ся ли в ней что-нибудь. Когда нападешь на выводок прыгунчиков — малюсеньких, юрких, похожих на сверчков, — надо окопать это место канавой или же обрызгать ядом из насосов, которые предоставит правительство. Во всем мире идет борьба с этим злом, и правительство хочет, чтобы и они включились в нее. Саранчу надо уничтожать в зародыше. Мужчины говорили так, словно разрабатывали план боевой операции, и Маргарет, пораженная, слушала.
Ночью всё было спокойно, снаружи не доносилось никаких звуков, только изредка трещала ветка или падало дерево.
Маргарет беспокойно ворочалась с боку на бок рядом с Ричардом, который спал как убитый, изнуренный дневным сражением. Утром она проснулась от яркого солнечного света, заливавшего кровать, яркого света, изредка омрачавшегося быстрой тенью. Она подошла к окну. Старый Стивен опередил ее. Он стоял снаружи и, не отрываясь, смотрел на кусты. И она засмотрелась, пораженная и против воли восхищенная. Каждое дерево, каждый кустик, вся земля, казалось, были объяты бледным пламенем. Саранча махала крылышками, стряхивая ночную росу. Всё было залито красновато-золотистым мерцающим светом.
Она вышла и стала рядом со стариком, стараясь не наступать на саранчу. Так они стояли и смотрели. Над их головами небо было голубым-голубым и ясным.
— Красиво, — сказал старый Стивен.
«Пусть мы разорены, пусть мы пойдем по миру, — подумала Маргарет, — но ведь не всякому случается видеть, как полчища саранчи машут крылышками на заре».
Вдалеке над склонами гор в небе показалось бледное красноватое пятно, оно густело и растекалось.
— Вон она летит, — сказал Стивен, — вон главная стая на юг летит.
Теперь с деревьев, с земли, отовсюду поднималась саранча. Казалось, в воздух взлетали крохотные самолетики. Саранча проверяла, высохли ли крылышки. И она снова пустилась в путь. На много миль вокруг над кустами, над полями, над землей поднимался красновато-коричневый туман. Снова померкло солнце.
Покрытые наростами ветки расправлялись, облегченные; они были совсем голые, остались лишь черные остовы стволов, веток. Всё утро они втроем наблюдали, как коричневые наросты редели, распадались и исчезали. Саранча устремилась к главной стае, красновато-коричневому пятну в небе на юге. Поля, еще недавно зеленевшие нежными всходами кукурузы, стояли мертвые и голые. Все деревья были обнажены. Полное опустошение! Нигде ни былинки, ни листика.
К полудню красноватое облако исчезло. Лишь изредка падало отставшее насекомое. На земле валялась дохлая саранча. Работники негры сметали ее ветками и собирали в банки.
— Ты когда-нибудь ела сушеную саранчу? — спросил Стивен. — Двадцать лет назад, когда я вот так же разорился, я три месяца жил на кукурузе и сушеной саранче. Недурная еда, похожа на копченую рыбу.
Но Маргарет тошно было думать об этом.
После завтрака мужчины отправились в поля. Всё нужно было сеять и сажать заново. Если им повезет, то следующая стая не полетит тем же путем. Они надеялись, что скоро пойдет дождь и появится новая трава, ведь иначе начнет падать скот: на ферме не осталось ни травинки. А Маргарет пыталась примириться с мыслью, что саранча может прилетать и три и четыре года подряд. Саранча, как засуха: она неизбежна время от времени. Маргарет чувствовала себя, как человек, уцелевший после войны. Если Эта опустошенная и изувеченная земля не разорение, то что же тогда разорение?
А мужчины ужинали с аппетитом.
— Могло быть хуже, — говорили они, — могло быть гораздо хуже.
Колдовство не продаётся
У Фаркваров долго не было детей, пока, наконец, не родился маленький Тедди. Родители были растроганы, видя, с какой радостью работники фермы приходили полюбоваться на новорожденного, приносили подарки — птицу, яйца, цветы — и восторженно изумлялись мягким золотистым волосикам ребенка и его голубым глазкам. Они так поздравляли миссис Фарквар, словно она совершила какой-нибудь подвиг, а она, и впрямь чувствуя себя героиней, с благодарной улыбкой посматривала на восхищенных, неловко переминавшихся с ноги на ногу туземцев.
Когда Тедди в первый раз подстригли волосы, Гидеон, повар, подобрав с полу мягкие золотистые пряди и благоговейно держа их в руках, улыбнулся мальчугану и сказал:
— Золотая головка!
С тех пор туземцы так и звали мальчика. Гидеон и Тедди стали большими друзьями. Кончив работу, повар сажал Тедди на плечи, относил его в тень под большое дерево и там играл с ним. Он мастерил для малыша забавные игрушки из веток, листьев, травы или лепил из глины фигурки зверей.
Когда Тедди стал учиться ходить, Гидеон направлял его первые шаги. Присев на корточки и подбадривая ребенка, он манил его к себе, всегда вовремя подхватывал его, когда малютка готов был упасть, подбрасывал высоко вверх, и оба заливались веселым смехом. Миссис Фарквар любила старого повара за его привязанность к Тедди.
Больше у Фаркваров детей не было.
— Ах, миссус, бог послал нам это дитя. Золотая головка — самое дорогое, что у нас есть, — сказал однажды Гидеон.
Это «у нас» наполнило миссис Фарквар теплым чувством к старому повару. В конце месяца она прибавила ему жалованье. Служил он на ферме уже несколько лет. Жена и дети его жили в туземном поселке за несколько сот миль отсюда, но он был одним из тех немногих туземцев, которые никогда не просились отпустить их домой, в родной крааль.
Иногда из кустов выглядывал маленький негритенок, ровесник Тедди. Он благоговейно взирал на удивительные светлые волосы белого мальчика и его голубые глаза. Ребятишки долго приглядывались друг к другу, и однажды Тедди, движимый любопытством, потрогал щеки и волосы чернокожего мальчика.
Наблюдавший за ними Гидеон задумчиво покачал головой и сказал:
— Ах, миссус, один из них вырастет и станет баасом, а другой — слугой.
— Да, Гидеон, я думала о том же. — Она вздохнула.
— Такова воля божья, — проговорил Гидеон. Он был воспитанником миссионерской школы.
Фарквары были очень набожными людьми, и религиозное чувство сближало хозяев и слугу.
Тедди было лет шесть, когда ему подарили самокат. Он научился кататься и полюбил быструю езду. Целыми днями он носился по ферме, налетая на цветочные клумбы, разгоняя кудахчущих кур и лающих собак, и, делая головокружительный разворот, останавливался у дверей кухни.
— Гидеон, посмотри на меня! — кричал он.
И Гидеон, смеясь, говорил:
— Очень хорошо, 3олотая головка.
Младший сын Гидеона, работавший пастушонком, специально пришел поглядеть на самокат Тедди. Он боялся подойти слишком близко, но Тедди сам стал носиться прямо перед носом у негритенка.
— Черномазый, — кричал он, — дай дорогу!
Он принялся так быстро кружить вокруг чернокожего мальчика, что тот от страха убежал в кусты.
— Зачем ты напугал его? — грустно и укоризненно спросил Гидеон.
— Да ведь это чернокожий мальчишка! — вызывающе смеясь, ответил Тедди.
Гидеон молча отвернулся, и Тедди помрачнел. Проскользнув в дом, он взял апельсин и принес его повару:
— Это тебе.
Он не мог заставить себя извиниться, но в то же время ему не хотелось потерять расположение Гидеона. Вздохнув, повар неохотно взял апельсин.
— Скоро ты пойдешь в школу, Золотая головка, станешь большим, — задумчиво сказал он. И добавил, слегка покачав головой: — Вот так и идет наша жизнь.
Он, казалось, подчеркивал расстояние между собой и Тедди, но не из чувства обиды, а как человек, готовый принять с покорностью неизбежное.
Маленьким ребенком Тедди лежал у Гидеона на руках, улыбаясь ему, катался у него на закорках, — их игры длились часами. Теперь Гидеон уже не позволил бы себе дотронуться до белого мальчика. Он был по-прежнему добр к Тедди, но в голосе его проскальзывали нотки почтительности, — от этого Тедди сердился и надувал губы. И вместе с тем мальчик чувствовал себя при этом взрослым. Он обращался с Гидеоном вежливо, холодно, и если приходил за чем-нибудь на кухню, то отдавал распоряжения тоном белого человека, знающего, что слуга должен ему повиноваться.
Но когда однажды Тедди, прижимая руки к глазам, крича от боли, вошел, пошатываясь, в кухню, Гидеон уронил кастрюлю с горячим супом, бросился к ребенку и силой отвел его руки от глаз.
— Змея! — воскликнул он.
Тедди, как обычно, носился на своем самокате и, решив отдохнуть, остановился у кадки с растениями. Древесная змея, свесившись с крыши, плюнула ему прямо в глаза.
На шум прибежала миссис Фарквар.
— Он ослепнет! — зарыдала она, прижимая к себе Тедди. — Гидеон, он ослепнет!
Глаза мальчика вздулись до размеров кулака. Через полчаса он мог окончательно ослепнуть. Маленькое белое личико было обезображено огромными, слезящимися, багровыми опухолями.
— Подождите минутку, миссус, подождите, я принесу лекарство! — крикнул Гидеон и, выбежав из кухни, скрылся в кустарнике.
Миссис Фарквар унесла ребенка в дом и промыла ему глаза. Она даже не расслышала, что сказал Гидеон. Но когда стало ясно, что ее средство не помогает, мать с ужасом вспомнила, что сама видела негров, ослепших от плевка древесной змеи. Не находя себе места, она ждала возвращения повара, смутно припоминая всё, что слышала о целебных свойствах местных трав. Так стояла она у окна, держа на руках испуганного, плачущего ребенка и беспомощно устремив взгляд на кустарник. Прошло пять минут, и она увидела бегущего со всех ног Гидеона. В руке у него было какое-то растение.
— Не бойтесь, миссус, — проговорил, задыхаясь, Гидеон, — вот это вылечит глаза Золотой головки.
Он оборвал листья, оставил только маленький белый мясистый корень. Даже не помыв его, он положил корень в рот и стал жевать его. Потом взял ребенка у миссис Фарквар. Зажав Тедди между колен, он так сильно нажал большими пальцами на его глаза, что мальчик закричал.
— Гидеон, Гидеон! — запротестовала в ужасе миссис Фарквар. Но Гидеон не обращал ни на что внимания. Он склонился над корчившимся от боли ребенком, стараясь раздвинуть опухшие веки, и, как только глаза приоткрылись, изо всей силы плюнул раз, потом еще раз — сначала в один глаз, потом в другой. Наконец он поднял Тедди и, осторожно передавая его матери, сказал: