ганно замерла. «Я… Это я…» «Какого черта ты там шатаешься? Ну-ка живо иди играть!» Эштике молча, затаив дыхание, вышла во двор, держа в руках сетку с барахтающимся в ней Мицуром. Безо всяких неприятностей она добралась до угла дома, остановилась и глубоко вздохнула, а потом бросилась бежать, ощутив, что все вокруг уже приготовилось к прыжку. Когда, наконец — с третьей попытки — ей удалось забраться в тайник, она, тяжело дыша, прислонилась к балке и не оглядывалась, но знала: внизу, вокруг поленницы, бессильно оскалившись, яростно сцепились друг с другом — словно голодные псы из-за ускользнувшей добычи — амбар, сад, грязь и темнота. Девочка освободила Мицура, и черный кот, сверкая шерстью, сперва подбежал к входному отверстию, затем осторожно обошел чердак, обнюхав каждую мелочь: порой он поднимал голову и вслушивался в тишину, затем потерся о ноги Эштике, сладострастно вытянул трубой хвост, и когда хозяйка присела у «окошка», запрыгнул к ней на колени. «Тебе конец, — прошептала Эштике, но Мицур в ответ только отважно замурлыкал. — Не думай, что я тебя пожалею. Ты, конечно, можешь защищаться, если у тебя получится…». Эштике сбросила кота с колен, встала, подошла к входному отверстию и закрыла его несколькими досками. Она подождала немного, пока глаза привыкнут к темноте, затем, медленно ступая, направилась к Мицуру. Кот, ни о чем не подозревая, позволил хозяйке поднять себя и только тогда попытался вырываться, когда девочка, повалившись на пол, принялась бешено кататься из одного угла в другой, крепко сжимая Мицура в руках. Пальцы Эштике обхватили его шею словно стальные обручи, она так быстро подняла его в воздух и перевернула вверх тормашками, что в первое мгновение Мицур ошеломленно застыл и даже не пробовал защищаться. Однако борьба не могла длиться долго: кот воспользовался первой удобной возможностью и запустил когти в руку хозяйке, но и сама Эштике тоже несколько растерялась: напрасно ободряла она противника («Ну, давай же! Давай! Нападай на меня!») — Мицур не был склонен вступать с ней в сражение, напротив, ей самой пришлось быть осторожной, чтобы не задавить кота, когда они вновь перевернулись. В отчаянии Эштике смотрела на Мицура, который спрятался в угол и, ощетинившись, готовый к прыжку, смотрел на нее оттуда сверкающими глазами. Что теперь делать? Попытаться еще раз? Но как? Эштике скорчила страшную гримасу и притворилась, что хочет наброситься на кота. Тот мигом проскользнул мимо ее ног и оказался в противоположном углу. Девочка резко вскинула руки, оттолкнулась ногами и неожиданным прыжком переместилась ближе к коту. Этого было достаточно, чтобы Мицур, пришедший к этому моменту в полное отчаяние, переметнулся в более безопасный угол, не заботясь о торчащих повсюду крюках и гвоздях, которые обдирали его шкуру, ударяясь со всей силы о черепицу, обрешетину и доски над входным отверстием. Оба — и кот, и девочка — отлично знали, где находится их противник: Эштике в любой момент могла определить местонахождение Мицура — по блеску глаз, по легкому потрескиванию черепицы под лапами, по глухим шлепкам его тела; ее же саму выдавали едва уловимые движения рук в густом спертом воздухе. От радости и гордости, которые постепенно росли в ней, ее фантазия разыгралась, она чувствовала, как невыносимая тяжесть ее власти наваливается на зверька; сознание этого, огромное и неисчерпаемое («Все, что хочу, да, все могу с тобой сделать») в первый миг даже несколько смутило ее. Перед ней открылась неведомая вселенная, в центре которой стояла она сама, растерявшись от неограниченности представленных ей возможностей. Но ощущению неопределенности и переполнявшему ее счастью быстро пришел конец: она уже видела, как выкалывает испуганно сверкающие, блестящие глаза Мицура, как одним рывком выдирает его передние лапы или просто подвешивает на веревке за один из крюков. Ее тело вдруг стало непривычно тяжелым, и она необычайно остро почувствовала, что все больше и больше становится жертвой чужой самоуверенности. Страстное желание победы почти покинуло ее, но она знала — куда бы она не ступила, она неизбежно споткнется и стремительно упадет на то, что в последнее мгновение нанесет рану исходящему от нее чувству превосходства и решимости. Девочка, не отрываясь, смотрела в фосфоресцирующие глаза Мицура, и ее внезапно пронзило нечто, раньше неведомое ей — в блеске этих глаз она увидела страх, бессильный трепет, отчаяние, направленное против себя самого, последнюю надежду на то, что если он предложит себя как жертву, как кость, которую кидают собаке, то, может быть, ему удастся спастись. И эти глаза, разрезавшие темноту, словно свет прожектора, неожиданно осветили прошедшие минуты их смертельной схватки, когда они то сцеплялись друг с другом, то разъединялись, и Эштике бессильно увидела: все, что она с такими мучениями построила, теперь начало рушиться. Балки, «окошко», доски, черепица, крюки, заложенный вход на чердак — все это снова вплывало в ее сознание, как недисциплинированное войско в ожидании приказа — сдвинулось со своих мест: легкие предметы постепенно удалялись, а тяжелые странным образом приближались к ней, словно все до единого погружались на дно глубокого озера, куда не достигают лучи света и где только вес определяет направление движения. Мицур — мускулы его напряглись до предела — прижался к прогнившему дощатому полу, покрытому сухим голубиным пометом, очертания его тела расплывались в темноте, и казалось, что оно плавает в тяжелом воздухе, и Эштике только тогда окончательно осознала, что она сделала, когда почувствовала под своей горящей ладонью тяжело вздымающееся теплое кошачье брюхо, окруженное ободранной, кровоточащей, покрытой царапинами шкурой. От стыда и жалости у нее сжалось горло. Она знала, что никакой победы теперь быть не может. Если она захочет погладить Мицура, то ничего не выйдет — кот тут же сбежит. Она так и будет вечно напрасно звать, напрасно кричать, напрасно сажать себе на колени. Мицур будет в постоянной готовности, в его глазах никогда не изгладится память о том смертельно опасном приключении, которое ему едва удалось пережить. Раньше она думала, что неудача невыносима. Теперь Эштике поняла, что невыносима и победа, потому что в чудовищной борьбе постыдным было не то, что она осталась наверху, а то, что у нее не было и шанса на поражение. У нее мелькнула мысль попробовать еще раз («…если он когтями… или станет кусаться…»), но тут же поняла, что спасения нет: она сильнее. Кожа ее горела, со лба струился пот. И тут она почувствовала запах. В первое мгновение она испугалась, подумав, что на чердаке кроме них есть кто-то еще. И только тогда сообразила, что произошло на самом деле, когда сделала неуверенный шаг к «окошку» и Мицур — уверенный, что хозяйка снова собирается напасть — проскользнул в соседний угол. «Ты обгадился! — закричала Эштике с упреком. — Ты осмелился здесь нагадить!» Вонь мгновенно заполнила всю каморку. Эштике, задержав дыхание, склонилась над кучей. «И еще описался!» Она подбежала к входному отверстию, глубоко вдохнула свежий воздух, потом вернулась на прежнее место, куском дерева сгребла экскременты в газетную бумагу и погрозила Мицуру. «Я заставлю тебя это сожрать!» Она внезапно остановилась, словно настигнутая собственными словами, затем подбежала к отверстию и отодвинула доски. «А я-то думала, что ты боишься! Я даже пожалела тебя!» С молниеносной быстротой, — чтобы не дать коту времени сбежать — она спустилась на поленницу, снова закрыла отверстие досками, и швырнула вонючий кулек в темноту, чтобы напугать невидимых призраков, следящих за ней в ожидании добычи, и, укрываясь под навесом, прокралась к кухне. Эштике осторожно приоткрыла дверь. Из комнаты доносился громкий храп матери. «Теперь я это сделаю. Непременно сделаю». Ее пробрала дрожь, голова налилась тяжестью, ноги ослабели. Эштике бесшумно отворила дверь кладовки. «Ты это заслужил, засранец». Она взяла с полки кастрюльку с молоком, наполнила им до краев кружку и на цыпочках вернулась на кухню. «Теперь уже ничего не поделаешь…» Эштике сняла с вешалки желтый кардиган, который принадлежал ее матери, и медленно, стараясь не шуметь, вышла во двор. «Сперва кардиган». Она хотела поставить кружку на землю, чтобы удобнее было переодеться, но, когда она опустилась на корточки, низ кардигана попал прямо в грязь. Она быстро встала — кардиган в одной руке, кружка с молоком — в другой. Как быть? Дождь косо хлестал, засекая под навес, занавеска, в которую куталась Эштике, с правой стороны уже совершенно вымокла. Нерешительно, осторожно, стараясь не пролить молоко, Эштике повернула назад («Кардиган можно повесить на поленницу, а тогда кружку…»), но внезапно остановилась, сообразив, что забыла у порога блюдечко, из которого Мицур всегда пил молоко. Только вернувшись к двери кухни, она поняла, как надо действовать: если поднять кардиган над головой, то можно будет поставить кружку. Поэтому, когда она, наконец, направилась к поленнице, держа в одной руке наполненную молоком кружку, а в другой блюдце с высокими краями, то все казалось ей совершенно простым. Справившись с минутной растерянностью, она отыскала ключ к решению стоящей перед ней задачи. Сперва Эштике отнесла наверх блюдце, затем успешно забралась на чердак с кружкой. Она снова закрыла выход досками и принялась звать прячущегося в темноте Мицура. «Мицур! Мицур! Где ты? Иди сюда, посмотри, что я тебе принесла!» Кот затаился в самом дальнем углу и следил оттуда за своей хозяйкой, которая пролезла под балкой у «окошка», вытащила бумажный кулек, высыпала из него что-то в блюдце, а затем налила туда молоко. «Постой, так не пойдет». Эштике оставила блюдце с молоком на полу, а сама подошла к отверстию — Мицур нервно дрожал — и снова раздвинула доски, но напрасно — уже стемнело, и ни один луч света не проникал внутрь. Кроме стука дождя по черепице было слышно лишь отдаленное тявканье собак. Эштике стояла, сиротливо и беспомощно, в натянутом до колен кардигане. Ей хотелось бежать ото всей этой гнетущей темноты и тишины, она больше не чувствовала себя в безопасности, ее охватил страх, что она здесь одна, и в любой момент на нее может что-то наброситься из угла, или же она сама вдруг натолкнется на чью-то протянутую руку. «Надо спешить!» — крикнула она и, почти ухватившись за собственный крик, сделала шаг по направлению к коту. Мицур не двигался с места. «Что такое? Ты не хочешь есть?» Сладким голосом Эштике начала подзывать Мицура, и вскоре поняла, что тот не отпрыгнет в сторону, если хозяйка подойдет поближе. И вот тогда настал удобный момент: Мицур, на короткий миг покорившись льстивым уговорам, позволил Эштике подобраться совсем близко. Тут она с быстротой молнии бросилась на кота, придавила его к полу, затем ловко, чтобы тот не успел пустить в ход когти, подняла его и потащила к уже стоявшему возле «окошка» блюдцу. «На, ешь! Ешь, это вкусно!» — крикнула Эштике дрожащим голосом, и изо всех сила ткнула кота мордочкой в молоко. Мицур тщетно пытался освободиться. Затем, словно поняв бесполезность дальнейшей борьбы, уже не двигался, так что хозяйка, отпустив его, не понимала — задохнулся ли он или просто «притворяется». Кот лежал рядом с блюдцем, вытянувшись, словно жизнь уже ушла из него. Эштике, медленно пятясь, отошла в самый дальний угол, закрыла глаза ладонями, чтобы не видеть грозной, окутавшей все вокруг тьмы, затк