Пропадун бы меня не забрал, он мог меня просто напугать. Потому что если он дух убийцы, как я предположил, того самого, который меня когда-то убил, то не плевать же ему все равно на правила души! Например, ни одна душа не имеет права изгнать другую душу из тела.
Однажды ночью я снова проснулся в страхе. Он был совсем рядом, я чувствовал его холодное дыхание на своей коже. В панике я громко закричал, мама, как всегда, обняла меня и начала тихо петь песню. Но на этот раз я не успокоился. Он был слишком близко, я понял, что он вот-вот унесет меня в свой мир. А я совсем не хотел туда и не хотел расставаться с мамой.
И тогда я сделал то, что никогда не делал раньше: я стал орать, как взрослый. Я орал громко и долго каким-то не своим, чужим голосом. Потом в комнате стало совсем тихо, и я тоже затаил дыхание. Так я понял, что если кричать, то можно остановить зло.
Я везде был рядом с мамой. И однажды мы отправились в Индию. Тогда я не знал, что такое деньги, но слышал, что их у нас нет. Мама мечтала поехать хоть куда-то и очень обрадовалась, когда подруга предложила ей поработать бесплатно, с оплатой расходов на перелет и проживание.
Мы прилетели в Индию. Все здесь было удивительно. Запахи, песок, океан – все было новым и необычным для меня. Здесь было больше запахов, больше звуков, и они все были новыми, это пугало. Мама учила меня слушать мир вокруг: когда мы шли по пляжу, мама описывала мне, как волны накатываются на берег, как песок скрипит под ногами, как чайки кричат в небе.
Саша:
Как только мы прилетели и я проснулся, я узнал про мальчика Томаса. Я сказал маме про мальчика и его дядю, который недавно умер. О том, что тот никак не хочет уходить и сейчас находится в ЗаВходске. ЗаВходск – это место перед тем пространством, куда попадают, когда умирают. Уже третью ночь подряд он не хочет уходить. И я никак не мог с ним попрощаться. Я говорил о нем постоянно, пока он не ушел. Мама никак не могла меня понять, но почему-то сразу завесила зеркала. Маме было страшновато.
Я ел, сидя на коленях у мамы, и к нам постоянно подходили собаки. Я их боялся, и мама отгоняла их. Еда всегда была для меня серьезным процессом, целым приключением. Мне нравилось кушать, чувствовать разные вкусы, но, когда мама настаивала, чтобы я ел больше, меня начинало тошнить. Очень скоро мама поняла это и перестала настаивать. Настаивать было бесполезно.
Раньше, когда я только научился разговаривать, мне очень не нравилось, когда мама заставляла меня говорить «привет», «поздоровайся с тетей и дядей», «спасибо» и другие слова. Эти слова не были никак связаны с тем, что я хотел или чувствовал. Чаще всего я просто молчал и ничего не говорил.
Саша:
Мне казалось, как будто бы я должен им кланяться, что ли. Чуть позже я назвал это «падишашеством». Иногда прям не хочется с кем-то здороваться, но тебя все равно заставляют!
Однажды на пляже к нам подошел мужчина. Я был рад встрече, ведь мы уже виделись раньше. Он говорил на языке, который я не понимал, но я услышал уже знакомое слово «учитель». Он поклонился мне, опустив голову и подставив ее под мои руки. Я как будто привычным жестом потрепал его по волосам. Я точно знал, как себя вести и что делать, но не знал, что говорить. И тогда я стал напевать мотив какой-то песни, я напевал его весь оставшийся день.
Когда мама спросила, что за песню я пою, я ответил, что я так лечу. Жалко, что я тогда не мог рассказать больше, но я знал, что музыка может лечить. Я люблю сочинять музыку и заполнять ей пространство, но ту, которая звучала в моей голове в тот день, я уже не помню.
Иногда люди на пляже начинали меня жалеть, и тогда мама останавливала их и не разрешала так делать. Она объясняла, что только я сам могу знать, счастлив я или нет, и она не позволит никому навязывать мне свое мнение. Мне нравилось, как мама говорила. Я чувствовал, как незнакомые люди пытаются меня изменить – заставить ходить, сидеть и говорить так, как они считают правильным. И вот это мне не нравилось.
Саша:
Люди, которые постоянно наставляют, учат, как жить, таких я называю голубчеными. Когда они начинали мне, и даже не мне, советовать, как надо жить, мне хотелось их треснуть. А если я не мог их треснуть, то я знаете что делал? Придумывал про них глупые сказки, где они всегда проигрывали. Нехорошие. Вот так-то.
В Индии я узнал, что я сверхчувствительный. Тетя в шатре рассказывала про таких деток и постоянно называла мое имя. Она говорила, что я не люблю громких звуков, что я сразу чувствую, если кто-то хочет поругаться, и могу расплакаться. Еще она рассказала, что мне сложно привыкнуть ходить по песку, и что мне не нравятся неожиданные касания, и что я могу даже укусить другого ребенка в ответ, потому что мне страшно.
Там же я впервые услышал, что я аутист. Но это не так! Я знаю, кто такие аутисты, у меня аутизма нет. Но мама все равно так говорит, когда у нее кто-то спрашивает, почему я постоянно кручусь или качаюсь из стороны в сторону. А мне просто это нравится. Это позволяет мне почувствовать себя в танце, в движении, а не просто стоять, как статуя.
Саша:
Почему я кружусь? Во-первых, можно играть, как будто бы я куда-то еду. А во‑вторых, у меня такое ощущение, как будто бы у меня кружится голова. И мне это ощущение нравится… Я останавливаюсь, и все вокруг меня едет. Это как если ехать на огромной беззвучной машине, но она не будет вибрировать, и я не буду слышать ее звука. Примерно такие же ощущения.
А еще мне кажется, что так вообще пространство чистится. Не зря же, когда я начинаю кружиться, ко мне больше вдохновения приходит. Иногда, даже когда я сказку сочиняю… почему-то мне кажется, что когда я ее сочиняю, то, когда я кружусь, она быстрее начинает у меня двигаться, чем когда я сижу.
Но все это было правдой. Когда мы жили в Москве, мама расстраивалась, если я плакал или капризничал в ресторане. А мне просто не нравились громкие звуки. И люди, которые злились, – я чувствовал их, хоть и не видел. Люди, когда злятся, как-то по-другому пахнут. Плохо пахнут, неприятно.
Однажды мама сама на кого-то злилась. И я просто сказал ей цитату из сказки: «Черт ли сладит с бабой гневной, спорить нечего с царевной…» Мама замерла и переспросила: «Это ты мне?» А я продолжил: «Сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок».
Мама ничего не ответила, но злиться перестала. Тогда я понял, что слова как волшебство. Если что-то вовремя сказать, это может изменить настроение и даже успокоить маму. Я не всегда мог выразить своими словами то, что я чувствовал, но легко вспоминал строки из сказок или песен, и они помогали мне.
Саша:
Я нахожу свои минусы во взрослом языке. Во-первых, на взрослом языке некоторые вещи, например, объяснить нельзя. Допустим, как я могу на взрослом языке какому-то голубчоному сказать, чтобы он перестал голубчонить? Он начнет истерику устраивать. А если бы я это сказал на сказочном языке, пока он расшифровал, уже поздно было бы
Во-вторых, я стал какой-то зажатый. Раньше я мог людям в открытую сказать, что я о них думаю, а теперь у меня появилась какая-то противная штука, которая не дает мне это говорить, и как будто меня все время кто-то зажимает.
Когда к нам чужие люди приходят, я не могу им сказать так, как мог раньше, что с ними будет и что с ними не будет. Только с их разрешением могу. И мне кажется, это довольно-таки глупо, ведь на свете столько людей, которые никогда не станут задавать вопросы. Вот если они сейчас придут ко мне, мне только один небесный медведь, или кто там еще, подскажет, что им надо что-то сказать. А раньше я мог как-никак им все толково сказать. Вплоть до того момента, как я начал узнавать, что некоторые люди не любят, когда им что-то в открытую говоришь. Это испортило некоторые качества. Взрослый язык слишком прямой и зажатый, собственно, как и некоторые части во мне сейчас после того, как я узнал эту глупую непонятную правду.
Из Индии я помню еще одну историю.
Мамина работа подошла к концу, и мы уже скоро должны были ехать домой, я сидел в нашей игровой. Это пространство называлось «школа привязанностей». Вдруг рядом стал мяукать котенок, его голос был еле слышным. Я не любил кошек. У нас дома в Москве жил кот, которого папа привез из автомастерской. Поэтому его звали Масляный Фильтр. Он был тихим и спокойным. Я был к нему равнодушен.
Но этот котенок понимал меня без слов. Я мысленно попросил его не мяукать, и он перестал. Я спросил, хочет ли он есть, и он ответил, что нет, ему просто страшно. Тогда я попросил маму взять котенка домой и рассказал, что это – маленькая кисонька, которая умерла. Она разбилась, и теперь ей страшно. Мама помолчала и согласилась. Она только спросила: «И как же мы повезем ее с собой в Москву?» Но я ответил, что сам разберусь. Я назвал ее Юшечка, как в сказке «Гарантийные человечки».
Юшечка волновалась и не хотела лететь в самолете, но я ее успокоил и разрешил сесть мне на плечи, пока мама будет нас нести на руках.
Когда мы приехали домой, Юшечка очень обрадовалась новому дому, и я пригласил ее зайти. Но как только мы зашли, наш кот Фильтр испугался, зашипел и убежал под ванну. Он сидел там почти сутки, пока мама и бабушка пытались его выманить чем-то вкусным.
Я объяснил маме, что это из-за Юшечки, но мама никак не могла понять, о какой Юшечке идет речь. Странная какая, ведь она сама же разрешила мне завести котенка, пусть и не могла его видеть.
В конце концов мне стало жалко нашего Фильтра, и я попросил Юшечку перебраться в любую другую квартиру поблизости, ведь все равно она бесплотный дух. Но я разрешил ей приходить ко мне в гости.
Саша:
Впоследствии я убил кисочку Юшечку. Представил, что я ее отравил. Я имею в виду воспоминания о ней, конечно. Она и так была умершая. Духа убить нельзя. Я, например, также могу убить свою душу, но при этом она все равно останется.
Это ж вообще сказка про Таню была. Суть самой сказки про «Гарантийных человечков», что там Таня, которая пытается их поймать. И там есть две половины: иногда побеждала хорошая половинка, иногда – плохая. Плохая – это Яна, потому что Татьяна, а хорошая Юшечка, потому что Танюшечка. И Юшечка ее там как-то останавливала, типа советовала ей не делать по-плохому.