{45}, наша ученая молодежь перестала ругать святую богоматерь. С тех пор как отец Марко Цанцугер{46} поставил над своими глупостями заглавие «Век», великие болгарские посты стали длиться по 365 дней в год. С тех пор как «Право» переименовалось в «Напредык»{47}, болгарский поэт Славейков накрутил себе на голову чалму{48} и начал петь аман-аман[13]. А с тех пор как «Левант таймс»{49} была переведена на болгарский язык, наши патриоты принялись плести сети, чтобы укрыть народ от политического холода, литературного тумана, революционной бури, индустриального снега, экономического пьянства и белых, черных и серых константинопольских волков. Наконец, с тех пор как «Читалище» обещало, что с нового года (то есть с первого января девяностого века) оно исправится и больше не будет печатать гениальных глупостей наших литературных телят, колесница европейской цивилизации осталась без дегтя и заскрипела на подъеме болгарского прогресса; умственный механизм нашего молодого поколения замерз и отлил восковые свечи «за упокой» грешных, заживо умерших политических и литературных душ; а на бирже (то есть на рынке старьевщиков) нашего умственного развития произошли такие важные операции и такие странные метаморфозы, что к четкам нашего монашеского счастья прибавилось еще несколько сот зерен, так что мы никогда не кончим наших вечерних молитв и никогда не дождемся «светлого Христова воскресения».
И в самом деле, если вы поглядите слепыми своими глазами на головы наших мудрословеснейших уток, то сейчас же увидите, что эти головы давно уже поросли всякой литературной зеленью, разным политическим бурьяном и всевозможными научными сорняками. А ночь все не кончается, зима все не проходит, а патриоты лежат в своих теплых комнатах, видят ходжа-насреддинские сны и ждут рассвета, чтобы рассказать их своей революционной Пенелопе и ее сопливым любовникам. Но я тоже патриот, господа! Теплая комната, выпрошенный хлеб, подаренное сало и краденый лук приводят мой желудок в поэтическое настроение, и мне снится, что скоро придет лето равноправия. Тучи произведут революцию, политические дожди сметут навоз с моего двора, перед дверью моей взойдет солнце, народы выползут из кабака и начнут искать у себя насекомых на солнышке. Я выйду из своих палат, чтобы полюбоваться ясным небом, душистыми цветами и запою: «Глядите, глаза мои, радуйтесь!» И в самом деле, не нарадуешься! Перед дверью собралось на конгресс племя, когда-то спасшее Рим, и патриотическим своим гоготанием готовится сделать переворот в истории гастрономии. Почтенные важные куриные физиономии прогуливаются по двору и делают археологические открытия в навозной куче, чтобы снести яйцо общего южнославянского счастья. Коронованные венценосцы борются между собой, занимают стратегические позиции и кукарекают о близком решении восточного вопроса. А молодое поколение, выросшее возле каменных стен, ждет восхода солнца с запада, чтобы сказать свое последнее слово о жизни, характере и стремлениях грибов. А ты… ты, болгарин и патриот, запой песню «Грибы мои, грибы»{50}, потом ложись, и тебе приснится, что ты — предводитель гусей, царь кур и защитник болгарского народа. Но прежде всего спроси жену свою или свой мозговой ревматизм, прошла ли зима, кончилась ли ночь. Если окажется, что нет, — продолжай спать, как спишь теперь, завернись в свою сеть и воскликни: «Слились ли две ночи или заря угасла?» Кукареку! Петухи поют. Гав-гав! Собаки лают. Зима кончилась, и ночь миновала.
Перевод О. Говорухина.
Иван Вазов
ПРАКТИЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Все кривотолки ни к чему,
не нужно бить тревогу!
Всем, что имею, самому
себе обязан я, ей-богу!
Эпохи сын, я изучил
людские помыслы и страсти
и точно подобрал ключи
к той двери, за которой счастье!
На компромиссы шел порой
я с совестью своею,
не страшен мне карман тугой,
нет, нищета куда страшнее!
Так что ж — я человек простой,
нормально ем и пью я,
люблю я дом, жену, покой,
а бедность не терплю я.
Познал я практику страстей,
я рвал, хватал, лукавил,
переменил сто должностей
и сто житейских правил!
Любую власть я восхвалял,
не смея задавать вопросы,
и всенародно воспевал
тех, на кого писал доносы.
Я был послушен, словно раб,
все делал сильному в угоду
и, снаряжая свой корабль,
вынюхивал погоду!
Я ухитрялся без числа
писать в стихах, а также в прозе,
с тем чтобы подлость принесла
мне пользу хоть в малейшей дозе
И вот доволен я вполне:
имею и почет и званье!
Все для меня! Все служит мне!
И в этом смысл существованья!
СРЕДСТВО НЕ ИМЕТЬ ВРАГОВ
«Головы твоей повинной
не коснется острый меч».
Этой истиной старинной
не хочу я пренебречь.
Я сужу, как люди, здраво:
не толкну змею ногой,
а к вельможам величавым
рад всегда пойти слугой.
Богачам — прием радушный,
сильным льщу, твержу: «Да, да», —
и в душе моей послушной
нет тревоги никогда.
Знаю, скромная персона
быть услужливой должна,
от учтивого поклона
не сломается спина.
Со своим сужденьем пресным
в спор не лезу с богачом.
Мне совсем неинтересно
знать, кто думает о чем.
Что там бело, где там черно,
не хочу об этом знать.
Я всегда готов бесспорно
правым каждого признать.
Никогда не забываю
интересов я своих,
правым сильного считаю,
пусть он лих — я буду тих.
Столь завидным положеньем
я доволен. В этом суть:
примиряюсь с униженьем.
Путь мой — самый верный путь.
Вот пощечину, примерно,
получил от дурака.
Ах, какой поступок скверный,
как горит моя щека!
Ну, представьте, я с ним бился?
Учинил ему скандал?
Нет, я ловко притворился,
что побоев не видал.
Мне народ давно заметил:
«Как ты скромен! Как ты тих!»
Но зато нигде на свете
не найдешь врагов моих.
СВЕТСКИЕ ПРАВИЛА(Подражание)
В наш чудесный век блестящий
странность некая жива,
нет оценки настоящей:
меры две и веса два.
Одному легко прощают
и бесчестье и разврат,
у других грехом считают,
сами худшее творят.
Лги, кради и грабь всегда,
но веди себя прилично.
Люди скажут: «Не беда,
это не публично!»
Если нищий, голодая,
грош возьмет в чужом дому,
стража, жалости не зная,
поведет его в тюрьму.
Если ловкий аккуратно
где-то цапнет миллион,
дом построит, станет знатным, —
честь его хранит закон.
«Эти деньги он украл
у народа… Неприлично!»
«Не беда, к чему скандал?
Это не публично!»
Если женщина устанет
с горем биться день-деньской,
от голодной жизни станет
жертвой похоти людской,
то ее без разговора
суд всеобщий заклеймит.
А когда богачка Флора
то же самое свершит,
развлекаясь без стыда…
Если скажешь: «Неприлично!»
так ответят: «Не беда,
это не публично!»
Вот, назвавшись патриотом,
тот поднимет кутерьму:
«Я всегда с родным народом!»
Стоит крикнуть тут ему:
«Брось кричать, Шейлок негодный,
эти вопли, этот плач
так смешны и старомодны,
все мы знаем: ты палач!
Богател ты без труда,
разорял народ цинично».
Возражают: «Не беда,
это было не публично».
ПАМЯТНИК
Возле голого и безводного села Горна-Баня, в глубоком овражке журчал родничок.
Родничок этот — единственный, дававший чистую, студеную водицу крестьянам, несший благословение и божью благодать иссохшей и жаждущей земле, добрые люди еще много веков назад выложили камнями и устроили деревянный желобок, чтобы вода наполняла кувшины и ведра статных девушек и молодок, спускавшихся в овражек по пологой тропе.
Когда вечерело, парни-волопасы собирались там поить сивых волов и балагурить с девушками.
И ручеек, не умолкая, весело журчал долгие годы, целые века, радуя село и давая прохладу местности.
Никто от него большего и не требовал: только чтоб струился вот так в своем овражке да щебетал, бормоча и напевая.
Как-то раз приехал туда ученый человек из Софии. Остановил свою пролетку над высоким обрывом, презрительно посмотрел на ручеек и подумал: