Он вдруг встрепенулся. Для чего ему отрешаться от жизни своей и становиться властелином нового мира, страдать из-за его проблем, сражаться с ним и побеждать его, когда итог всех этих мучений — вот он, рядом, только руку протяни… но не дотянешься. И несколько тяжело было стягивать с себя почти полностью завладевшую им психофизиологическую личину Черного, настолько же легко можно было возвратиться в свое, обжитое, мелочное, суетное и бессильное бытие, так что Семена при этом так и подмывало плюнуть на всю эту катавасию, махнуть на весь мир рукой и завалиться спать. Так он вероятно и сделал бы, если б не болезненный укол самолюбия, напомнившего о том, что он достаточно могуществен, чтобы взять на себя роль Спасителя…
— На х…! в р…! В ж…, и в…….!..….!..………., сволочи!!.. — только и смог сказать подполковник Горелов после таинственного исчезновения Сашеньки Бузыкиной. В полной тишине, воцарившейся на улице после загадочной ее пропажи, богопротивные слова его прозвучали особенно жутко и кощунственно и очень многих просто покоробили.
— Ну ты, чего разбрехался, хамуйло! — загомонили некоторые возмущенные бабы. — Что ж ты тута блудишь языком-то, дурень погорелый?! Ить через тебя поганца и все мы в геенну адскую пойдем! А вы чего встали? — обратились они к своим мужчинам. — Мы за ваши душеньки тута без продыху молимся, а вы тута на охальника глазеете и ни один усом не пошевельнет!..
Парни со хмурыми лицами двинулись было к пожарному, но не потому, что им особливо хотелось его побить, а потому, что им надо было хоть чем-то занять себя в сложившейся ситуации. Заплечинская гвардия покосилась на своего сюзерена, но тот сделал им знак — не мешать волеизъявлению народа. Но тут откуда ни возьмись появился Ююка, пьяный как зюзя и ликующе заорал:
— Эй, мужики! Вы чё? Чё вы все такие трезвые, как суки? Вы вообще уж очумели, да? Тут же водяры кругом — хоть залейся!
— Кака така водяра? — изумились букашинцы. — Чего ты трепешься? Что мы, сами не пробовали? Такие дурные времена наступили, что водка не пьянит, вино как компот пьется, а чистейший свекольный первач, на тмину настроенный — не крепче рассолу.
— Дурни вы, эх дурни! — захохотал Ююка. — Позабыли вы русскую народную мудрость: ежели нет ни вина, ни пива, ни водки — попробуй чего-нибудь еще!
— А ну веди, показывай, где нажрался!
— А чего казать? Вот она, вся выпивка, тута! — Ююка хохотнул и, подойдя к водозаборной колонке, поставил под трубу ведро, качнул ручку раз, другой. После некоторых усилий большая капля воды шлепнулась на дно.
— Ну и что? — недоумевали друзья его.
— Как что? Да вы только кусните этой водицы, только глотните ее, это ж не вода, а чистейшей воды ректификат!
Мужики попробовали, покрякали… Вода и впрямь была крепковата.
— Ну да, а закусь где? Лопай тут теперь без закуси.
— А на вот, камешком занюхай. Хорош камешек-то… — кто-то аппетитно хрустнул булыжником, другой лизнул грязь — и с восхищением зацокал языком — икра минтаевая — да и только! А плетни-то и заборы — словно из сервилатовых палок! А кирпичи-то, не кирпичи — а хлебные буханки да калачи, да какие сдобные да ароматные!
И потянулись к источнику жаждущие…
Поглядев на них, подполковник Горелов сплюнул и отошел в сторону. Присев на лавку, он закурил, сквозь прищуренные глаза наблюдая за тем, как до той поры смирные букашинцы проявляют немалую агрессивность в собирании того, что валялось в буквальном смысле под ногами.
— Ух, сволота, пакость сраная… — злобно бормотал он, жуя окурок и наблюдая за свалкой. — Всех бы вас перестрелял.
— Эй, сынок, — послышался неподалеку скрипучий голос, — а не слишком ли много злобствуешь? Ведь твой же это народ.
Подполковник смерил глазами сидевшего неподалеку от него деда Всеведа и сплюнув, с пренебрежением ответил:
— Какой же это, дедушка, народ? Хамский народ, сволочной.
— Что верно, то верно, — охотно согласился старик. — Ведь будь на его месте немцы — тут же в очередь бы встали друг за дружкой, культурно выпили бы и потанцевали. Французы — те столов бы сейчас понатащили и пирушку закатили бы. Англичане бы чин-ином все добро по порядку бы описали и по душам роздали. А эти…
Тут уж пришла очередь Горелову покоситься на него неприязненным взором:
— А ты что, дед? В прокуроры к этому народу записался? Так ему ведь после семидесяти трех лет Советской власти да десяти лет беспредела никакой Страшный суд не страшен. Он сам себе судия вышний, ибо избрал себе мудрое правительство и плевать на него хотел. Нет, ты глянь, что делают! — воскликнул он, указав на упивающихся и ужирающихся сограждан своих. — Вот он, пир во время чумы! Нет, ты только глянь, глянь, грязь на камень мажут — и сытые!
— Таков феномен этого мира, — философски заключил Всевед. — Продовольственной проблемы в преисподней не существует. Здесь проблема с пищей иного порядка…
— Как так? — поразился Горелов. — Глядь, бабы-то, бабы как взбеленились, в мешки песок с дороги собирают!
— Как не собрать, коли песок — сахарный.
— Глянь, поленницы растаскивают!..
— Так полешки-то — колбасные!
— Грязь жрут!
— Это на вид грязь, а на деле — повидло.
— Это что же выходит? — поразился Горелов. — Выходит все уже? Приехали? Неужто все мечты сбылись? И… коммунизм наступил? Вот оно и пришло — счастье мужицкое…
— Называй его как хочешь, — Всевед усмехнулся. — Если таков ваш идеал, что же, жрите его! Пейте! Валяйтесь в нем!
— А ты нас не суди! Не суди! — страшным голосом закричал Горелов. — Может мой народ отродясь досыта не едал? Может изнасилован он, замордован за пятьсот-то лет самодержавной жизни? Разве не заслужил он сладкого куска и хоть чуточки свободы?
Между тем две бабы не поделили между собой лужу, наполненную рафинированным подсолнечным маслом и затеяли драку. Их пустились было разнимать, но мирильщикам тоже попало, они ввязались в ссору, за них стенкой встали их друзья и родственники, и минут через пять злобная, бессмысленная, пьяная и кровавая драка охватила всю улицу и все население городка. Трещали ребра, летели зубы, гудели черепа, сочились кровью губы и носы. Горелов наблюдал за этим побоищем сперва с интересом, затем с отвращением, наконец — с ужасом и болью.
— Но ведь надо же что-то сделать?! — воскликнул он в отчаянии.
— И стать узурпатором? — предположил Всевед.
— Но ведь иначе они друг друга поубивают!
— А так — выживут, но ты навеки прослывешь тираном.
— Проклятый старикан! — заорал Горелов, схватив его за бороду и хорошенько встряхнув. — Ты что же меня, запугать хочешь? В думку увести? Шалишь, старый пер!
Отпихнув его в сторону, Горелов, набычившись, пошел в самую гущу свалки, свистком созывая к себе пожарную команду. Услышав его призывный свист, молодцы вмиг собрались, вооруженные кто топором, кто багром, и вмиг навели порядок, так что все население города выстроилось в единую шеренгу и никто и пикнуть не смел, только кое-кто постанывал и покряхтывал, потирая ушибы.
Прошелся Горелов вдоль этой шеренги и встретился взглядом с Заплечиным, который выступал с другого конца улицы во главе десятка своих мамелюков. Однако прикинув соотношение сил и сочтя, что нынче оно не в его пользу, капитан направился к подполковнику с распростертыми объятиями и сразу же предложил на выбор пост премьер-министра либо министра обороны в своем правительстве.
— Ну нет, — сурово отрезал подполковник. — Не для того я этих дурней спасал, чтобы самому потом их гноить.
— А для чего же тогда? — изумился Заплечин. — Не для жизни же вечной?
— Вот именно для нее, — заявил Горелов и обратился к согражданам: — Короче гря, братцы, вы что же, совсем уже очумели? Ась? Чего это вы вздумали — землю есть и камнями закусывать?
— Так… вкусно же… — виновато пробубнил кто-то.
— Может и вкусно, да не для того нам землица русская дадена, чтобы ее проедать, а для того, чтобы на ней пахать, чтоб жить на ней. Ясно?
Помолчали.
— Или не ясно вам, что вас сатанинская сила дурит, вокруг пальца водит? — подполковник повысил голос. — Мало ли вас кормили дерьмом в конфетных обертках? Или на роду нам написано, чтобы черти один другого гаже вкруг пальца нас водили, а мы бы за ними шли, как овцы за козлищем на погибель?
— Не бывать тому! — гаркнул Гришка Семужкин.
— Не! Не бывать!.. Вот, покушают у нас рогатые! — загомонили мужики.
В это время на пожарной каланче ударил набат. Прибежавшие на площадь обнаружили, что бьет в колокол никто иной, как сам по себе невесть откуда объявившийся отец Одихмантий. Оказалось, что встревоженный ростом бандитизма, адвентизма, баптизма и прочего сектантства, он по собственной инициативе решил отслужить общественно-показательную заутреню. Видели бы вы его в тот день, разодетого в золоченый стихарь, с кадилом в руках. Как важно благословлял он грешников и грешниц, явившихся к нему с распущенными власами и подбитыми физиономиями, как басом иерихонской трубе под стать провозглашал: «Помо-о-о-лимся!..» и «Амм-и-и-и-нь!», как грозно размахивал он кадилом и копил святой водой (которая единственная сохранила текучесть), как многозначительно сверкал очами. Лучшего и придумать было нельзя перед задуманным подполковником Гореловым предприятием. Правда, в начале ему показалось, что в облике попа чересчур много от деда Всеведа — те же молодые глаза, та же борода и худощавость лица, — но по зрелом размышлении решил он, что эта его кажущаяся схожесть ни что иное, как очередная проделка лукавого и не придал ей значения.
XIII
Боб сидел в полуразвалившейся часовне, жег спички и пил пиво «Koff». Он глушил его банками, выбрасывал в угол и вновь нажимал кнопку новехонького импортного аппарата, который исправно выдавал ему новую банку. Увидев Семена, вышедшего из тьмы, он икнул и выронил банку, но вскоре узнал, перевел головой и покачал головой.
— А, это ты, мистер Коровин-сан… — протянул он. — А я было грешным делом подумал, что это тот, мой…