Диакон вручил настоятелю увесистое Евангелие и забасил сугубую ектению. Внезапно припомнилось, как лет двенадцать тому назад, в мою диаконскую бытность, в другом старинном храме и при другом настоятеле я так же однажды после Евангелия вышел на солею и почти остолбенел от восхищения. Тогда я впервые отметил, что церковное солнце — какое-то особенное. Оно светило в окна купола, и зайчики забавлялись, прыгали по золотым царским вратам с одной завитушки на другую, с виноградной грозди — на резной листок. Интересно, тогда были другие «зайцы» или те же, что и сейчас?
Летят годы… Поменялась эпоха. Лошадей заместили автомобили, фузеи сменились пулеметами, на место купцов и лабазников пришли брокеры и менеджеры. Когда-нибудь все это тоже уйдет — канет в историческую пропасть, а церковный веселый свет останется. Эти же зайчики будут резвиться на макушках у других певчих, эти же лучи будут светить на тот же вечный евангельский текст, правда читать его будет другой диакон, внимать — другие люди. Зато потом, когда все пройдет, а Церковь останется, на Ее торжество соберутся все, все, кто от века сумел оценить неповторимый церковный свет, и эта радость уже не закончится.
К концу службы зимнее солнце висело уже высоко. Настоятель проповедовал, я радостный стоял рядом и глядел на полтора десятка прихожан, утонувших в огромном лучистом храме. В этом селе люди почти не утратили традиций: левую половину занимали женщины, а правую — пара старичков. Посреди церкви, под главной люстрой сидел кот. Старый крепкий кот. Закончилась проповедь, миряне подошли «под крест». Настоятель, я и диакон удалились в алтарь и разоблачились, а кот все продолжал сидеть. Он дремал под церковным солнцем и во сне покачивался из стороны в сторону. Когда последняя прихожанка вышла из церкви и в храме воцарилась тишина, мы услыхали мурлыканье, временами походящее на храп. Я с любопытством глядел на полосатого прихожанина в приоткрытую вратницу. Мой интерес заметил настоятель:
— Что, нравится? Это Барсик. Мы его уже не замечаем, привыкли.
— А откуда он взялся? — полюбопытствовал я.
— Да он тут всегда был. Ну, конечно, не он, а там предки его какие-нибудь… Но я вот лет, почитай, как тридцать тут служу и сколько помню, что ни служба, он всегда на это место приходит и молит… то есть дремлет. Пускай сидит. Зато насчет мышей — полный порядок.
Настоятель отыскал свою скуфью, и мы отправились к нему в дом чаевничать. Проходя мимо полосатого мышелова, батюшка поприветствовал его: «Барсик! Кыс-кыс!» Кот упал на спину, скрестил лапки и будто ответил: «Мя-а».
Техпомощь
Отец Георгий из села Горянина — человек благочестивый. Его храм возвышается над селом и отражается в пруду. Не ходит народ на службы — не беда. Бывало, напечет батюшка сам просфор, поставит матушку петь на клиросе и служит себе, молится. Господь ему внемлет: дома семья — Божий дар — шестеро детишек. С маленькими было тяжело, а сейчас… Кто замужем, кто учится, кто в армии. Дома один Давид — ему шесть лет.
В тот день отец Георгий по обыкновению служил. Давид хозяйничал дома — запалил керогаз и варил у крыльца поросячью тюрю в ведерном чугуне. Помощник все-таки. Он уже погасил фитиль и оставил чугунок остывать, когда услышал на улице за забором красноречивые проклятия. Злой рыболов-любитель, похожий на городского, пинал свой новый мотоцикл и плевал на него.
— Вот ведь делают! Главное, знак качества есть, а он глохнет, зараза, посреди улицы!
Рыбак плюнул и, почесав затылок, полез в инструментальный ящик за ключами. Маленький Давид немного постоял у калитки, посмотрел, как горожанин неумело обращается с пассатижами. Когда же рыбак уткнулся в схему двигателя, мальчику стало скучно и он пошел кормить своих любимых поросят. Ему нравилось смотреть, как те, учуяв завтрак, визжат и толкаются, а потом накрываются ушами и чавкают, уткнувшись в корыто. Когда Давид отправился в дом ставить чайник, с крыльца он увидел, что к мотоциклисту подошел их сосед — дед Лукич. Мальчуган наспех глотал горячий чай — очень уж хотелось посмотреть, чем кончится история с мотоциклом. Техника ему нравилась.
Лукич уже выкрутил свечи и ласково матерился на них.
— Главное, ёлки, искра есть. Свечки-то новые.
— Конечно, новые, я этот «ижак» месяц назад взял.
— Вот, ёлки!
Давид подкрался к ним сзади и затаив дыхание наблюдал, как Лукич разбирает новый мотоцикл «по болтикам».
— И бобина, ёлки, хорошая, и провода все новые…
— Ну да, новые.
— Вот, блин…
Лукич заставил рыбака нажимать на стартер, а сам смотрел на фыркающий двигатель и чесал затылок. Наконец он выпалил:
— Щас карбюратор разберем, если не поможет, ты эту технику вон, в пруду, ёлки, утопи.
Мотоциклист напрягся — жалко новую вещь. На пыльную землю ложились части карбюратора. Лукич разобрал его весь, вывалял в пыли, покурил и вздыхая начал собирать обратно:
— Вроде все рабочее, новое, ёлки…
Старик Лукич — мотоциклист бывалый, многим соседям он был единственной в селе техпомощью. Пять минут — и весь движок снова в сборе.
— Ну-ка, заводи!
Рыбак принялся раз за разом жать на стартер, прыгать на него. Затем вдвоем с Лукичом они толкали новый «ижак» по улице взад-вперед. Мотоцикл фыркал и не заводился. Наконец Лукич не выдержал:
— Тьфу на твой мотоцикл! У меня самого, ёлки, свиньи не кормлены, а я тут с тобой вожусь!
— Ну, как же… — возразил было городской, но дед его оборвал:
— Вон, видишь, пруд у церкви? Там его утопи.
Хозяин затосковал. Подкатил мотоцикл к изгороди Лукича и уселся на лавочку у его калитки. Затем закурил и принялся плевать в землю.
— Слышь, Лукич! — позвал он не поднимая головы.
— Чё? — отозвался тот из-за забора.
— А когда от вас автобус до города?
— По воскресеньям!
Рыболов ужаснулся:
— Сегодня же пятница!
— Ага, ёлки, пятница! — уже из сарая прошумел Лукич.
Давиду стало жалко несчастного мотоциклиста-рыбачка, и он подсел к нему на скамейку.
— Эхе-хе… — вздыхал тот и курил.
Мальчишка не выдержал:
— Хотите, я вам помогу?
Несчастный повернулся к нему:
-Ты?
-Да.
— А ты разве разбираешься?
— Нет, просто помогу, и все.
— Лукич! — позвал мотоциклист деда, — чё это за пацан тут? Он чё, соображает в технике?
— Ага, соображает, — съязвил тот, — это поповский сын, он щас тебя молиться заставит. Он, как и отец его. Всех, ёлки, задолбал: молись да молись.
Мотоциклист, уцепившийся было за соломинку, ощутил падение зыбких надежд.
— Хотите, заведется? — не унимался мальчик. Несчастный молчал.
— Ну, давайте помолимся, и заведется! Ну, давайте! Я же знаю, я пробовал. В разных вещах помогает.
Мотоциклист упорно молчал и начинал злиться.
— Я вот один раз помолился, так у меня поросенок выздоровел, а мама думала, что помрет.
Мотоциклист заиграл желваками:
— Уйди, пацан, уйди от греха…
Мальчуган не унимался:
— Ну, давайте помолимся, Бог поможет, Он все умеет.
— Щас по башке тресну! Чё тебе надо, чтоб ты ушел? — не на шутку рассердился мотоциклист.
— Вы помолитесь, и я уйду, сразу уйду, — залепетал мальчик чуть не плача.
— Ну ладно, что делать нужно? — сжалился рыболов.
— Просто перекреститесь и скажите: «Господи, помилуй и помоги мне, пожалуйста».
— И все?
-Да.
— И отстанешь?
— Отстану.
— Ну, ладно.
Мотоциклист выбросил окурок, махнул крестное знамение слева направо и произнес: «Господи, помилуй и помоги мне, пожалуйста. Всё?»
— Всё, — Давид улыбнулся.
— Ну, теперь проваливай.
— Ладно, я буду проваливать, а вы тоже не задерживайтесь тут и уезжайте.
— Как же я уеду, автобус только в воскресенье.
— А вы на своем «Юпитере», его Бог починил. Вот попробуйте.
Мотоциклист, чтоб отвязаться от прилипучего пацана, встал, «тыркнул» стартер, и… мотоцикл завелся. Не дожидаясь, пока заглохнет, рыбачок вскочил в седло и умчал из села.
Когда осела пыль, Лукич вышел из сарая, посмотрел вдаль, на большак. Почесал затылок и плюнул:
— Тьфу, ёлки, чертовщина какая-то.
Зимнее тепло
За окошком — холодрыга. Завывает вьюга. Декабрь громоздит в селе сугробы. Забор под окном почти весь утонул в снегу, только несколько кривых штакетин гордо торчат над бескрайней белизной. Временами сельская жизнь полна романтики: в печи полыхают дрова, в трубе поет ветер…
Сижу у окна, соскреб иней со стекла и любуюсь стихией. На моем столе миска со скользкими опятами — соседка угостила. Долго ловлю вилкой упрямый опенок. Скрипит миска, гудит печь…
Признаться, дареные грибы всегда уступают во вкусе и, главное, в настроении своим, добытым в лесных походах. Мой приятель все прошлое лето регулярно звонил мне, предлагал выбраться в лес. Я все ссылался на «недосуг», а сам втихую завидовал соседу, который то и дело вечерами выгружал из машины ведра с грибами. Повстречавшись с ним, я частенько пытал:
— Михалыч, какая добыча на этот раз?
— Да вот, грузди пошли.
Позднее снова интересовался:
— Теперь что, Михалыч?
— Да вот, успенские начались.
Лето уже заканчивается, если успенские опята начались. Вот уже и Успение на носу. Не за горами и осень.
Вскоре зажелтели листья, зарядили дожди… А Михалычу — новое удовольствие: «осенние поперли!»
Прошедшее лето выдалось хлопотным, но «погрибничать» (или, как придумал мой знакомый, — поучаствовать в «погрибении») однажды случаем улыбнулось. У знакомого как-то осенью лопнуло терпение, к моему счастью. Он не стал звонить, а просто приехал за мной и после службы усадил меня в свою машину. Уже там объявил мне, что корзинки для грибов он захватил, взял пару грибных ножичков, словом, упаковался за двоих. Заканчивался октябрь. Михалыч, одетый по-осеннему, сидел на своей лавочке и крутил пальцем у виска, глядя, как мы отчаливаем.