— Жизнь есть страдание{1361}, — сказал он. — Жизнь есть страдание и потеря; это монета, лишённая ценности, она стоит даже меньше, чем каури{1362} или смоква{1363}.
Осман, хозяин умершего вола, за время паломничества потерявший, как и сарпанч, нежно любимого товарища, тоже плакал. Госпожа Курейши попыталась найти светлую сторону:
— Главное, что с нами всё в порядке, — но не получила ответа.
Тогда Айша закрыла глаза и произнесла мелодичным пророческим голосом:
— Это возмездие за то плохое, что они пытались совершить.
Мирза Саид рассердился.
— Их не было на проклятой баррикаде, — вскричал он. — Они трудились под этой чёртовой землёй!
— Они сами вырыли себе могилы, — ответила Айша.
И тогда они увидели возвращающихся бабочек. Саид с недоверием следил за золотым облаком: как оно сперва собралось, а затем выпустило потоки сияющих крыльев во всех направлениях. Айша пожелала вернуться на перекрёсток. Саид возразил:
— Там затоплено. Наш единственный шанс — спуститься с противоположной стороны этого холма и выйти на другую сторону города.
Но Айша и Мишала уже отпрянули; пророчица помогала второй, пепельной женщине, придерживая её за талию.
— Мишала, ради Бога, — позвал жену Мирза Саид. — Во имя любви к Богу. Что мне делать с автомобилем?
Но она продолжала спускаться с холма, к наводнению, тяжело опираясь на Айшу-провидицу, не оглядываясь по сторонам.
И тогда Мирза Саид Ахтар пошёл за нею, оставив свой возлюбленный мерседес-бенц возле входа в затопленные шахты Саранга, и начал пешее паломничество к Аравийскому морю.
Семь потрёпанных путешественников стояли глубоко по бёдра в воде на пересечении улицы велоремонтников и переулка вязальщиков корзин. Медленно, медленно отступала вода.
— Смирись с этим, — настаивал Мирза Саид. — Паломничество закончено. Крестьяне неизвестно где: может быть, утонули, может быть, убиты, и уж точно потеряны. Не осталось никого, чтобы следовать за тобой, кроме нас. — Он уставился на Айшу. — Забудь об этом, сестра; вы утонете.
— Взгляни, — указала Мишала.
Со всех сторон, из маленьких ремесленнических водостоков крестьяне Титлипура возвращались к месту своего рассеяния. Все они были покрыты от шеи до лодыжек золотистыми бабочками, и длинные вереницы крохотных созданий тянулись перед ними, словно верёвки, вытаскивающие их из колодца в безопасное место. Люди Саранга в ужасе взирали на это из окон, и, пока воды возмездия отступали, хадж Айши выстраивался посреди дороги.
— Не могу поверить, — молвил Мирза Саид.
Но это было правдой. Каждый отдельный участник паломничества был выслежен бабочками и возвращён к главной дороге. И ещё более странные заявления были сделаны позже: что, когда эти создания садились на сломанную лодыжку, перелом срастался, или что открытая рана закрывалась, словно по волшебству. Многие ходоки сообщили, что пробудились от беспамятства, чтобы обнаружить бабочек, трепещущих у них на губах. Некоторые даже полагали, что были мертвы, утонули, и что бабочки вернули их к жизни.
— Не будьте идиотами, — кричал Мирза Саид. — Буря спасла вас; она смыла ваших врагов, так что ничего удивительного, что с некоторыми из вас не всё в порядке. Пожалуйста, давайте рассуждать по-научному.
— Воспользуйся глазами, Саид, — ответила Мишала, указывая на сотню с лишним стоящих перед ними мужчин, женщин и детей, окутанных пылающими бабочками. — Что твоя наука скажет на это?
В последние дни паломничества весь город собрался вокруг них. Чиновники от Муниципального совета{1364} встречались с Мишалой и Айшей и планировали маршрут через мегаполис. На этом маршруте находились мечети, в которых пилигримы могли спать, не забивая улицы. Волнение в городе стало интенсивнее: каждый день, когда паломники отправлялись к следующему месту отдыха, за ними наблюдали огромные толпы, некоторые — насмешливые и враждебные, но большинство — приносящие в дар сладости, лекарства и продовольствие.
Мирза Саид, усталый и грязный, был в состоянии глубокой фрустрации из-за неудачи убедить более чем горстку паломников, что лучше доверять разуму, чем чудесам. Чудеса сделали много хорошего для них, отмечали титлипурские крестьяне вполне разумно.
— Эти сволочи бабочки, — ругался Саид, обращаясь к сарпанчу. — Без них у нас был бы шанс.
— Но они были с нами с самого начала, — пожимал плечами сарпанч.
Мишала Ахтар явственно приблизилась к порогу смерти; она пахла смертью, и лицо её, ставшее мелово-белым, ужаснуло Саида. Но Мишала не позволяла ему даже приближаться к ней. Она подвергла остракизму{1365} и свою мать, а когда отец бросил свои банковские дела, чтобы навестить её в первую ночь пребывания паломников в городской мечети, она велела ему сгинуть.
— Всё пришло к точке, — провозгласила она, — в которой лишь чистый может оставаться в чистоте.
Услышав интонации Айши-пророчицы из уст жены, Мирза Саид потерял последний проблеск надежды.
Наступила пятница, и Айша согласилась, что шествие может остановиться на день, чтобы принять участие в пятничном молении. Мирза Саид, забывший почти всё арабские стихи, некогда вызубренные им наизусть, и едва ли способный вспомнить, когда держал ладони сложенными, словно книгу, когда преклонял колена, когда прижимал лоб к земле, споткнулся о церемонию с растущим самоотвращением. В конце молитвы, однако, случилось нечто, что остановило продвижение хаджа Айши.
Когда пилигримы заметили конгрегацию, покидающую внутренний двор мечети, за главными воротами началось волнение. Мирза Саид отправился на разведку.
— Что за шум-гам? — поинтересовался он, пробираясь через толпу на подступах к мечети; затем он увидел корзину, стоящую на нижней ступени.
И услышал раздающийся из корзины детский плач.
Подкидыш был, наверное, недель двух от роду, явно незаконнорождённый, и было столь же ясно, что его жизненные возможности ограничены. Толпа была в нерешительности, смущении. Затем Имам{1366} мечети появился на вершине лестничного пролёта, и рядом с ним была Айша-провидица, чья слава разнеслась по всему городу. Толпа расступилась подобно морю, и Айша с Имамом склонились к корзине. Имам коротко изучил дитя; поднялся; и обратился к толпе.
— Этот ребёнок рождён во грехе, — молвил он. — Это ребёнок Хозяина Грехов{1367}.
Он был молод.
Настроение толпы склонилось к озлобленности. Мирза Саид Ахтар выкрикнул:
— Ты, Айша, кахин. Что скажешь ты?
— Всё спросится с нас, — ответила она.
Толпа, не нуждающаяся в более ясном приглашении, забила младенца камнями до смерти.
После этого пилигримы Айши отказались двигаться дальше. Смерть подкидыша создала атмосферу мятежа среди утомлённых сельских жителей, из которых ни один не поднял и не бросил камня. Мишала, теперь белоснежная, была слишком ослаблена болезнью, чтобы сплотить путников; Айша, как всегда, отказалась вступать в дискуссию.
— Если вы повернётесь спиной к Богу, — предупредила она крестьян, — не удивляйтесь, если он сделает то же самое с вами.
Паломники присели все вместе на корточки в углу большой мечети, окрашенной желтовато-зелёным снаружи и ярко-синим изнутри и освещаемой при необходимости многоцветными неоновыми «световыми трубками». После предупреждения Айши они обратили к ней спины и сгрудились поближе друг к дружке, хотя погода была тёплой и достаточно влажной. Мирза Саид, воспользовавшись возможностью, снова бросил решительный вызов Айше.
— Скажи мне, — спросил он елейно, — как именно ангел даёт тебе всю эту информацию? Ты никогда не сообщаешь нам его точные слова, только свои интерпретации. Откуда такая уклончивость? Почему не передать всё прямо?
— Он говорит со мною, — отвечала Айша, — в ясных и незабываемых формах.
Мирза Саид, полный ожесточённой энергией своего желания обладать ею, и болью отвержения своей умирающей женой, и памятью о несчастьях этого шествия, почуял в её умалчивании слабину, которую искал.
— Точнее, будь так любезна, — настаивал он. — Иначе почему кто-то должен верить? Что это за формы?
— Архангел поёт мне, — призналась она, — мелодии популярных шлягеров.
Мирза Саид Ахтар восторженно хлопнул себя по бокам и разразился громким, раскатистым смехом отмщения, и Осман, воловий парень, присоединился к нему, колотя в свой дхолки и гарцуя вокруг сидящих крестьян, распевая последние филми-гана[203] и строя глазки, как юная дэвадаси{1368}.
— Хо джи! — кривлялся он. — Вот как говорит Джабраил, хо джи! Хо джи!{1369}
И, один за другим, пилигрим за пилигримом поднимались и присоединялись к танцу кружащегося барабанщика, вытанцовывая своё разочарование и отвращение на внутреннем дворике мечети, пока примчавшийся Имам не завопил о безбожности их деяний.
Пала ночь. Сельские жители Титлипура собрались вокруг своего сарпанча, Мухаммед-дина, и приступили к серьёзным переговорам о возвращении в родную деревню. Возможно, некоторую часть урожая удастся спасти. Мишала Ахтар была при смерти, положив голову на колени матери, измученная болью, с одинокой слезой, появившейся из угла левого глаза. А в отдалении, у гостевого входа во внутренний дворик зелёно-синей мечети, техногенно освещаемой разноцветными трубками, провидица и заминдар сидели одни и беседовали. Луна — молодая, рогатая, холодная — сияла в небе.