ключениях сразу же смыла все следы смущения. Она так и не нашла объяснения тому, чем заслужила доверие в столь опасном предприятии и почему в первую очередь брат предупредил о возможности неудачи, не мог же он всерьез думать, что его сестра обладает необходимыми «смелостью, твердостью и волей к победе». Хотя: она не забывала, что за его грубостью, за его жестокими поступками, за всеми обидами, которые он ей нанес, там, в глубине, крылось объяснение — ведь порой, когда она болела, Шани позволял ей залезать к нему в постель и даже один раз стерпел, что она обняла его и так заснула. Годы назад, когда на похоронах отца, она поняла, что смерть, «единственный путь к ангелам», может произойти не только по воле Бога, но и по собственному выбору, и решила непременно выяснить, что нужно для этого сделать, брат просветил ее. В одиночку у нее ничего бы не вышло, без его помощи она бы так и блуждала в потемках, не зная, что именно требуется, разве что случайно сообразила бы — «крысиный яд тоже годится». И вчера, проснувшись на рассвете, она, наконец, победила в себе страх и решила больше не откладывать, потому что хотела не только представить, но и почувствовать, как поднимается ввысь, как некое притяжение уносит ее быстрее ветра, как все дальше и дальше становится земля, как уменьшаются внизу дома, деревья, поля, каналы, весь мир, и вот уже она стоит в Небесных Вратах среди пылающих красным огнем ангелов. И тут появился Шани с его секретом монетного дерева и оторвал ее от волшебного, хоть и страшного полета, и в сумерках они вместе — вместе! — отправились к каналу, брат весело насвистывал, вскинув на плечо лопату, она на шаг отставала от него, взволнованно прижимая к животу платок, в который было завязано все ее достояние. Шани с видом профессионала молча выкопал на берегу яму, и сначала чуть было не прогнал Эштике, но затем все же позволил самой положить туда деньги. Он сурово наказал: закопанные деньги надо поливать дважды в день, утром и вечером («Иначе они засохнут, и ничего не вырастет!»), а затем отослал ее домой с тем, чтобы «ровно через час» она вернулась с лейкой, пока сам он в полном одиночестве будет читать «необходимые заклинания». Эштике прилежно выполнило поручение. В ту ночь она беспокойно спала — во сне ее преследовали сорвавшиеся с привязи собаки — но утром, когда она увидела, что за окном льет дождь, то сгустившийся вокруг сумрак успокоил ее. Первым делом она, конечно же, отправилась на берег канала, чтобы убедиться, что волшебные семена получают достаточно воды. За обедом, пользуясь отсутствием матери (та прокутила всю ночь и до сих пор еще спала), Эштике шепотом сообщила Шани, что еще «ничего, совсем ничего не видно…», но тот объяснил: потребуется три, а скорее даже четыре дня, прежде чем первые ростки покажутся из земли, ни в коем случае не раньше, разумеется, при условии, что «грядку будут регулярно поливать…». «Поэтому, — продолжал он не терпящим возражений тоном, — не надо сидеть над ними все дни напролет. Так не годится… Достаточно, если ты будешь приходить туда утром и вечером. И все. Понимаешь, что я тебе говорю, дурашка?» Он усмехнулся и поспешил уйти из дому. Эштике же решила, что до темноты — если только не случиться чего-нибудь по-настоящему важного — останется на чердаке. «Пусть деньги пока подрастут!». Несколько раз она зажмуривала глаза, чтобы увидеть, как «растет монетное дерево», как все гуще становится листва, как все ниже сгибаются под тяжестью плодов золотые ветки, и как она, взяв с собой корзинку, наполнит ее доверху, вернется домой и гордо вывалит на стол… Как же тогда все вокруг удивятся! С того дня она будет спать в чистой комнате на просторной кровати под толстым пуховым одеялом, и не будет у нее других дел кроме как ходить каждое утро на берег канала и наполнять корзинку, а потом будут только танцы, и море какао, и слетят с небес ангелы и сядут на кухне вокруг стола, все до единого… Эштике сдвинула брови («Надо только подождать!») и, покачиваясь взад-вперед, замурлыкала под нос:
Вчера — один день,
сегодня — два дня,
завтра — три,
завтра и еще завтра — четыре!
«Может быть, должно пройти две ночи?» — подумала она встревожено. «Ну, нет, — решила она, — так неправильно!». Эштике вынула большой палец изо рта, освободила вторую руку из-под занавески и попробовала снова подсчитать все на пальцах.
Вчера — это один,
сегодня — это два,
два и один — это три!
Завтра, ну конечно, завтра
три и один — будет четыре!
«Ну конечно! Вот и выходит, что уже сегодня вечером! Сегодня вечером!». Снаружи по черепице стучал дождь, его струи беспрерывной строгой линией стекали на землю вокруг дома Хоргошей, все глубже и глубже размывая ее, словно в каждой капле был скрыт тайный умысел — окружить дом канавами, отрезать его жильцов от остального мира, а потом медленно, миллиметр за миллиметром, просочиться в фундамент и подмывать его до тех пор, пока в неумолимо предопределенное время не рухнут одна за другой стены, окна и двери слетят со своих мест, накренится и обрушится печная труба, выпадут вбитые в стены гвозди, и наконец, все здание, словно корабль, получивший пробоину, погрузится в пучину вод, признав тщетность борьбы скудных человеческих сил со стихиями природы. Под крышей была почти полная темнота, только в отверстие пробивался слабый, словно клубящийся туман, лучик света. Вокруг царил покой, Эштике оперлась спиной о балку, и поскольку в ней еще сохранялось кое-что от утренней радости, она зажмурила глаза — «Вот, сейчас!»… Ей было семь лет, когда отец впервые взял ее с собой в город на ярмарку. Там он отправился по своим делам, оставив ее свободно бродить среди палаток. Так Эштике повстречала Корина. Корин потерял оба глаза в последнюю войну и с тех пор жил зарабатывал деньги, играя на гармонике по трактирам и на ярмарках. От него Эштике узнала, что слепота «волшебное состояние, дочка», и что он, Корин, ничуть не печалится, нет, он счастлив и благодарен Богу за «вечный мрак», что он только смеется, когда кто-нибудь рисует ему бедные краски земной жизни. Эштике зачарованно слушала Корина, и во время следующей ярмарки первым делом разыскала его. Тогда слепой открыл ей, что путь в его волшебное царство не заказан и для нее: достаточно только надолго закрыть глаза. Но первые попытки напугали ее: она увидела колеблющиеся языки пламени, дрожащие разноцветные всполохи, бесформенные фигуры существ, несущихся куда-то в панике, а вокруг слышался непрерывный гул и стук. Был еще Керекеш, который просиживал с осени до весны в трактире, но она не осмелилась подойти к нему и спросить совета, поэтому разгадку тайны Эштике узнала только тогда, когда спустя год тяжело заболела воспалением легких. Доктор, вызванный с фермы, бодрствовал рядом с ней всю ночь. Рядом с этим толстым, огромным, молчаливым человеком она, наконец, почувствовала себя в безопасности, жар притупил ее чувства, и нечто вроде радости быстро, словно дрожь, пробежало у нее по спине. Она крепко зажмурила глаза, и тогда ей открылось то, о чем рассказывал Корин. В этой удивительной стране она увидела отца — со шляпой на голове, в длинной куртке, взяв за уздечку лошадь, он вел на двор повозку, из которой потом выложил на стол множество сахарных голов и медовых булочек, привезенных с ярмарки… Эштике поняла, что двери в эту страну открываются только тогда, когда «кровь становится горячей», когда тело сотрясается от озноба, а веки начинают гореть. Чаще всего в ее воображении воскресал покойный отец — как он медленно удаляется по полю к шоссе, а вокруг него ветер поднимает сухую листву; потом все чаще она стала видеть своего брата — он весело подмигивает или просто спит рядом на железной кровати. Так и сейчас он появился перед ней — спящее лицо спокойно, пряди волос закрывают глаза, одна рука свесилась с кровати; затем на гладкой коже появляются складки, пальцы начинают шевелиться, он резко поворачивается на другой бок, и с него сваливается одеяло. «Интересно, где он сейчас?» Волшебное царство загудело, застучало «Это же Мицур!» и стало уплывать. Эштике открыла глаза. Голова у нее болела, кожу жгло как огнем, руки и ноги отяжелели. И тут, глядя в «окошко», она вдруг поняла, что нельзя праздно ждать, пока зловещий сумрак рассеется сам по себе, что если она не докажет, что достойна необъяснимой доброжелательности брата, то рискует окончательно утратить его доверие. Ей стало абсолютно ясно, что это ее первая и, вероятно, последняя возможность: она не может потерять Шани, которому знакомо «победоносное, хаотичное и враждебное» устройство мира, без него она обречена вечно плутать между злобой, убийственной жалостью и тысячами опасностей. Ей было страшно, но она понимала, что должна что-то сделать. Это было странное, незнакомое ей доселе чувство, промелькнувшее быстро, словно вспышка молнии, уравновешенное смутным честолюбием: если она сумеет завоевать уважение брата, то весь мир «ляжет к их ногам». И вот уже волшебное дерево, корзинка, ветки, клонящиеся под тяжестью денег, медленно уплыли из ее сознания, уступив место заполнившему все восхищению перед братом. Ей казалось, словно она стоит на мосту, соединяющем ее старые страхи с тем, чего она боялась вчера: надо только перейти через него, а там, на другой стороне, ее уже нетерпеливо ждет Шани, и все, что здесь было непостижимым, там сразу же обретет смысл. Теперь она поняла, что имел в виду брат, когда сказал: «Надо побеждать, ясно тебе, дурашка? Побеждать!». И надежда на победу коснулась и ее тоже, и все же она чувствовала — никто не может никого победить, поскольку ничто не может закончиться. После слов, сказанных Шани вчера вечером («Все только свиньи, месящие грязь, но есть мы, несколько настоящих человек, и мы знаем, что надо делать, чтобы навести тут порядок…») любые возражения выглядели смехотворными, а любое поражение — героическим. Она вынула палец изо рта, плотней завернулась в занавеску и принялась ходить взад-вперед по тесной каморке, чтобы хоть немного согреться. Что же ей сделать? Как доказать, что у нее есть «воля к победе»? Эштике растерянно оглядела чердак. Балки зловеще нависали над ней, из древесины то тут, то там торчали крюки и ржавые гвозди. Сердце девочки бешено колотилось. В этот момент она услышала снизу какой-то звук. Шани? Кто-то из сестер? Осторожно, стараясь не шуметь, она спустилась на поленницу, а затем, прижимаясь к стене, проскользнула к кухонному окну и прижалась лицом к холодному стеклу. «Это же Мицур!». Черный кот сидел прямо на кухонном столе и с видимым удовольствием лакал из красной кастрюли оставшийся от обеда паприкаш. Крышка откатилась в самый угол. «Ох, Мицур!» Эштике бесшумно вошла внутрь, сняла кота со стола, поставила его на пол, быстро прикрыла кастрюлю крышкой, и тут ей в голову вдруг пришла новая мысль. Она медленно повернулась и оглядела Мицура. «Я сильнее», — подумала она. Кот подбежал к ней и потерся о ноги. Эштике на цыпочках подошла к вешалке, сняла с нее зеленого цвета сетку и неслышно направилась к не подозревающему ни о чем коту. «Ну, давай, иди сюда!» Мицур послушно пошел на зов хозяйки и позволил засунуть себя в сетку. Впрочем, его равнодушие длилось недолго: когда кот обнаружил под провалившимися в ячейки лапами воздух вместо твердой опоры, он тревожно замяукал. «Что там еще? — раздалось из комнаты. — Кто там?» Эштике испу