— Да, теперь в Москве много всякой нечисти расплодилось: панки, фашисты, анархисты, эти, как их... рэкетиры! — говорит, сверкнув цыганскими глазами, Бурлак и, сжав пудовый кулак, добавляет: — Как из этой интернациональной заварушки выпутаемся — побеседуем с ними!..
Восточный Афганистан12 мая 1988 г.
Раскачивается в такт шагам над горными отрогами перевернутый серп месяца, разрезая темные облака на ночном небе. Осторожно, от камня к камню, от дерева к дереву, от куста к кусту, скользят по ночному ущелью люди-тени, и лишь слабые стоны лежащего на самодельных носилках американца нарушают тишину да временами шакалий вой тугими волнами прокатывается по ущелью, будя некий инстинктивный животный страх, идущий откуда-то из глубин подсознания. Взглянув на светящиеся стрелки командирских часов, Сарматов чиркает по-куларьи.
— Привал, мужики! — говорит он появившимся перед ним бойцам. — Перекусить и быстро все дела справить!..
Пока бойцы вскрывают банки с тушенкой, он достает из рюкзака миниатюрный транзисторный приемник.
— Послушаем вражьи голоса, может, что дельное скажут, — говорит он, подзывая Алана.
Сквозь какофонию шумов, писк, обрывки музыки пробивается английская, но с явным восточным акцентом речь.
«Говорит радио Исламской Республики Пакистан! Передаем информационное сообщение, — вещает диктор. — По информации из Пешавара на рассвете девятого мая вооруженный отряд сторонников Наджибуллы при поддержке вертолетов с советскими опознавательными знаками совершил бандитское нападение на пакистанский пограничный пост в районе кишлака Фарах. В ожесточенном бою бандиты ХАД уничтожены пакистанскими пограничниками, а средствами ПВО сбит советский вертолет, упавший на пакистанской территории. Сегодня аккредитованным в Пешаваре иностранным журналистам были продемонстрированы тела бандитов Наджибуллы, обломки вертолета и тела трех русских летчиков. МИД Исламской Республики Пакистан направил резкую ноту протеста Советскому правительству, в которой обвинил его в эскалации войны в Афганистане, в агрессии против суверенного Пакистана и в попрании международных правовых норм. Представителю Исламской Республики Пакистан дано указание информировать Совет Безопасности ООН об этом бандитском нападении...»
— Влипли! — вырывается у Сарматова.
— Про нас, что ли, говорят?! — вскидывается Алан.
— Про Сеньку рыжего! — бросает Сарматов и поворачивается к Савелову: — Понятно теперь, зачем они металлолом грузили?
— Сволочи! — в ответ бросает тот и добавляет несколько крепких матерных словечек. — Скажи, ты ведь это предвидел?
— Поскольку я бывал в подобных переделках и раньше, то возможности такой не исключал... А насчет предвидения... Не я должен предвидеть, а те, кто планировал операцию, те, кто вертушку посылал без прикрытия!
— С-суки! — хрипит Силин. — С-су-ки, лампасники! Они друг друга отмажут, а спрос со стрелочника!..
Сарматов в упор смотрит на американца:
— Почерк парней из Лэнгли — грубо, но зато с размахом, не так ли, мистер?
— Все о'кей! — усмехается тот. — Глупо не извлекать пользу из ошибок противника!..
— Согласен! — хмуро кивает Сарматов и поднимается. — Короткими перебежками, мужики!.. Нехрен рассиживаться, ночевка отменяется!..
И снова вперед под неверным светом перевернутого месяца, под нестройный хор шакалов, надеясь только на свой опыт да еще на удачу, продвигаются бойцы. А чужая земля под ногами будто специально подсовывает острые камни и скользкие тропы. Слава богу, не противопехотные «лягушки»...
Восточный Афганистан13 мая 1988 г.
— Говорил же нам в учебке капитан Бардак, — бормочет Шальнов под нос. — Не ходите, мол, дети, в Африку гулять... Который час, командир? — оборачивается он к Сарматову. — Я уже счет времени потерял!..
— Пять без четверти, — отвечает Сарматов. — До рандеву с вертушкой три часа. Если дальше все будет благополучно, то успеем!
— Думаешь, она прилетит? — тоскливо спрашивает Силин и добавляет сквозь зубы: — В Елоховской свечку поставлю...
Лежащий на носилках американец поднимает голову и осведомляется у Сарматова по-английски:
— Что он сказал?
Голос американца слаб и еле слышен даже в предрассветной тишине.
— Сказал, что, если доставим тебя до места живым, он в Елоховской свечку поставит, — отвечает майор.
— Что такое «в Елоховской»?.. Я не понимаю...
— Церковь. Патриаршая церковь в Москве.
— А... О'кей! Я согласен... — вздыхает американец и вновь откидывается на носилки.
— Пошел ты! — хрипит Силин и, повернувшись к Шальнову, просит его: — Андрюх, перехвати носилки, меня уже от запаха мочи тошнит!
Розовые рассветные сумерки незаметно вползают в ущелье, окрашивая в взаправдашний пунцовый цвет хлопья тумана над рекой.
— Мужики, держитесь ближе к берегу! — передает по цепочке Сарматов. — За туманом надежнее...
Река, текущая по древнему привычному руслу, то растекается по ущелью десятком слабосильных ручьев, то собирает их в единый, громыхающий камнями пенный поток. Шум этого потока гасит все другие звуки, и, когда совсем близко раздается собачий лай, все замирают от неожиданности. Сарматов заклеивает рот американца пластырем и жестом приказывает группе укрыться за камнями. Сам же он ползет вперед, к нависшему над рекой утесу.
Напротив утеса, на противоположном берегу, с осатанелым рычанием и лаем носятся два громадных туркменских волкодава, а чуть выше по берегу, у драной, исписанной восточными письменами палатки сбилась в комок отара курдючных овец. Из палатки выходит женщина с грудным ребенком на руках. Она останавливается и пристально всматривается вдаль, туда, где на противоположном берегу укрылись бойцы. Спрятавшись за утесом, Сарматов протяжно, с надрывом воет по-волчьи. На этот вой из палатки выскакивает кривоногий старик с длинноствольным «буром» в руках. Он громко что-то кричит женщине и навскидку стреляет в сторону утеса. Старик оказывается метким стрелком — пуля высекает искры из камня над головой Сарматова. Тугой звук выстрела ударяет в склоны ущелья, и сотни камней срываются с места, с грозным шумом обрушиваясь вниз. Сарматов имитирует нечто напоминающее волчий визг. Кривоногий старик удовлетворенно трясет концами грязной чалмы и скрывается за пологом палатки. Прикрикнув на беснующихся собак, следом за ним уходит и женщина.
Скрываясь за кустарниками и камнями, группа торопливо покидает берег, с которого все еще несется собачий лай. Когда напряжение несколько спадает, Бурлак нарушает молчание.
— Командир, я подумал, что старикан из своей «пушки» по тебе шарахнул!
— Ага, из «катюши» времен очаковских и покоренья Крыма! — смеется Сарматов. — Но, надо сказать, над головой так ахнуло, что аж яйца заломило!..
— А ты уверен, майор, что мы не обнаружили себя? — озабоченно спрашивает Савелов каким-то противным, официальным тоном. И добавляет: — Ведь согласно инструкции мы должны...
— У кого согласно твоей инструкции поднимется рука на бабу с ребенком? — зло перебивает его Бурлак. Он круто разворачивается к Савелову и буравит его глазами. — Если только у тебя, Савелов!
— Не забывайтесь! — вспыхивает тот.
— Уж не забудусь! — вскидывается Бурлак. — Век помнить буду!..
— Отставить разговоры! — осаживает их Сарматов. А перед глазами его вновь всплывает сизая льдина, на которой большим черным крестом распласталась фигура мертвого человека.
В окулярах бинокля — скособоченная буровая вышка, нависающая над сгоревшей дотла платформой, вокруг которой разбросаны ржавые трубы и металлический хлам, бывший когда-то грузовиками, бульдозерами, вездеходами и еще бог весть какой техникой.
— Оставайтесь на месте, мужики! — оторвавшись от бинокля, говорит Сарматов. — Буровая. В двухстах метрах от нее вертолетная площадка. Летунами ориентир пристрелянный.
При приближении людей во все стороны расползаются, прячась в еще не успевшей пожухнуть траве, змеи, с писком вылетают из машинного отсека платформы летучие мыши. Затем над некогда обжитом людьми клочком земли устанавливается мертвая тишина, которую нарушает лишь скрип ржавых конструкций перекошенной вышки.
— Как на кладбище, слушай! — зябко ежится Алан.
— А это и есть кладбище, — говорит Сарматов. — Геологи из Тюмени здесь нефть бурили. Оказывали, так сказать, братскую помощь народу Афганистана... При Амине их всех вырезали, а буровую сожгли. — Сарматов оглядывается по сторонам и добавляет: — Смотрите под ноги, мужики! Здесь могут быть мины! Силин, проверь-ка их наличие на вертолетной площадке...
Тот без лишних слов покорно уходит к мощенной булыжником площадке, а группа приступает к исследованию буровой. Заглянув в машинный отсек, Сарматов вздрагивает и чувствует, как по телу начинают бегать мурашки, — прямо на него в упор, не мигая, смотрят чьи-то глаза.
Тут за спиной раздается смех Алана.
— Сова мышку кушать прилетела! — поясняет тот. — Не бойся, командир, тебя не съест! Ты для нее слишком большой.
— Фу-у! — против воли вырывается из груди вздох облегчения. Он еще несколько секунд смотрит прямо в глаза ослепшей от дневного света птице, затем берется за верещащий портативный передатчик: — Прием, Сашко!.. Что у тебя?.. Прием!..
— Командир, ты был прав!.. Здесь мины — штук шесть!.. Итальянские — с ловушкой, в пластиковых корпусах... Прием!.. — звучит из передатчика глухой, напряженный голос Силина.
— Понял тебя!.. Вертушке больше приткнуться некуда!.. До нее сорок минут — успеешь распатронить?.. Прием!..
— Приступаю, командир! Уведи мужиков — чохом могут сдетонировать... Прием!..
— Понял, увожу! — кричит в приемник Сарматов, потом поворачивается к Алану: — Блин, у вертушки и секунды не будет другую площадку искать!.. Подхватить нас и рвать — пока «Фантомы» движки заводят!..
Сарматов уводит бойцов в сторону. Группа укрывается за камнями в стороне от буровой. Воспользовавшись передышкой, Сарматов перебинтовывает плечо американца.