— Слушай, сто раз ты уже про этих «полканов» рассказывал! — прикрикивает на Силина Алан и предостерегающе поднимает руку. — Постойте! Тихо! Рахман говорит, что шайтан-бала сняли мины на русской буровой. Их следы ведут в зону, контролируемую Абдулло. Рахман предлагает совместными усилиями выследить и захватить шайтан-бала, а назначенный за них бакшиш поделить пополам.
— Ну а Абдулло что? Согласен? — спрашивает Сарматов.
— Говорит, что русских и американца захватит сам и сам отвезет в Пешавар головы русских, а делиться бакшишем ни с кем не собирается.
— Рахман на это?..
— Грозит настучать Хекматиару о разграбленном Абдулло караване с оружием.
В ответ из рации несутся выкрики взбешенного Абдулло вперемежку с чистейшим русским матом.
— Ну, здесь перевода не требуется! — усмехается Сарматов и обращается к Савелову: — Откуда кукушки кукуют?
— Рахман скорее всего из района буровой вышки, а Абдулло где-то совсем рядом бродит, километрах в трех-четырех...
— А у Абдулло акцент не афганский, — замечает Алан. — На таком фарси говорят в Душанбе.
— Ты уверен? — внимательно смотрит на него Сарматов.
— Обижаешь, командир!..
— Ну, тогда это действительно он! — задумчиво, как бы размышляя вслух, говорит майор.
— Кто «он»? — в один голос спрашивают Алан и Савелов.
— Бывший майор советской милиции Абдулло Курбанов, — отвечает Сарматов. — Этот мент, выходец из Куляба, в семидесятых сколотил в Таджикистане законспирированную бандитскую группировку. Грабежи, убийства, наркотики, сомнительные услуги партхозбоссам республики. Его подвиги всплыли при расследовании «хлопкового дела», и мы сели ему на хвост... Но кто-то его предупредил, и вся банда ушла в Афганистан...
— Я читал оперативку, — вставляет Савелов. — При прорыве через границу банда ухлопала девять пограничников.
Сарматов кивает в знак согласия и продолжает:
— Сейчас Абдулло один из самых непримиримых и влиятельных полевых командиров. Отличается садистской жестокостью и патологической жадностью. Знает местные нравы и язык, поэтому легко входит в контакт с нашим изначально воровским интендантским племенем и за доллары получает все — от гранатомета до гаубицы, которые втридорога перепродает другим бандам. Но основной бакшиш — наркотики. Пользуясь старыми связями, переправляет «дурь» на нашу сторону, а там Бог знает куда!..
— Раз Абдулло нас обнаружил, почему бы нам не взять его за яйца? — спрашивает Бурлак.
— Посмотрим! — произносит Сарматов. — Торопиться нам, пока полковник не очухался, некуда. А Абдулло?.. Он будет кругами ходить, рыскать вокруг миллиона баксов и на свою территорию никого близко не подпустит. Алан, передай мужикам: костер не жечь, вход замаскировать, разговаривать вполголоса — в ущелье каждый чих на десять верст слышен.
Алан уходит в пещеру.
— Я тоже занимался Средней Азией, — говорит Савелов. — В отчете наверх тогда указал, что теневая экономика здесь срослась с партийными ханами и беками и что «хлопковое дело» смертельно напугало их и они будут искать способы избавления от тяжкой московской десницы...
— И что?.. — устало спрашивает Сарматов.
— Сначала делу дали ход, а когда увидели масштабы коррупции и поняли, какой моральный ущерб несет партия, дядечки из «членовозов» испугались. Однако они не учли, что очень скоро таких, как Абдулло, их новью хозяева пошлют поднимать зеленое знамя ислама.
— Пакистанцы?..
— В первую очередь штатники.
— Им-то что до ислама?
— Да ислам им не сдался. Но из-за среднеазиатской нефти, газа, урана они, если надо будет, язычество поднимать начнут!.. Именно они играют в эту карту...
— Не дураки! — кивает, соглашаясь, Сарматов. — По китайскому принципу: «выигрывает тот, кто сидит на горе и смотрит на дерущихся в долине тигров». А тут еще Брежнев, Андропов с Устиновым начали войну в Афганистане и тем самым подыграли им с листа...
— Ты их не трогай, — вдруг взрывается Савелов. — Они ведь верили в то, что делают. Не думай, что такие уж они мудаки.
— А я ни о чем не думаю! — вскидывается Сарматов. — Мне приказали пахать войну — я и пашу ее согласно понятиям чести и присяги!
— Человек войны! — задумчиво произносит Савелов и смотрит на него: — Завидую я тебе, Сармат! Ты действительно на войне как рыба в воде. А я?.. На маневрах, на разборках в штабах она выглядит такой красивой, а вот так — мордой в морду...
— От крови, пота и блевотины с души воротить стало, ваше благородие?.. — зло спрашивает Сарматов.
— Воротит, — соглашается Савелов. — Но не в этом дело... А в чем, я, наверное, толком объяснить не смогу.
— Чего объяснять? — усмехается Сарматов. — Просто не в тот ты поезд сел, капитан...
— Возможно! — кивает Савелов. — А возможно, что я просто заблудившийся человек и мне безразлично, куда и зачем я еду. С профессорскими сынками такое случается... Понимаешь, в силу как ты называешь, родственных связей я вижу, как у нас наверху все насквозь прогнило, все смердит... Как перед концом света... Все пытаются нахапать, нажраться впрок... В это время необходимо иметь какую-то точку опоры, а руки ловят лишь пустоту... А во что превратилась наша служба?.. Побывай в любом строевом полку, дивизии — сколько пьяни или просто ворья, деревенщины без чести и совести. И может быть, хорошо, что Афган засветил, что такое наша армия!.. Ты говоришь, что войну пашешь, а «полканы» и «лампасники» тем временем дачи себе строят, квартиры делят... Сам же знаешь, как комбаты с восемнадцатилетними салагами из боев не вылезают, а тыловики загоняют «духам» все — от солдатских носков до ракет «земля — воздух»!
— Ты кончай меня лечить! — резко отстраняется Сарматов. — Вахлаки офицеры... Это зависит от точки зрения. Двое смотрят в лужу. Один видит грязную лужу, а другой — звездное небо в ней.
— Верно, но лужу можно потрогать, а звездное небо нет... Впрочем, возможно, виной всему мои комплексы...
— И давно они у тебя появились? — В голосе Сарматова слышится нескрываемая ирония.
— С того времени, как застрелил того зека, помнишь? — отвечает Савелов, не обратив внимания на издевательский тон. — Тогда будто кто-то другой, а не я на гашетку нажал... Он упал и уплыл на льдине, как черный крест, помнишь?
— Крест! — кивает Сарматов. — Может, капитан, чтобы снять его с себя, ты и пошел с нами?..
— Если говорить откровенно, то да! И это тоже. Но не только... Есть здесь еще одна причина — личная...
— Ну, весь интим можешь оставить при себе! — саркастически замечает Сарматов.
— Игорь, мы в капкане, а в гости к Богу легче голым. Хочу, чтобы между нами ничего не стояло, — потупив глаза, говорит Савелов.
— А разве между нами еще что-то стоит? — удивляется Сарматов.
— Стоит. Женщина... Моя жена, — не поднимая глаз, отчеканивая каждое слово, говорит Савелов.
— Не понял?
— Что же здесь понимать?.. Я люблю свою жену, а она... она любит майора Сарматова, — роняет в сторону Савелов. Повисает гнетущая тишина. Через некоторое время Савелов добавляет, тяжело вздохнув: — Вот теперь я голый перед тобой и Богом.
— Что ты несешь, какая жена? — растерянно восклицает Сарматов.
— Рита-Афродита... Никарагуа... Жаркое лето восемьдесят пятого... Кофе и любовь — на крови...
— Но... но... — Сарматов отводит глаза. — Я ее больше никогда не видел.
— Какое это теперь имеет значение?.. Завтра, послезавтра на вон тот, ближний к нам, склон, как горох, посыпятся «духи»... И можешь быть уверен — офицерской чести я не испоганю.
— Ты что, белены объелся? Совсем рехнулся! Еще не вечер, Вадим!..
— Да ты не волнуйся, майор! Оно, может, так и лучше будет! — глядя на далекие снежные пики, говорит Савелов и, улыбнувшись одними глазами, уходит в пещеру.
Сарматов откидывается назад и упирается затылком в скалу. Он смотрит в белесое раскаленное небо, по которому чертят круги похожие на черные кресты большие хищные птицы. А память услужливо рисует перед ним совсем другую картину...
Никарагуа25 августа 1985 г.
Широкие лопасти вентилятора гонят в лицо лежащего на топчане Сарматова горячий воздух. В комнату, откинув противомоскитную сетку, проскальзывает высокая молодая женщина в белом халате, выгодно подчеркивающем ладную, стройную фигуру.
— Доброе утро! — говорит она и улыбается полными, чувственными губами.
— Где я? — спрашивает Сарматов, оглядывая убогую комнату.
— Все там же, майор... В Никарагуа, — проверяя у него пульс, отвечает женщина. — Студентов вчера отправили на Кубу, а твоих завтра...
— Какое сегодня число?.. — заподозрив неладное, спрашивает Сарматов.
— Двадцать пятое. Ты был без сознания неделю. Шансов, признаться, у тебя было не слишком много. Когда тебя приволокли, акваланг был полон крови. Просто повезло, что осколок не задел артерию!..
— У меня что же, не перелом ключицы?
Она достает из нагрудного кармана халата кусочек оплавленного металла и, показав его, снова прячет в карман.
— Вряд ли это похоже на перелом... — замечает она. — Хорошо еще, что у меня оказалась та же, что и у тебя, группа крови.
— Вы мне дали свою кровь? — отчего-то покрываясь краской, спрашивает Сарматов.
— Учти, она у меня бешеная! — смеется она.
— Может, скажете хоть, как вас зовут?
— Афродита-Рита. Ты еще обещал меня выпороть, помнишь?! — Откинув с лица пряди белокурых волос, она шепотом спрашивает: — Это вы в ту ночь у них погром за рекой устроили, да?
— У кого у них? — прикидываясь идиотом, переспрашивает Сарматов.
— Ну, на том берегу. Пожар был до небес, и громыхало так, что в нашей общаге стекла повылетали!
— Не-е, мы тут ни при чем. Мы тогда на кайманов охотились.
— Зачем вам кайманы? — недоверчиво улыбается она.
— Для зоопарка. Попросили...
— Скиф, ты не умеешь врать!
— Я не Скиф, я Сармат, — как и в первый раз, поправляет ее майор.
— Это же на самом деле одно и то же... Но мне кажется, что в слове «скиф» есть что-то дикое... — задумчиво говорит она.