– Да? Вам правда нравится?
– Конечно! Это же великолепно! Кто ещё, кроме вас, так красиво опишет вечерний закат!
– Правда? Вам понравилось?
– Ну конечно! Естественно! Как же могут не понравиться такие красочные, яркие, цветастые тексты. Цветистые, я бы даже сказала. Как цветы!
– Света, я не могу поверить. Вы серьёзно? Вам правда нравятся мои рассказы?
– Да, конечно, Виталий, они отличные. Жаль, что вам трудно придётся с вашими талантливыми текстами пробиваться в нашей насквозь коррумпированной литературе.
– А вы говорили… вчера. Помните? Что можно пробиться.
– Виталий, вы идиот?
– Я?
– Да, вы.
– Я…
– Да, вы. Виталий, вы и впрямь подумали, что вот эти вот, я даже не знаю, как их обозначить… вот эти, скажем так, текстовые массивы (рассказами мне их трудно назвать) мне могут понравиться?
– Значит… вы… вы меня обманули?
– Виталий, да нет, я вас не обманула. Вас невозможно обмануть. Можно обмануть крепкого, способного автора, сказав, что он гений вселенского масштаба. А вас обмануть нельзя. То, что вы пишете, – это, простите, звенящая пустота. Это даже не бездарность, это не «плохо написано», нет. Это просто такая, скажем так, яма, огромная яма. Пустая, на месте которой никогда ничего не будет построено. Поэтому я вас не обманула. Яму обмануть нельзя. Действительно, вас нигде не напечатают (хотя, кстати, почему, есть места, где такое любят, я могу подсказать). Да, вас будут затирать, будут отказывать вам в публикациях и премиях, будут публиковать и давать премии, как вы говорите, своим. И правильно будут делать. Потому что эти «свои», как вы выражаетесь, пишут примерно в миллион раз лучше вас, вот их и будут публиковать и давать им премии. Потому что они гораздо, несравнимо лучше пишут, чем вы. Такая вот, понимаете, несправедливость.
– Светлана… Света. А что же мне делать? Да и почему так? Мне вот говорили на семинаре в Липках, что это неплохо.
– Что делать? Очень просто. Надо просто писать дальше. Писать, знаете, невзирая на чьи-то там мнения, на критику. Писать, писать и писать. Выговаривать, нести людям своё слово. И люди, знаете, рано или поздно откликнутся. Не обращайте внимания на критику. Мало ли кто обругает талантливого писателя? Вот, например, приехала столичная фифа, мельком посмотрела и вынесла типа приговор. Ну и что? Да пошлите её на хуй! Прямо вот так – на хуй! И пусть сидит себе смотрит на море. А у вас ведь слово, у вас ведь смыслы! Вы ведь писатель! Вам важно донести до людей, до народа, смыслы, нравственные коды. Или как их. Ну, в общем, вот это вот всё. Я, кстати, серьёзно. Я бы вот так ко всему этому относилась, если была бы насквозь, абсолютно бездарным писателем. И вам советую именно так ко всему этому относиться.
– Света… я даже не знаю, что сказать.
– Ничего, Виталий, со временем будете знать, что сказать. Придёт и ваше время. Будете книжки подписывать, и очередь с улицы будет стоять. Будете знаменитым писателем. У вас всё для этого есть: звенящая, ликующая бездарность, девственный, не заполняемый ничем ум, отсутствие чувства юмора. Вы просто идеальный писатель нашей эпохи. Я вам вот что посоветую. Вам надо просто сделать над собой усилие и написать роман. Листов как минимум на десять. И вас ждёт просто грандиозный успех. Все премии получите, жизнь удастся.
– Я… Светлана… Я уже пишу. Пишу роман.
– А я так и думала. Я не сомневалась в вас. Ну вот и пишите. Только допишите обязательно! Минимум десять листов! Отлично! Вижу впереди вашу сияющую судьбу.
– Светлана, я… Вы считаете меня бездарем?
– Виталий, да не то чтобы я вас кем-то считала. Дело не в этом. Вы просто и есть бездарь. Ваш вопрос – это ровно то же самое, что человек ростом в полтора метра подойдёт и спросит: а правда, что вы считаете, что у меня рост метр пятьдесят? Ну да, правда, но тут дело не в том, что я что-то там считаю, а в том, что просто ну вот рост метр пятьдесят.
– Светлана…
– Лучше Света.
– Света. Ну что же…
– Сейчас такой мем есть – ну штош.
– Я буду писать, как вы мне и посоветовали. А то, что я бездарь… Ну, бездарь. Что теперь. Но… я хотел сказать вам… Что вы очень красивая.
– Ну, это да. Видите, как судьба несправедливо распорядилась – вы бездарь, я красивая. Так бывает. Вы, главное, пишите.
– А можно ещё к вам сюда прийти?
– Я не очень понимаю, зачем вам это может быть нужно. Слушайте, я ведь назвала вас бездарем, и это, кстати, не вполне соответствует действительности. У вас хоть какая-то авторская гордость есть? Что, не можете послать на хрен красивую бабу-критика? Ну не будьте таким уж ничтожеством!
– Я… я…
– Знаете, как в советской армии говорили – головка от хуя! Я, я.
– Откуда вы знаете, как говорили в советской армии?
– Филолог должен знать все пласты языка, и я их все знаю.
– Зря вы матом ругаетесь. Такая красивая женщина.
– Вот первую часть вашего высказывания я ещё готова воспринять. Может, и впрямь не стоит. А вот вторую – нет. Какая разница, красивая или некрасивая. Не говоря уже о том, что я не просила вас оценивать мою красоту.
– Светлана… Света… Можно я ещё раз к вам сюда приду?
– Ну а что. Территория общественная, хотите – приходите. Я, правда, не знаю зачем, но если вам это для чего-то нужно, то вэлкам.
– Спасибо. Спасибо. Я…
– Я, я. Помните?
– Да-да, помню (усмехается). Головка…
– От хуя. Будьте смелее.
– Да, хорошо. Спасибо. Я завтра приду.
– Ну давайте.
– До встречи.
– До свидания.
Дальше мы видим Свету только с высоты, как будто её снимает дрон. Она полулежит на удобной скамейке со спинкой на дальнем участке морского пляжа. Она полулежит очень красиво. Ноги её вытянуты, она иногда слегка сгибает в колене то одну ногу, то другую. Потом опять разгибает. Это красивое зрелище. С высоты дроновского наблюдения мы видим, как к Свете подходит Виталий, садится на краешек скамейки, они некоторое время говорят (наверное, говорят, мы их не слышим), потом Виталий, сгорбленный, уходит. А Света продолжает полулежать.
На следующий день мы видим, что Виталий приходит к Свете и уже с ощутимой уверенностью садится на край скамейки, а потом мы видим, что Света подвигается, и Виталий располагается на той же скамейке рядом со Светой. Он тоже полуложится рядом со Светой и смешно вытягивает свои нелепые бледные ноги.
И это не значит ничего.
Антон ведёт потрёпанного, внутренне покорёженного Серёжу к начальнику Комбината. Приёмная, секретарь. Подождите. Проходите. Серёжа проходит в просторный кабинет начальника Комбината.
– Здравствуйте, Сергей Петрович! Рад вас видеть, так сказать, в добром здравии!
– Здравствуйте. Вы извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста.
– Сергей Петрович, да вы не волнуйтесь. Вот, присаживайтесь. Антон, вы пока выйдите. Сергей Петрович, чаю? Давайте, давайте, у меня есть отличный дарджилинг. Давайте продегустируем. Даже если вы не ценитель чая, вы почувствуете. Катя! Катя, милая, сделайте нам чайку. Я вчера принёс, вы видели. Дарджилинг. Вот его заварите, пожалуйста.
– Вы… вы… вы извините, пожалуйста.
– Сергей Петрович, я тогда к делу, раз вы настаиваете. Сергей Петрович, у нас тут, конечно, как вы видите, порядки очень свободные. Многое можно, за побеги не наказываем. Да. За побеги не наказываем. По новому законодательству. Кстати, знаете, что было бы вам по старому законодательству? Ладно, хорошо, я не буду, не буду. У нас нет цели вас запугать.
Серёжа склоняется над столом, почти касается лбом столешницы, начинает монотонно бормотать:
– Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста.
Начальник Комбината некоторое время не без странного удовольствия смотрит на Серёжу, слушает его одинаковые реплики. Потом легко касается рукой задней стороны шеи Серёжи. Серёжа дёргается, принимает прямое положение, смотрит невидящими глазами.
– Сергей Петрович, вы не волнуйтесь. Уже завтра утром всё пройдёт, вы будете чувствовать себя совершенно здоровым человеком. А сейчас – ну да. «Доброе возвращение» – довольно жёсткий инструмент. Я вас понимаю. Но и вы нас поймите. Мы же должны вас как-то возвращать. Ну вот мы и возвратили. По-доброму, так сказать.
– Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста.
– Сергей Петрович, да вы не переживайте. Вы меня сейчас слышите? Понимаете?
Серёжа вдруг обретает осознанность взгляда, словно бы просыпается.
– Да. Да, господин начальник Комбината. Я слышу вас, понимаю.
– Сергей Петрович, можно просто по имени-отчеству, Василий Палыч, как у нас, русских людей, принято.
– Да, Василий Палыч. Спасибо. Я вас слушаю.
– Сергей Петрович, дорогой вы мой человек. Как вы знаете, мы не наказываем за побег. Стремление к свободе – естественное свойство человеческой природы. Но и вы нас тоже поймите. Если вы вот так, на постоянной основе, будете гулять, мы тоже будем вынуждены принять некоторые меры. Как-то более внимательно за вами следить, контролировать вас. Вы понимаете?
– Да, господин… Василий Палыч, да, я понимаю.
– Ну хорошо.
Начальник Комбината склоняется к Серёже, легко касается задней стороны шеи Серёжи. Серёжа дёргается всем телом.
– Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста. Извините меня, пожалуйста.
– Хорошо, хорошо, достаточно. Ну, вот видите?
Начальник Комбината склоняется к Серёже, легко касается задней стороны шеи Серёжи. Серёжа как-то резко расслабляется, фокусирует взгляд.