{240} и Кералы; там можно было найти индуистскую и мусульманскую философии, образующие характерный позднемогольский синтез.
Великана заманили в яму-ловушку, и его мучители-люди пронзали его лоб{241}. Мужчина, рассечённый вертикально от макушки до чресел, падая, всё ещё держал свою саблю. Везде пузырились сгустки крови.
Саладин Чамча взял себя в руки.
— Дикость, — громко он отметил своим английским голосом. — Очевидная варварская любовь к боли.
Чингиз Чамчавала проигнорировал сына, глядя только в глаза Зини; пристально смотрящей в его собственные.
— Наше правительство — филистимляне{242}, юная леди, вы не находите? Я предложил им всю эту коллекцию совершенно бесплатно, вы знаете? Пусть только всё будет сделано должным образом, пусть только всё будет на месте. Состояние холстов — не высший класс, вы видите… Они не согласились. Нет интереса. Зато я каждый месяц получаю предложения из Амрики. Предложения во-от такой вышины! Вы не поверите. Я не продаю. Наше наследие, моя дорогая, каждый день растаскивают Штаты. Картины Рави Вармы{243}, бронза Чанделы, решётки Джайсалмера. Мы продаём себя, не так ли? Они кидают свои кошельки на землю — и мы падаем на колени у их ног. Наши быки Нанди[68] находят свой конец в каком-нибудь загоне штата Техас. Но вы сами знаете всё это. Вы знаете, что Индия сегодня — свободная страна.
Он остановился, но Зини ждала; ещё не всё было сказано. И продолжение случилось:
— Когда-нибудь я тоже возьму доллары. Не корысти ради. Токмо ради удовольствия быть блядью. Стать ничем. Меньше чем ничто.
И теперь, наконец, настоящая буря, слово за слово, меньше чем ничто.
— Когда я умру, — сказал Зини Чингиз Чамчавала, — что останется от меня? Пара освободившихся туфель. Такова моя судьба, которую он мне создал. Этот актёр. Этот притворщик. Он сделал из себя имитатора несуществующих людей. У меня нет никого, чтобы наследовать мне, чтобы всё то, что я создал. Такова его месть: он украл у меня моё потомство. — Он улыбнулся, потрепал её руку, отпустил её на попечение сына. — Я рассказал ей, — сообщил он Саладину. — Ты всё ещё носишь своего цыплёнка-навынос. Я изложил ей свою жалобу. Пусть теперь она рассудит. Таков уговор.
Зинат Вакиль приблизилась к старику в костюме не по размеру, положила ладони на его щёки и поцеловала в губы.
После предательства Зинат в доме извращений его отца Саладин Чамча отказался встречаться с нею или отвечать на сообщения, которые она оставляла за гостиничной стойкой. «Миллионерша» завершила свой бег; гастроли завершились. Пора возвращаться домой.
После заключительной вечеринки Чамча отправился баиньки. В лифте молодая и, видимо, медовомесячная парочка слушала музыку в наушниках. Молодой человек шепнул своей жене:
— Послушай, скажи мне. Я всё ещё кажусь тебе иногда незнакомцем?
Девушка, нежно улыбаясь, покачала головой, не слышу, и сняла наушники. Он повторил, исполненный серьёзности:
— Незнакомцем, тебе, я всё ещё кажусь иногда?
Она, решительно улыбнувшись, на мгновение прижалась щекой к его высокому худому плечу.
— Да, раз или два, — ответила она и снова надела наушники.
Он сделал то же самое, очевидно, вполне удовлетворённый её ответом. Их тела снова подчинились ритмам играющей музыки.
Чамча покинул лифт. Зини сидела на полу, спиной к двери.
В номере она налила себя большую порцию виски с содовой.
— Ведёшь себя как ребёнок, — сказала она. — Постыдился бы.
В тот день он получил посылку от отца. Внутри был небольшой кусочек дерева и множество банкнот, не рупий, но фунтов стерлингов: так сказать, прах орехового дерева. Он был переполон остаточными чувствами, и подвернувшаяся под руку Зинат стала мишенью.
— Думаешь, я люблю тебя? — произнёс он подчёркнуто жёстко. — Думаешь, я останусь с тобой? Я женатый мужчина.
— Я хотела, чтобы ты остался, не ради себя, — призналась она. — По некоторым причинам я хотела этого ради тебя.
Несколькими днями ранее ему довелось посмотреть индийскую постановку истории Сартра{244} на тему стыда. В оригинале муж подозревает жену в неверности и устраивает засаду, чтобы уличить её. Он притворяется уехавшим в командировку, но возвращается спустя несколько часов шпионить за нею. Он становится на колени, чтобы заглянуть в замочную скважину их входной двери. В этот момент он ощущает позади себя чьё-то присутствие, оборачивается, не вставая, и видит её, глядящую на него сверху вниз с брезгливостью и отвращением. Эта сцена — он, стоящий на коленях, она, смотрящая вниз — сартровский архетип{245}. Но в индийской версии стоящий на коленях муж не ощущает никакого присутствия за спиной; его окликает жена; он поднимается, чтобы столкнуться с нею на равных; бушует и кричит; а когда она плачет, он обнимает её, и они снова мирятся.
— Ты говоришь, мне должно быть стыдно, — горько ответил Чамча Зинат. — Ты, у которой нет стыда. Я полагаю, это национальная черта. Я начинаю подозревать, что индийцам недостаёт моральной чистоты, чтобы осознать истинную трагедию, и потому они действительно не могут понять саму идею стыда.
Зинат Вакиль добила свой виски.
— Ладно, можете больше не говорить. — Она подняла руки. — Я сдаюсь. Я ухожу. Мистер Саладин Чамча. Я полагала, что вы были всё ещё живы, едва-едва, но всё ещё дышите; но я заблуждалась. Оказывается, вы были мертвы всё это время.
И ещё кое-что перед тем, как млечноглазая скрылась за дверью.
— Не позволяйте людям подходить к вам слишком близко, мистер Саладин. Стоит им проникнуть сквозь Вашу защиту, как ублюдки пройдутся ножом по Вашему сердцу.
После этого не было причин оставаться. Самолёт поднялся и пролетел над городом. Где-то под ним Чингиз Чамчавала наряжал служанку своей мёртвой женой. Новая транспортная схема сжала в тиски тело городского центра. Политики пытались строить карьеры, пускаясь в падьятры[69] — пешие паломничества через страну. На стенах можно было заметить надписи: Совет политиканам. Только шаг до цели: падьятра в ад! Или, иногда: в Ассам.
Актёры впутались в политику: МГР{246}, Н. Т. Рама-Рао, Баччан. Дурга Хоте{247} жаловалась, что ассоциация актёров стала «красным фронтом». Саладин Чамча, летящий рейсом 420, закрыл глаза; и ощутил — с глубоким облегчением — контроль над речью и успокоение в глотке, указывающие, что голос начал своё уверенное возвращение к своей английской самости.
Первое тревожное обстоятельство, случившееся с господином Чамчей в этом полёте, заключалось в том, что среди своих товарищей-пассажиров он обнаружил женщину из своего сновидения.
4
Леди из сна была ниже ростом и менее изящна, чем настоящая, но едва Чамча узрел её размеренную походку туда-сюда по проходам «Бостана», он вспомнил свой кошмар. После ухода Зинат Вакиль он погрузился в тревожный сон, и к нему явилось предостережение: видение женщины-бомбистки, чей едва слышный, мягкий голос с канадским акцентом звучал глубоко и мелодично, как звучащий вдали океан. Леди из сна была так загружена взрывчаткой сверху донизу, что была скорее даже не бомбисткой, а живой бомбой; женщина, прогуливающаяся по салону, держала на руках младенца, который, казалось, мирно спал: младенца, спелёнатого так умело и держащегося так близко к груди, что Чамча не мог различить и локона детских волос. Под впечатлением всплывшего в его памяти сновидения он решил, что дитя было на самом деле связкой динамитных шашек или каким-нибудь тикающим устройством, и он был уже готов закричать, когда привёл себя в чувство и сделал строгий выговор. Это явно было что-то из тех суеверных бредней, которые он оставил позади. Он был опрятным мужчиной в костюме с запонками, летящим в Лондон, к размеренной, удовлетворённой жизни. Он был обитателем реального мира.
Он путешествовал один, избегая компании других членов труппы Актёров Просперо, разбросанных по салону эконом-класса: носящих футболки с дорóгой «на Йух»{248}, и пытающихся шевелить шеями на манер танцовщиц натьяма[70], и абсурдно выглядящих в Бенареси-сари[71], и пьющих слишком много дешёвого шампанского, предоставляемого авиакомпанией, и докучающих полным презрения бортпроводницам (которые, будучи индианками, понимали, что актёры — люди низшего класса); ведущих себя, говоря короче, с обычным театральным бесстыдством. Женщина, державшая ребёнка, шла, не обращая внимания на бледнолицых актёров, превращая их в струйки дыма, знойные миражи, привидения. Для человека вроде Саладина Чамчи обесценивание всего английского англичанами было слишком болезненным, чтобы задумываться над ним. Он уткнулся в газету, в которой бомбейская «рельсовая» демонстрация{249} была разогнана полицейскими с помощью железных дубинок. Репортёру сломали руку; его камера тоже была разбита. Полиция напечатала «ноту»: Ни на репортёра, ни на кого другого не нападали умышленно.
Чамча дрейфовал в океане авиационных снов. Город потерянных историй, срубленных деревьев и неумышленных нападений исчез из его мыслей. Немного погодя, когда он открыл глаза снова, его ждал очередной сюрприз этого жуткого полёта. Мимо него к туалету проследовал мужчина. Он был бородат и носил дешёвые солнечные очки, но Чамча признал его всё равно: здесь, путешествуя инкогнито эконом-классом рейса AI-420, находилась пропавшая суперзвезда, живая легенда, Джабраил Фаришта собственной персоной.