без отца и поэтому совершенно невоспитан и недисциплинирован.
Я прыснул, представив ее замужем за пожарным. Ладонь ее снова встретилась с моей щекой. Последовала новая оплеуха.
Менеджер глухо кашлянул:
— Пожалуй, это лучший способ его приструнить, мадам…
— Мери, — подсказала она.
— … Мери. Я — Говард. — Он пожал ее руку несколько дольше, чем требовалось.
— Говард, мне очень жаль, что мы встретились в таких обстоятельствах, но я верю, что это поможет спасти моего мальчика лучше, чем полиция или… или то, что я с ним сделаю.
Закатив глаза, я издал стон. Ногти ее впились мне в запястье.
— Ты, гадкий мальчишка, скажи спасибо мистеру Маршу.
— Спасибо, — безразлично пробормотал я и оскалил зубы, якобы в благодарной улыбке.
Кассирша сверкнула браслетами, поправляя прическу.
— Да пороть надо, чтобы неповадно было, — сказала она, вдруг напомнив этими словами Шнайдера Грузоперевозки.
— Тогда бы и кражи в магазине прекратились, — проворчал охранник. — Тогда бы уж никто не полез воровать. Двое парней-упаковщиков, чуть постарше меня, уставились с другой стороны зеркального экрана. — Что ж, теперь, пожалуй, самое подходящее время.
Мама встала и пригнула меня к столу. Сердце забилось чаще, откликаясь на знакомую позу.
— Пожалуйста, — прошептал я.
— Ну, теперь мы увидим раскаяние, — заржал Говард и злорадно расстегнул ремень. — Скоро и слезы увидим.
Мать нагибала меня все ниже, навалившись всем телом.
— Быстро снимай штаны.