— Лейтенант Морозов.
Ему об шлем бьётся саранча. Отлетает, падает на землю, мужчины смотрят, как она пытается перевернуться на земле, встать и снова прыгнуть. Лейтенант давит её ботинком.
— Саблин, — Аким пожал незнакомцу руку.
— Урядник Саблин? — уточнил лейтенант.
— Да. Урядник Саблин, — вспомнил Аким.
— Панова вам звонила двенадцать раз, ваш коммутатор не отвечает. Она меня прислала.
— Настырная, — отвечает Аким, — я после госпиталя отдыхал.
— Да, настырная, — Морозов усмехается, — она сказала, что вы готовы будете с нами по болоту покататься, как выйдете из госпиталя. Готовы?
Аким не ответил сразу и лейтенант продолжил:
— Если сегодня лодку купим, мотор купим, завтра поутру можем уже пойти. Нужно лодку побольше, чтобы шесть человек влезло, знаете, где такую купить?
— На шесть человек вы лодку не купите… — начал Саблин.
Но лейтенант его перебил:
— Урядник, давайте на «ты».
— По уставу, вроде как, не положено, — произнёс Саблин с сомнением.
Да и не хотел он заводить с этим лейтенантом большой дружбы.
Странный это был лейтенант. Вот у Акима на левой стороне пыльника, на груди, буквы и цифры: 2ПКП2с4 в. Под ними скрещенные топоры и лепесток пламени между топорами. Вот с ним всё ясно.
Второй Пластунский Казачий Полк, вторая сотня, четвёртый взвод.
Топоры с пламенем обозначают принадлежность к штурмовой группе. А у лейтенанта ничего нет, ни единой буквы. Да и шлем у него не такой, как у обычных офицеров, и пыльник другой. И оружие, вроде как, «Т-20-10», но какая-то неизвестная Саблину модификация.
— Ничего, мы не на войне, можем обойтись и без устава, — говорит лейтенант вполне дружелюбно.
— Ну, раз так, то конечно…
— Тогда давай лодку искать на шестерых, Панова не успокоится, я её давно знаю.
— Да не бывает лодок на шестерых, — задумчиво говорит Аким, — да и не смогу я завтра выйти. Завтра я со сводной ротой на юг ухожу.
— Как так, — искренне удивляется Морозов. — Ты же, я так понял, с Пановой договорился.
— Ни о чем я с ней не договаривался. Она просила, но я-то согласия не давал.
Лейтенант смотрит на него пристально, и теперь уже не очень дружелюбно.
Он явно не ожидал отказа. Ждёт объяснений.
— Нужно казачьи станицы эвакуировать. Их водой заливает, — говорит Саблин. — Я только что обещал есаулу, что пойду. Через пять дней вернусь, тогда и пойдём.
На плечо лейтенанта опять падает саранча, на этот раз она зацепилась за мокрый пыльник, лейтенант глянул на насекомое и смахнул его на землю.
— Да и лодку на шесть человек тебе не найти, лейтенант, её делать придётся на заказ, — продолжает Аким как можно дружелюбнее. — Найди мастерские Скрябина, на восток по этой улице и на север по берегу. Большой ангар. Там за три дня тебе её сварят. Мотор на неё…
— Погоди ты с мотором, — прерывает его лейтенант, — так ты что, не пойдёшь завтра?
— Я ж говорю, завтра я ухожу со сводной сотней, эвакуировать станицы на юге.
— Какие ещё станицы, — не понимает Морозов.
— Принято у казаков так, если одна станица в беде, другие ей на помощь приходят, даже если это степняки, ну степные казаки. А у вас в городе разве не так?
Морозов ему отвечать не собирается, тянет из кармана коммутатор, кстати, незнакомой конструкции, такой Аким ещё не видел и уже через несколько секунд начинает говорить, а Саблин его хлопает по плечу, как старого приятеля, садиться на квадроцикл и разворачивается к своим воротам.
Ещё не успел он въехать на свой двор, как в его кармане завибрировал телефон. Трепыхался настойчиво, долго не сдавался. Но он не собирался его брать. Поставил квадроцикл под навес, пошёл с женой разговаривать. А Пановой и Морозову он уже всё сказал, и добавить ему было нечего. А по его двору, из лужи в лужу прыгали десятки мокрых насекомых. И за ними в радостном возбуждении бегали мокрые куры. Хватали их, расклёвывали на части и, закинув голову, проглатывали с явным удовольствием.
Да, придётся заливать его участки инсектицидом.
Глава 8
Едва уселись, чтобы дух перевести после долгого бега, воду достали, как приехал сотник Короткович. Спрыгнул с БТРа, летит к казакам так, что все сервомоторы пищат. Даже в темноте ясно, что злой, как чёрт.
Казаки встают, строятся.
— Прапорщик! — орёт сотник.
— Здесь, господин сотник, — вперёд выходит комвзвода Михеенко.
— Причина отступления. Почему отошли с исходных?
— Вывел взвод из-под удара артиллерией противника.
Михеенко даже рукой указал себе за спину, там вдалеке, на юге, всё ещё били тяжёлые снаряды, перекапывая овраг.
— Это еще по нам молотят, — продолжает прапорщик.
Тут подъехал ещё подсотенный Колышев. Тоже встал в стойку рядом с Коротковичем, и с этакой издёвочкой интересуется:
— И как далеко вы собираетесь выводить вверенный вам взвод из-под обстрела? До родной станицы надеетесь довести?
— Никак нет, — невесело отвечает прапорщик.
— Задание выполнили? — не унимается сотник.
— Уничтожили три турели, — оживился Михеенко. — И отступили из-за высокой плотности огня.
— Две турели, — говорит, вернее, орёт Короткович.
— Три, — не соглашается Михеенко.
— Две, — снова вступает подсотенный, — одна турель была макетом, даже этого вы не знаете, прапорщик.
Михеенко молчит.
— А почему так долго шли, — не успокаивается сотник, — где прохлаждались?
— Никак нет, не прохлаждались, по ходу движения обезвредили двадцать две мины и шесть фугасов, — говорит Михеенко, уже и сам тон повышая. — Весь овраг — сплошные мины.
Конечно, обидно взводу такое слышать. «Прохлаждались!» За время такого «прохлаждения» двух бойцов потеряли да две турели сожгли, даже если подсотник Колышев прав.
— Возвращайтесь на исходные, — уже понижая тон, говорит Корткович. — Немедленно!
— Разрешите обратиться, господин сотник, — влезает в разговор Теренчук.
— Говорите, — разрешает сотник.
— Мы вернулись, потому что миной пусковой стол разбило. За столом пришли.
Врёт.
— И ни одной гранаты не осталось, — без разрешения добавляет Хайруллин. — Все постреляли. И что нам в овраге без гранат и стола делать?
— Хайруллин, — тут же ощетинился Колышев, — устав читали? Помните раздел про разговоры в строю?
— Так точно, — отвечает Тимофей Хайруллин.
Замолкает.
— Товарищ подсотенный, — официально произносит сотник, — выдайте взводу новый пусковой стол и гранаты и проследите, чтобы они незамедлительно вернулись на исходные позиции, скоро начнётся вторая атака. До начала атаки взвод должен быть на месте.
— Будет исполнено, товарищ сотник, — отвечает Колышев.
Сотрник залазит на БТР и уезжает, а недовольный подсотенный берёт несколько казаков и едет с ним получать новый стол и боекомплект.
Саблин едет среди них. Бойцы штурмовой группы понесут гранаты.
Как всегда. Не привыкать. Ну, так хоть покурить на броне успеет, прежде чем набросают ему в рюкзак тяжеленного железа.
Утро. Наверное, три часа. Аким чувствует запах. Встаёт, идёт на кухню, а там уже во всю хлопочет жена. Жарит курицу. Муж опять куда-то уходит по своим мужским делам. А ей только и остаётся что ждать, да дом вести. Так пусть уж хорошей еды возьмёт, не консервы ему там есть.
Саблин обнял жену. Она и довольна. Хотя нет, не довольна, делает только вид. А в глазах тоска, смотрит на него и смотрит исподтишка, украдкой, опять дура прощается. От этого, от таких взглядов тяжелее всего. Он ей улыбается, гладит по голове, как маленькую.
Настя снимает с плиты кастрюлю с яйцами. Сварила на целый взвод. Тут же пекутся пышки. Всё мужу любимому. Аким идёт мыться, собираться. А она опять ему в спину глянула. Лучше бы злилась, бесилась. Но молчит жена. Не узнаёт он её.
Когда уходил, стояла вцепилась в пыльник, не отпускала. Он ни шлем, ни капюшон не одевал специально, чтобы обнять могла, она и держала его. Он ей про саранчу, а Настя в глаза ему заглядывает, он про кукурузу, про инсектицид, а ей на кукурузу наплевать, по щеке его гладит. По свежему шраму на подбородке, что из последнего рейда привёз, пальцем водит. Ну что за баба, слава Богу, что слёзы не потекли. Сдержалась. Хорошо, что старшая дочь встала, тоже вышла на порог с отцом проститься, а то бы жену от себя не оторвал. Настя уже готова была зарыдать, да Антонина, дочь, сказала:
— Мам, терпи, казачки не рыдают.
Жена и поджала губы, молодец, не зарыдала, а то и Саблину стало бы тошно.
Как он всё это не любил. Еле вырвался от женщин своих. Лучше бы спали. Так уходить было бы проще.
У канцелярии полка сутолока. Сводную сотню собирали станицы эвакуировать на пару или чуть больше дней, а бабы пришли прощаться, словно на призыв, на целый год казаков провожали. А где бабы, там слёзы прощания, толпа. Да ещё и грязь от дождя, такая грязь, какой Саблин отродясь не видал. А помимо того что уже выпало, так ещё капает и капает с неба вода. Удивительно много воды. А с ней и саранча сыпется.
Аким своим настрого запретил ходить провожать. Делом лучше дома пусть занимаются. А не от бабьей дури ходят руками махать, слезами давиться, да целовать словно покойника, в последний раз. Хорошо, что его женщины не пришли.
— Саблин, Саблин, — кричит кто-то знакомый, Аким оборачивается и видит Сашку Каштенкова. — Тебя к какому взводу приписали?
— В первый, — орёт ему Аким, сам он на крыльце стоит, — к прапорщику Мурашко.
— Я тоже к нему запишусь, — кричит Саша и ухолит.
Аким ему кивает мол, давай, правильно.
Вроде и пустяк, но Аким очень рад, это пулемётчик из его родного четвёртого взвода. Он, кажется, один из его взвода тут. И вроде, морду не воротит, сам окликнул его. Хоть будет с кем поговорить.
Хотя из Саблин ещё тот говорун. Но всё равно он рад Каштенкову.
Саша — казак добрый и пулемётчик неплохой, первый номер.
Пришёл первый грузовик грузиться, на крыльцо вышел прапорщик Мурашко. Взрослый уже человек, седой: