По карте он следил за военными событиями, объяснял Витюшке:
— Видишь, как фашисты усилились — какую территорию захватили? — Пальцем он очерчивал границы гитлеровской Германии и успокаивался, когда взгляд падал на огромную, не сравнимую ни с одним другим государством территорию Советского Союза, окрашенную на карте в красноватый цвет.
Однажды Надежда Самойловна услышала, как ребята, собравшись в комнату к Саше, спорили, с каких лет берут в Красную Армию добровольцами.
— С восемнадцати… — утверждал Володя Малышев. — Я узнавал.
— Вот в гражданскую войну — тогда другое дело… — замечал Егор Астахов.
— Аркадий Гайдар в шестнадцать лет уже командовал отрядом. А Корчагин?.. Еще раньше, — доносился голос Саши.
Мать слышала, как он быстро ходил по комнате, поскрипывая половицами. Не выдержав, Надежда Самойловна вошла в комнату к сыновьям.
— Уж не на фронт ли собираетесь? — спросила она.
Ребята смущенно молчали.
— Вздумаете уезжать — с комсомольского учета не позабудьте сняться, — нарочито деловым тоном напомнила она, зная, чем можно воздействовать на ребят. — Самовольный отъезд теперь, в военное время, считается дезертирством…
Зима в 1940 году стояла особенно суровая. Морозы в феврале достигали сорока градусов. Саша по своей привычке ходил налегке, порой не застегнув как следует полушубок, без шарфа, с открытой шеей.
А когда мать тревожилась, он говорил:
— Комсомольцы должны закаляться.
Может быть, поэтому Саша особенно любил лыжи. Ока рядом. По снежной целине над рекой лыжня особенная, легкая. И как приятно быть первооткрывателем с ребятами своего класса! На лыжах уходили далеко в лес, охотились. Возвращались к вечеру. Зимний день короток. И тогда допоздна горел в ребячьей комнате дома Чекалиных огонь. Мать видела — старший сын занимается. На сердце становилось спокойно.
— Комсомольские поручения-то тебе дают? — спрашивала Надежда Самойловна, заглядывая одним глазом в книгу, которую он читал.
— Стенгазету выпускаю… На днях цветной лом собирали… — перечислял Саша. — А вообще в деревне комсомольцам больше работы. У нас пока делать нечего. «Все внимание уделяйте, — говорят, — учебе».
— Правильно, — подтверждала Надежда Самойловна. — Все пути Советская власть открыла перед вами. Теперь только лентяи не учатся.
Саша учился хорошо. А вот у Витюшки бывали срывы, и тогда старший брат грозился:
— На буксир возьму!
Витюшка тяжело вздыхал и усаживался за уроки. Плыть на буксире для пионера было позорно. Да и перед Сашиными товарищами неудобно, Витюшка старался дружить и с Володей, и с Васей, и с Егором.
Особое место среди Сашиных друзей занимала Наташа Ковалева. У Наташи не было закадычных подруг в классе, вообще она предпочитала дружить с мальчиками, но выделяя среди них никого. Пользовалась она в классе большим авторитетом. Саша почувствовал это с первых дней прихода в школу. Сначала он решил: хорошо учится — поэтому и уважают.
Потом понял, что дело не только в учебе. Была в этой стройной черноглазой девушке какая-то особая серьезность и внутренняя сила, невольно внушавшая уважение. В классе она не командовала, не лезла со своими советами и нравоучениями, держалась просто и как-то независимо от подруг. И эта независимость выделяла ее не только в обращении со школьниками, но и в своих взглядах на окружающее. Даже школьные сочинения, которые она писала как-то по-своему, отличали ее от других. Красивой ее нельзя было назвать. Были среди ее подруг в классе более миловидные девочки, даже более развитые и начитанные, чем она. Но Саша не замечал остальных. Казалось ему, что и Наташа больше обращает на него внимания, чем на других. Прежняя резкость и угловатость у нее сменились более ровным, ласковым тоном. С ней можно было поговорить по душам, зная, что она не поднимет на смех и не разболтает другим. Как-то на перемене, оставшись вдвоем с Сашей в классе, она задумчиво спросила:
— Книг я много читала. А вот в жизни все как-то по-другому идет… Почему это так?..
Перед этим в классе спорили о подвигах. Говорили о Павке Корчагине, о героях-летчиках, о папанинцах.
— Чем ты недовольна? — спросил Саша.
— Собой… — призналась Наташа. — Не чувствую я в себе ничего особенного. Просто безликая, бесхарактерная единица, как и множество других. Мне кажется, ни на какой подвиг я не способна… Вот увидишь, Шурик, проживу я жизнь скучно.
Саша не мог ничего ответить, а про себя подумал: «Я тоже никакого подвига не совершу. У меня тоже характер неустойчивый».
Как-то Наташа доверила ему свою тайну.
— Только ты никому не говори… — покраснев и смешавшись, тихо попросила она.
Саша узнал, что мечтает она уехать сестрой во фронтовой госпиталь.
— А школа как же? — спросил Саша. В душе он сам уже готов был вместе с Наташей уехать на финский фронт, но все же предостерег Наташу: — Не примут до восемнадцати лет. А до тех пор, кажется, так и не доживешь…
Вскоре Наташа снова вернулась к этому разговору. На комсомольском собрании обсуждали поведение Егора Астахова. Во время занятий в классе он надерзил преподавателю русского языка и демонстративно ушел с урока. Все видели, что перед этим он был чем-то очень взволнован и лицо у него было усталое, опухшее — видно, не спал ночь.
Наташа, неожиданно для всех, резко выступила в защиту Егора, хотя его вина не вызывала ни у кого сомнения.
— Егор гордый и обидчивый… Не следовало преподавателю упрекать его за невыполненную работу… — заявила она.
— По головке, может, погладить?.. — осведомился Вася.
В классе засмеялись.
— Надо к человеку с душой подходить, а не с дубиной, — сразу срезала его Наташа.
Саша пытался ей возразить, но она резко оборвала и его. А потом, когда они вдвоем в коридоре просматривали висевший на стене свежий номер «Комсомольской правды», она первая заговорила и тихо попросила:
— Ты не сердись на меня… Мне кажется, жизнь у Егора Астахова дома тоже невеселая, как и у меня… Мне жалко стало его, такой ершистый, сердитый… Мне кажется, я порой тоже бываю такая же беспомощная и сердитая…
Этот разговор заставил Сашу повнимательнее взглянуть и на Егора и на Наташу, задуматься. Ему как-то пришлось не по душе, что у Наташи и у Егора есть что-то общее, сближающее их. Почему Наташа беспомощная, он так и не понял. Наоборот, она с характером. А что касается обидчивости, то все обидчивые…
«Очевидно, опять с дядей поругалась…» — решил он.
Саше нравилось бывать у Ковалевых, хотя он почему-то стеснялся Наташиной матери, Дарьи Сидоровны, молчаливой худощавой женщины, работавшей санитаркой в местной больнице.
Вместе с ними жил Наташин дядя, брат матери Прохор Сидорович Ковалев. Обладал он способностью сразу все на лету подмечать и в глаза выговаривать своему собеседнику. Прохор Сидорович сапожничал. У него, как говорили в городе, были золотые руки. Но он любил выпить, и это, Саша знал, омрачало жизнь семьи. Выпив, становился несдержан на язык, оскорблял сестру, ругал племянницу. А на другой день просил у них прощения. Саша знал, что все это очень действовало на впечатлительную Наташу.
Весной у Саши появился велосипед. Самыми счастливыми были минуты, когда он сажал Наташу на раму машины и ехал кататься. Черные глаза Наташи горели, волосы трепетали на ветру, когда он мчался под уклон к реке.
— Тише!.. Тише!.. — испуганно просила она, а ему хотелось мчаться быстро, так, чтобы дух захватывало и ветер свистел в ушах.
— Если я преждевременно умру, то от твоего велосипеда… — шутила она потом и признавалась: — Хорошо!.. Я тоже… хотела бы летать птицей…
Саша знал, что и она мечтала иметь свой велосипед, но на него ведь надо много денег.
Ребята теперь часто уходили рыбачить на Оку.
— Пойдем с нами на рыбалку, — приглашали они Наташу.
— Вот еще… — Наташа смеялась. — Тоже занятие — мерзнуть ночью на берегу реки…
— Наташенька! — шутил заядлый рыболов Егор Астахов. — Хочешь, я на колени встану?..
Был он в одно и то же время и грубый и ласковый. Саше не нравились его шутки. Так настойчиво, безотвязно приглашать, как Егор, он не умел и удивлялся, откуда порой бралось у сдержанного, немногословного Егора такое бесшабашное ухарство.
Из дома рыболовы уходили с вечера. Ночь проводили у костра, на берегу реки. Костер тихо потрескивал, разбрасывая по сторонам неяркие желтые отблески. Горьковато пахло дымком. В синеватых сумерках ночи таинственно шуршали прибрежные кусты, что-то тяжело вздыхало в соседнем болоте.
Ночная тишина располагала к откровенности. Тут за костром ребята узнали, как Егору Астахову трудно жить и ладить с отцом, торговавшим в пивном ларьке.
— У него одно только на уме — деньги… — жаловался Егор.
Володя Малышев мечтал о великих и необыкновенных делах, которые ему предстоит совершить. Вася Гвоздев сочинял разные веселые небылицы, на которые он был большой мастер. А Саша ничем в эти минуты не выделялся среди ребят. Любил он молчать и слушать, когда остальных тянуло на разговоры. Незаметно проходило время. Перед рассветом все чаще слышались всплески на реке.
— Ишь как щуки жируют, — шептались ребята, расходясь по прибрежным мокрым от росы кустам.
Притаившись в удобном месте с острогой в руке, рыболовы следили, когда поблизости всплеснет вода и на поверхности мелькнет черная спина речной хищницы.
Тут уж удача зависела от зоркого глаза и ловкости руки, державшей острогу.
На рассвете, когда в городе было удивительно тихо, ребята с добычей расходились по домам. А днем снова встречались на реке. Разноголосый шум стоял над берегом. Ребята уходили далеко от города, переплывали на противоположный берег на свое любимое место, где у кустов вода была особенно прозрачная, а дно песчаное, с мелкими камешками, над которыми серебристыми табунками резвилась мелкая шустрая рыбешка.
Как ни хорошо было в городе среди новых друзей, не забывал Саша и Песковатское. Порой его неудержимо тянуло в родные места, где прошло его детство, где каждое дерево, каждый кустик был знаком-перезнаком и чем-то напоминал прежнее, пережитое. Иногда он там задерживался по нескольку дней.