Не теряя времени даром, он поцеловал ее в губы.
Никто раньше не целовал ее в губы. Думая лишь о партии, смакуя свой успех, решив, что Мендель, вероятно, в конечном счете был прав — она нравится Сагану, — Сашенька позволила ему прильнуть к ее губам на целую минуту. Его язык пробрался в ее рот, облизал губы, зубы, язык. Ее губы затрепетали, она вся обмякла. На одно мгновение, лишь на мгновение она закрыла глаза и замерла, склонив голову ему на грудь. Сашенькина рука сделала то, что ей давно хотелось сделать: провела по волосам, напоминавшим ей сахарную вату. Они делились сокровенным — говорили о поэзии, о его браке, его головных болях, о ее семье, — но не сказали ни слова о «большой игре» конспираторов. Обмен рискованными сведениями стал кульминацией медленного чувственного танца на тончайшем льду. У Сашеньки кружилась голова, но тело охватило нервное возбуждение: ее накрыла волна ощущений.
— А вот и мы, барин! — заорал извозчик, чья борода превратилась в сплошную сосульку. Он поставил сани на полозья и направил тройку по большому кругу, чтобы забрать седоков. — Простите великодушно за то, что перевернул. Руки-ноги целы — здоровенькие, посмотреть любо-дорого!
Кожа у Сагана была теплая, колючая и обветренная на щеках и подбородке. Сашенька прямо обожглась об нее. Отшатнулась.
— Тпру-у-у! — Сани остановились перед Саганом с Сашенькой, обдав их грязным фонтаном ледяных осколков.
Саган помог Сашеньке встать, отряхнул от снега и усадил назад в сани. Руки и ноги у нее дрожали. Она отерла губы рукавом. Ее уверенность в себе была поколеблена, и это ее тревожило.
Через несколько минут они подъехали к избе и распахнули сбитую из досок дверь. Улыбающаяся розовощекая деваха в тулупе держала поднос с двумя стаканами гоголь-моголя. Раскаленное небо раскинуло над ними свое мягкое одеяло, от снега оно казалось темно-фиолетовым.
Вскоре они простились на вокзале.
У нее на подбородке появилась сыпь. Она коснулась ее кончиками пальцев, вспомнила губы Сагана, вся задрожала.
Ротмистр Саган смотрел, как Сашенькин поезд трогается и набирает скорость; пар из трубы паровоза напоминал белые плюмажи на киверах жандармов. Он прошел к начальнику станции, исполненному благодарности и восторга. Войдя в уютный кабинетик этого болвана, Саган согрелся у датской печки, плеснул себе коньяку и стал писать доклад начальству, генералу Глобачеву.
У Сагана заломило виски — начиналась нестерпимая головная боль. Он быстро втер в десны целебный порошок, потом сделал две понюшки. Дела шли совсем не так гладко. Положение в Петрограде тревожило и его самого, и его генерала куда больше, чем он признал в разговоре с Сашенькой. И Саган и генерал соглашались в одном — необходим роспуск Думы: пора, полагали они, пустить в ход казацкие нагайки. От кокаина тревога сменилась ощущением полного довольства — оно пульсировало в его висках.
Еще со дней учебы в Пажеском корпусе Саган всегда был первым, был он и лучшим во время двухлетнего обучения в школе сыщиков. Он набил руку на антропометрических таблицах Бертильона, автора системы приемов судебной идентификации; выиграл соревнования по стрельбе на занятиях по огневой подготовке и безупречно прошел практику у ротмистра Гласфедта; на «отлично» усвоил «Инструкции организованного управления внутренними агентами», которые он педантично применял к Сашеньке. Он назубок выучил вежливые рекомендации полковника Зубатова, гения охранки, который писал: «Вы должны рассматривать своего информанта как любовницу, с которой у вас случился роман».
Вообще, невозможно завербовать революционерку в двойные агенты без применения в той или иной форме рыцарских законов. Хотя позволять глупым подросткам считать себя серьезными людьми, которые не приемлют и намека на флирт, однако при этом сами ведут себя невоздержанно в сексуальном плане — совсем не по-рыцарски. Саган следовал рекомендациям Зубатова с одной эсеркой и с большевичкой. Ни первая ни вторая не были красавицами, но дело разведки с лихвой компенсировало безрадостную эстетику.
Саган всегда тщательно готовился к своим встречам с Сашенькой: слушал ритмы последнего танго, разучил кучу виршей этого рифмоплета Маяковского, который вскружил ей голову.
Из-за ее преданности большевикам его задача оказалась детской забавой: людей, лишенных чувства юмора, расколоть проще простого. Как и многие революционеры, она была жидовкой — из числа тех вероотступников, которые или поддерживали безбожный марксизм, или служили германскому кайзеру. Он посмеивался над собственным либерализмом — он, так ревностно служивший вере, царю и Отечеству, преданный старому порядку.
Теперь, взяв на станции перо и чернила, он начал писать рапорт генералу:
«Ваше превосходительство, я весьма удовлетворен ходом дел с агентом 23Х (Песец) , работа с которым наконец начала приносить свои плоды. Как известно Вашему превосходительству, я тайно встречался с этим членом РСДРП(б) уже одиннадцать раз, включая первый допрос. Часы работы не были потрачены даром и вскоре дадут осязаемые результаты.
Отслеживая передвижения Песца посредством нашей службы наружного наблюдения, нам удалось арестовать трех большевиков, занимающих относительно высокое положение в партии, и установить новый адрес подпольной типографии.
Затраты на вербовку данного агента:
1) моральные — дали ей уверенность в моей симпатии к ее делу и к ней лично (мое участие в вызволении ее матери из апартаментов Черного было как нельзя кстати, я завоевал ее доверие);
2) тактические — выдача имени привратника, недавно принятого в партию, партийная кличка Конногвардеец, не стоила нашей службе ничего, поскольку нам все равно не удалось завербовать его в качестве платного агента, несмотря на обычное щедрое вознаграждение (100 руб. ежемесячно) согласно инструкции Столыпина «О порядке вербовки и использования платных агентов».
На сегодняшней встрече агент назвала имена двух революционеров: меньшевика и большевика, причем последнего уже давно разыскивают охранные отделения Баку, Москвы и Петрограда. Я организую наблюдение за ними согласно инструкции генерала Трусевича «О наружном наблюдении», а затем арестую. Прошу Вашего разрешения на дальнейшую работу с агентом Песец, поскольку полагаю, что она будет нам полезна только в том случае, если направлять ее буду лично я.
Существует вероятность того, что она сообщила нам указанные имена по распоряжению своего руководства, но я считаю, что угроза разоблачения в глазах товарищей заставит ее нам подчиняться.
Наше основное задание — арест Менделя Бармакида, ее дяди (партийные клички: Косолапый, товарищ Барамян, товарищ Горн и др. ) , и всего большевистского Петроградского комитета, но я абсолютно уверен, что данная организация полностью разгромлена и не представляет никакой угрозы в обозримом будущем…»
«Бедняжка Сашенька», — самодовольно подумал он. Однако в глубине души он понимал, что Сашенька — самая яркая звезда на его небосклоне.
Нельзя сказать, что он с нетерпением ожидал встречи с женой или с генералом Глобачевым. Будь его воля, он бы каждую ночь встречался с Сашенькой на конспиративной квартире.
Ее робость, подростковые сомнения, ее нелепая поза, ее манера одеваться в серую саржу, грубые шерстяные чулки, блузу на пуговицах, укладывать густые волосы в чопорный большевистский пучок, при этом ни намека на косметику, ни капли духов, — это все вначале раздражало его. В последние недели она все больше и больше нравилась ему, он с нетерпением мечтал о том, чтобы почувствовать запах ее кожи, ее роскошных волос, увидеть, как она сверлит его проницательным взглядом своих серых глаз, как дотрагивается пальцами до маленькой верхней губы, когда говорит о матери, увидеть приятные округлости ее тела, которые она презирает и всячески прячет. И ничто так не умиляло его, как ее желание скрыть смешливость и живой нрав — нахмуренные брови, стремление играть в непреклонную революционерку. Он смеялся над шутками Господа: какой бы взрослой она ни пыталась казаться, Всевышний наделил ее красотой — этими всегда полуоткрытыми губами, этими испепеляющими серыми глазами, этой роскошной грудью, которая, вопреки ее желанию, делала Сашеньку еще более привлекательной.
А когда он поцеловал ее в губы, у него задрожали руки. Ее яростный отказ ответить на поцелуй ясно показал ему, какое острое, всепоглощающее наслаждение этот поцелуй ей доставил. Или ему только показалось? — задавался он вопросом. Мужчина под сорок часто теряет голову, когда ощущает такую кожу, такие губы, слышит хорошо знакомый голос, ставший хриплым от волнения. Он закинул за голову руки и подумал, что мог бы молиться на запах ее кожи, шеи…
Однако она оставалась его агентом. Служба царю и Отечеству — прежде всего. Шла непримиримая борьба между добром и злом, и Сашенька находилась на другой стороне. Если бы ему пришлось… он надеялся, что до этого не дойдет. Охранное отделение — совсем особый мир.
Его битва за сохранение Российской империи — это война сугубо тайная. Как говаривал сослуживец Сагана, генерал Батюшин, «честь и хвала тому, кто опозорит свое имя и свершит порученное дело в безвестности, которая станет ему единственной наградой». Он взял щепоть лекарства доктора Гемпа и втер его в ноздри и десны, тихонько посмеиваясь про себя.
Двери распахнулись. Появились сначала красный нос и рыжие усы, затем — необъятное чрево, и наконец весь начальник станции оказался внутри.
— Вы что-то говорили, ваше благородие? — спросил он. — Чем могу? Записочка моему начальству была бы кстати. Премного благодарствуйте…
— Почему бы и нет?
— Мы надеемся, вы сокрушите наших врагов — немецких агентов и жидомасонов! — Начальник станции потер руки.
— Несомненно! Когда следующий поезд на Финляндский вокзал? Мне нужно отправить донесение…
— Через пять минут, ваше благородие. Боже, царя храни!