Мечтал я сделать царство, каждый месяц —
Порою новых радостей. Рев черни
Счел за любовь я, речь друзей — за правду,
А губы женщин — за награду мне!
Но это верно, Мирра? Дай мне губы!
Теперь пускай и трон берут и жизнь!
Тебя же — не отторгнут!
Никогда!
Блеск и величье — все отнять способны
У братьев люди; царство гибнет; войско
Сдается; друг уходит; раб бежит;
Все предают — и те, кто больше всех
Обязаны; лишь сердце будет верным,
Что любит бескорыстно! Вот оно,
Проверь его!
Входит Салемен.
Тебя искал я, царь…
Как! Вновь она?
Не время для укоров!
Я вижу — у тебя дела важней,
Чем разговор о женщине.
Из женщин
Важна мне та, кто спасена уже:
Царица отбыла.
И что? Все ладно?
Да; слабость миновала и сменилась
Молчанием бесслезным; на детей
Уснувших глянув, бледное лицо
Она, с горящим взором, обратила
К стенам дворца, пока в сиянье звезд
Галеру не умчал поток, — но слова
Не вымолвила.
Если б так все чувства
Во мне молчали!
Поздно сожалеть,
И боль ничья от этих чувств не легче.
Я их спугну: пришел я с точной вестью,
Что мидяне с халдейцами, послушны
Вождям мятежным, вновь оружье взяли,
Ряды сплотили и опять готовы
Напасть. Как видно, с ними и другие
Сатрапы заодно.
Еще мятеж?
Так первыми ударим!
Нет, опасно,
Хотя мы и решили так сперва.
Коль завтра к полдню к нам придет подмога
(За нею верных я послал гонцов),
Нам хватит сил, чтобы рискнуть атакой
И разогнать их; а пока совет мой —
Ждать приступа.
Но мне противно ждать!
Верней, конечно, биться за стеною.
Швырять врага в глубокий ров, глядеть,
Как он на кольях корчится, торчащих
Ему навстречу, — мне противно это,
Я пыл теряю. А на штурм идя,
Будь враг на кряже горном, — страстно жажду
Его сломить иль утонуть в крови!
Идем же в бой!
Слова юнца-солдата!
Я не солдат, я человек — и слова
«Солдат» я не терплю, и тех, кто званьем
Гордятся этим!.. Укажи мне место,
Откуда налететь на них.
Ты должен
Себя беречь, не лезть в опасность. Жизнь
Твоя — не то, что жизнь моя и прочих;
Из-за нее и вкруг нее вся смута:
Начало смуты, и разгар, и убыль.
Продлишь одну — конец другой.
Так пусть
Конец обеим! Лучше так, быть может.
Чем обе длить. Мне и от первой скучно.
Доносится звук трубы.
Слыхал?
Так будем отвечать, не слушать!
А рана?
Перевязана; присохла;
Забыл о ней. Вперед! Ланцет врача
Вонзился б глубже. Раб, меня задевший,
Стыдиться должен, что рубнул так слабо.
Пусть и теперь никто не бьет ловчей!
Да, если победим; не то придется
Исполнить мне работу, от которой
Они могли б освободить царя.
Вперед!
Вновь трубные звуки.
С тобой!
Оружье мне, оружье!
Уходят.
АКТ ПЯТЫЙ
Тот же зал.
Мирра и Балеа.
Ну, вот и день! И за какою ночью?
Как чудно было в небе после бури
С ее разнообразием прекрасным!
Зато как мерзко было на земле!
Мир и надежда, праздник и любовь,
В единый миг растоптанные злобой,
В людской смешались хаос, и досель
Не разделить его стихий: все время
Идет борьба! Как могут столь светло
Сиять лучи, из туч ваяя тучки,
Прелестнее безоблачных небес, —
Цепь снежных гор и башен золотых
И рябь волны пурпурной океана…
Земля волшебно повторилась в небе,
И кажется — навек, то так летуче,
Так мимолетно на нетленном своде,
Что лишь виденьем можно звать ее!
И все ж в душе живет виденье это
И душу греет, растворяясь в ней,
Так что закат с восходом стали часом
Любви и грусти; только равнодушный
Не видит царства этих двух сестер,
Нам сердце обновляющих настолько,
Что мы не сменим их укоров нежных
На все восторги буйные, чьим кликом
Когда-нибудь был воздух сотрясен!
А в их дворцы поклонник верный входит
Найти покой, передохнуть на миг,
Но в этот миг прохлады и покоя
Так много неба он вдохнет, что сможет
Влачить обычный груз иных часов
И, как во сне, с их тягостью мириться,
Хоть, кажется, и делит он с людьми
Их долю наслаждений и печалей…
Любовь и грусть… два имени, но чувство —
Одно; и лишь в душевной вечной муке
Меняем звуки мы, а суть все та же
И неподвластна нашей жажде счастья.
Ты так спокойна в мыслях, а меж тем
День этот, может быть, для нас последний.
Я потому восход и стерегу,
И шлю глазам, что с ним вот-вот простятся,
Упрек: зачем так часто, слишком часто,
Они его встречали без восторга
И восхищенья, должного тому
Кто не дает земле быть столь же бренной
Как плоть моя. Гляди: вот бог халдейский;
Когда гляжу — уверовать готова
В Ваала.
Он теперь царит на небе,
Как на земле царил.
Он стал сильней:
В одном луче таит он больше славы
И силы, чем любой монарх земли.
Бесспорно — бог он!
Греки так же верят.
Но думаю порой, что гордый шар
Скорее — обиталище бессмертных,
Чем божество… Смотри: прорвал он тучи
И так в глаза мне засиял, что мир
Вокруг затмился. Нет, глядеть нельзя!
О! Слышишь звук?
Нет; показалось только.
Бой — за стенами, не внутри дворца,
Как было ночью. С той минуты страшной
Стал крепостью дворец. Здесь, в самом центре,
В глуби дворов обширных, между зал
Величественных, равных пирамидам
(А это все брать надо шаг за шагом,
Чтобы сюда ворваться, как вчера),
Здесь далеки мы от грозы военной
Да и от славы.
Но вчера ж сюда
Они проникли.
Да, рывком; и тут же
Отбиты смело. Мужество и зоркость
Охраной служат нам теперь.
Дай небо
Удачи им!
Молитва многих это
И ужас многих. Я полна тревоги;
Стараюсь гнать ее, — увы: напрасно.
Царь, говорят, таким был в битве ночью,
Что устрашил мятежников не меньше,
Чем в изумленье верных слуг поверг.
Толпу тупую и дивить нетрудно
И устрашить: орда рабов. Но бился