[742]. Во всех этих случаях, исключая, возможно, двух последних, воины, скорее всего, спешиваются. Следовательно, односторонняя посадка этих воинов объясняется запечатленным в произведениях искусства моментом, когда воин спрыгивает с коня. На уже упоминавшейся сцене поединка из окрестностей Преслава представлен наездник, сидящий на одну сторону. Однако действительно ли сидит данный персонаж на коне, свесив ноги на левую сторону, или он имеет «прозрачное» животное вследствие условности изображения, неясно. Скорее всего здесь мы имеем дело именно с условностью изображения.
Рельеф сарматского круга из окрестностей Бахчисарая (II–III вв.). Воспроизведено по: Чореф, Шульц 1972: Рис. 3
На фреске из склепа Ашика, исходя из композиции, два воина, сидящие амазонкой, неуместны, ведь тут изображена атака друг на друга двух конных шеренг. Сидят по-дамски лишь воины в длинных доспехах, не предназначенных для боя в пешем строю, следовательно, они вряд ли собираются спрыгнуть с коня. Кроме того, только эти два воина имеют на шлеме кисточку[743]. Таким образом, художник выделяет этих конников среди остальных бойцов. Зачем так сидят воины, неясно. Как представляется, А. М. Стефанский не был настолько безграмотен, чтобы не знать, как сидят всадники, ведь в его время верховая езда была самым обычным видом передвижения. По-видимому, рисунок мог адекватно отразить изображение фрески. В этом случае, возможно, художник, как и А. Б. Ашик, посчитал, что эти два всадника являются изображениями женщин, отправившихся на войну вместе с мужьями[744]. В противном случае мнение М. И. Ростовцева о неправильной перерисовке пол доспеха, из-за плохой сохранности памятника, выглядит достаточно убедительным. Впрочем, возможен и другой вариант объяснения данной посадки, с нашей точки зрения совершенно неуместной в данной сцене, – мы всё же чего-то недопонимаем в древнем всадническом искусстве.
Но вернемся собственно к коню. Берлинский гиппиатрик (Hipp. Berol., 115, 2) сохранил нам и описание экстерьера коня сарматов: «Сарматская же порода не неприятная, но в своем роде грациозная и скаковая, а попросту: красивоголовая, красивошеяя, доброго размера (εὐμέγεθες), <сухопарая и подходящая по возрасту>». Эпитет εὐμέγεθες, видимо, следует переводить как «доброго размера», а не «большая», поскольку немного выше этот же источник (Hipp. Berol., 115, 1), описывая экстерьер парфянских коней, употребляет рядом слова μεγάλοὶ καὶ εὐμέγεθες. По данному описанию экстерьера сложно определить, о каком коне, небольшом степном или высоком благородном, идет речь. Все же, возможно, имеется в виду первый тип коня, поскольку порода названа «в своем роде грациозная и скаковая». Другой гиппиатрик (Hipp. Cantab., I, 18) среди многочисленных описаний экстерьеров древних коней также сохранил и краткую информацию о коне номадов, который именуется по соответствующему этническому названию: «Савроматы являются добрыми, больше иберов, право, не толстыми, но невыезженными (ἀνάγωγοι)» (ср.: Timoth. Gaz. frg. 18, 1). Следовательно, в общем, кони характеризуются по своим качествам как «добрые» (ἄριστοι). Хотя по своему росту они невелики, но все же они больше горных иберских коней, которые тут же характеризуются как «маленькие, словно некормленые» (Hipp. Cantab., I, 8). Сарматские кони, содержавшиеся целый год на подножном корму в табунах, были неупитанными и полудикими[745]. Даже зимой они добывали себе корм из-под снега (тебеневка) (ср.: Hdt., IV, 28). Поэтому сарматы и могли совершать свои набеги на Римскую империю зимой. Вероятно, и в последнем пассаже гиппиатрика опять же речь шла о степной породе коней.
Лошади сарматов, как и их предшественников-скифов, были приучены к жизни в суровых условиях зимнего времени (Hdt., IV, 28). Они даже имели сноровку действовать на льду вместе со своими ездоками. Так, уже скифы ходили походом по льду Боспора Киммерийского в земли синдов (Hdt., IV, 28). Валерий Флакк рассказывает, что экзоматы, похитив львенка или тигренка, спасались от разъяренной матери, скача по льду реки Гипанис (Южный Буг) (Flac. Argon., VI, 146–149; ср.: VI, 328–329). Не побоялись причерноморские племена даже дать конное сражение стратегу Митридата VI Неоптолему на льду Боспора Киммерийского в самом конце II в. до н. э. (Strab., II, 1, 16; VII, 3, 18)[746]. Языги зимой 173/4 г. специально перешли в неожиданное для их противников-римлян наступление, оказавшись на льду Дуная, поскольку их кони привыкли к скачке по льду (Dio Cass., LXXI, 7, 2). Речь в данном пассаже идет о легкой коннице. Напротив, в бою с римлянами в Мёзии (69 г.) кони роксоланских катафрактов скользили на оледенелом грунте (Tac. Hist., I, 79, 2–3)[747].
Об отборе масти животных у сарматов в «Берлинском гиппиатрике» читаем (Hipp. Berol., 115, 3): «А орлоподобные (ἀετογενεῖς) кони, <имеющие пятно или полосу> на плечах и кукушке (καὶ τῷ κόκκυγι) признаются сарматами как лучшие. Они же являются у них скакунами, поэтому и используются у них в набегах и войнах. Все же, кто имеют это на заду, по бедрам и хвосту, не являются добрыми, но говорят, что рассматриваются ими как неподходящие, чтобы воевать на них, ибо наездник легко гибнет на них или попадает в некую трудную ситуацию». Таким образом, перед нами сарматская народная примета относительно отбора масти. К сожалению, описание самой отметины не сохранилось, и издатели текста Ойген Одер и Карл Хоппе лишь заполняют лакуну. Как видим, лучшими считались животные с горбоносой головой, напоминавшей орлиную; они имели определенную отметину или отметины на передней части тела – на плечах или «кукушке» (холке?), но не сзади – на заду и бедрах – такие кони считались строптивыми, не слушающимися всадника и должны быть отбракованы. Вероятно, источником данного сообщения являлась информация гиппиатра Апсирта, на основании сочинения которого составлена значительная часть «Берлинского гиппиатрика». Суда (s. v. Ἄψυρτος) так говорит об этом человеке: «Апсирт – Прусиец <или> Никомидиец, воин, ходивший походом при Константине в Скифию у Истра. Он написал гиппиатрическую книгу и природную книгу об этих бессловесных и другие книги». Следовательно, Апсирт почерпнул свои сведения о навыках кочевого коневодства во время сарматского и/или готского похода Константина Великого, в армии которого он находился (332–334 гг.)[748]. Возможно, большинство сарматов специально не занималось отбором коней по масти, хотя, в принципе, это могли делать богатые коневладельцы с целью выгодно их сбыть на рынке[749].
Своих коней сарматы кастрировали. Страбон (VII, 4, 8) объясняет причину выхолащивания необходимостью сделать ретивых коней более смирными. Аристотель (Hist. an., VI, 22, 148), передавая античную традицию, говорит о том, что после человека лошадь самое похотливое животное. Аммиан Марцеллин (XVII, 12, 2) сообщает о холощении более точные данные: «из коней у сарматов многие по обычаю кастрированы, чтобы, увидев кобыл, возбужденные, не влеклись к ним либо, беснуясь в засадах, не выдавали непрерывным ржанием наездников». Действительно, кони, почуяв лошадей у врага, могли ржать и даже сцепляться между собой[750]. Ведь еще Аристотель (Nat. anim., VI, 17, 111) отмечал, что при половом влечении жеребец кусает других коней, сбрасывает всадника. С другой стороны, для возбуждения лошадям, по-видимому, в период случки давали особое растение «сатирий эритрейский», поскольку, как поясняет Плиний Старший (N. h., XXVI, 98), «в Сарматии кони от постоянных трудов становятся ленивее в случке, каковой порок называют prosedam». В целом кастрация объяснялась тем, что кони были достаточно ретивыми и непослушными (Strab., VII, 4, 8)[751], находясь подолгу в табунах (ср.: Hipp. Cantab., I, 18). Кочевники Евразии и в более позднее время также обычно использовали для передвижения меринов, считая их более сильными, чем кобылы, которых содержали в основном для кумыса, мяса и воспроизводства[752]. Поручик лейб-гвардии уланского полка К. М. фон Вольф (1856–1921) так поясняет данное предпочтение: «Молодежь любит сидеть на красивых жеребцах-крикунах с лебединой наеденной шеей, забывая, что не таков тип боевого коня. Во фронте они кричат, калечат людей и лошадей, а в разъезде, где нужно соблюдать крайнюю осторожность и тишину, такая лошадь своим ржанием легко может обнаружить присутствие разведчиков и подвергнет опасности хозяина и весь разъезд. Более подходящим для нашей службы является мерин (кобылы неудобны тем, что раз или два в год или даже чаще бывают в охоте, и каждый раз в течение недели и нередко месяца или двух, причем они упрямятся, не едят корма и т. д.). У казаков более правильный взгляд на это дело: они редко ездят на жеребцах и почти никогда на кобылах, мерин есть любимец этого боевого сословия»[753]. Отметим, что римские всадники, наоборот, предпочитали для войны резвых неоскопленных коней (Varro. Res rustic., II, 7, 15). Впрочем, даже кавалеристы XIX в. не могли прийти к единому мнению о том, кто более подходит по своим качествам для военных целей: жеребцы-мерины или ко былы[754].
Сарматы, в отличие от других кочевников, кастрировали новорожденных жеребят. Апсирт так объясняет это (Hipp. Berol., 20, 5): «У сарматов же придумано еще новорожденных холостить и таким образом делать их кастратами, если же этого у них не происходит,