Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей — страница 15 из 81

{45}, наша ученая молодежь перестала ругать святую богоматерь. С тех пор как отец Марко Цанцугер{46} поставил над своими глупостями заглавие «Век», великие болгарские посты стали длиться по 365 дней в год. С тех пор как «Право» переименовалось в «Напредык»{47}, болгарский поэт Славейков накрутил себе на голову чалму{48} и начал петь аман-аман[13]. А с тех пор как «Левант таймс»{49} была переведена на болгарский язык, наши патриоты принялись плести сети, чтобы укрыть народ от политического холода, литературного тумана, революционной бури, индустриального снега, экономического пьянства и белых, черных и серых константинопольских волков. Наконец, с тех пор как «Читалище» обещало, что с нового года (то есть с первого января девяностого века) оно исправится и больше не будет печатать гениальных глупостей наших литературных телят, колесница европейской цивилизации осталась без дегтя и заскрипела на подъеме болгарского прогресса; умственный механизм нашего молодого поколения замерз и отлил восковые свечи «за упокой» грешных, заживо умерших политических и литературных душ; а на бирже (то есть на рынке старьевщиков) нашего умственного развития произошли такие важные операции и такие странные метаморфозы, что к четкам нашего монашеского счастья прибавилось еще несколько сот зерен, так что мы никогда не кончим наших вечерних молитв и никогда не дождемся «светлого Христова воскресения».

И в самом деле, если вы поглядите слепыми своими глазами на головы наших мудрословеснейших уток, то сейчас же увидите, что эти головы давно уже поросли всякой литературной зеленью, разным политическим бурьяном и всевозможными научными сорняками. А ночь все не кончается, зима все не проходит, а патриоты лежат в своих теплых комнатах, видят ходжа-насреддинские сны и ждут рассвета, чтобы рассказать их своей революционной Пенелопе и ее сопливым любовникам. Но я тоже патриот, господа! Теплая комната, выпрошенный хлеб, подаренное сало и краденый лук приводят мой желудок в поэтическое настроение, и мне снится, что скоро придет лето равноправия. Тучи произведут революцию, политические дожди сметут навоз с моего двора, перед дверью моей взойдет солнце, народы выползут из кабака и начнут искать у себя насекомых на солнышке. Я выйду из своих палат, чтобы полюбоваться ясным небом, душистыми цветами и запою: «Глядите, глаза мои, радуйтесь!» И в самом деле, не нарадуешься! Перед дверью собралось на конгресс племя, когда-то спасшее Рим, и патриотическим своим гоготанием готовится сделать переворот в истории гастрономии. Почтенные важные куриные физиономии прогуливаются по двору и делают археологические открытия в навозной куче, чтобы снести яйцо общего южнославянского счастья. Коронованные венценосцы борются между собой, занимают стратегические позиции и кукарекают о близком решении восточного вопроса. А молодое поколение, выросшее возле каменных стен, ждет восхода солнца с запада, чтобы сказать свое последнее слово о жизни, характере и стремлениях грибов. А ты… ты, болгарин и патриот, запой песню «Грибы мои, грибы»{50}, потом ложись, и тебе приснится, что ты — предводитель гусей, царь кур и защитник болгарского народа. Но прежде всего спроси жену свою или свой мозговой ревматизм, прошла ли зима, кончилась ли ночь. Если окажется, что нет, — продолжай спать, как спишь теперь, завернись в свою сеть и воскликни: «Слились ли две ночи или заря угасла?» Кукареку! Петухи поют. Гав-гав! Собаки лают. Зима кончилась, и ночь миновала.


Перевод О. Говорухина.

Иван Вазов

ПРАКТИЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Все кривотолки ни к чему,

       не нужно бить тревогу!

Всем, что имею, самому

       себе обязан я, ей-богу!

Эпохи сын, я изучил

       людские помыслы и страсти

и точно подобрал ключи

       к той двери, за которой счастье!

На компромиссы шел порой

       я с совестью своею,

не страшен мне карман тугой,

       нет, нищета куда страшнее!

Так что ж — я человек простой,

       нормально ем и пью я,

люблю я дом, жену, покой,

       а бедность не терплю я.

Познал я практику страстей,

       я рвал, хватал, лукавил,

переменил сто должностей

       и сто житейских правил!

Любую власть я восхвалял,

       не смея задавать вопросы,

и всенародно воспевал

       тех, на кого писал доносы.

Я был послушен, словно раб,

       все делал сильному в угоду

и, снаряжая свой корабль,

       вынюхивал погоду!

Я ухитрялся без числа

       писать в стихах, а также в прозе,

с тем чтобы подлость принесла

       мне пользу хоть в малейшей дозе

И вот доволен я вполне:

       имею и почет и званье!

Все для меня! Все служит мне!

       И в этом смысл существованья!

Перевод А. Арго.

СРЕДСТВО НЕ ИМЕТЬ ВРАГОВ

«Головы твоей повинной

не коснется острый меч».

Этой истиной старинной

не хочу я пренебречь.

Я сужу, как люди, здраво:

не толкну змею ногой,

а к вельможам величавым

рад всегда пойти слугой.

Богачам — прием радушный,

сильным льщу, твержу: «Да, да», —

и в душе моей послушной

нет тревоги никогда.

Знаю, скромная персона

быть услужливой должна,

от учтивого поклона

не сломается спина.

Со своим сужденьем пресным

в спор не лезу с богачом.

Мне совсем неинтересно

знать, кто думает о чем.

Что там бело, где там черно,

не хочу об этом знать.

Я всегда готов бесспорно

правым каждого признать.

Никогда не забываю

интересов я своих,

правым сильного считаю,

пусть он лих — я буду тих.

Столь завидным положеньем

я доволен. В этом суть:

примиряюсь с униженьем.

Путь мой — самый верный путь.

Вот пощечину, примерно,

получил от дурака.

Ах, какой поступок скверный,

как горит моя щека!

Ну, представьте, я с ним бился?

Учинил ему скандал?

Нет, я ловко притворился,

что побоев не видал.

Мне народ давно заметил:

«Как ты скромен! Как ты тих!»

Но зато нигде на свете

не найдешь врагов моих.

Перевод Л. Белова

СВЕТСКИЕ ПРАВИЛА(Подражание)

В наш чудесный век блестящий

странность некая жива,

нет оценки настоящей:

меры две и веса два.

Одному легко прощают

и бесчестье и разврат,

у других грехом считают,

сами худшее творят.

        Лги, кради и грабь всегда,

        но веди себя прилично.

        Люди скажут: «Не беда,

        это не публично!»

Если нищий, голодая,

грош возьмет в чужом дому,

стража, жалости не зная,

поведет его в тюрьму.

Если ловкий аккуратно

где-то цапнет миллион,

дом построит, станет знатным, —

честь его хранит закон.

        «Эти деньги он украл

        у народа… Неприлично!»

        «Не беда, к чему скандал?

        Это не публично!»

Если женщина устанет

с горем биться день-деньской,

от голодной жизни станет

жертвой похоти людской,

то ее без разговора

суд всеобщий заклеймит.

А когда богачка Флора

то же самое свершит,

        развлекаясь без стыда…

        Если скажешь: «Неприлично!»

        так ответят: «Не беда,

        это не публично!»

Вот, назвавшись патриотом,

тот поднимет кутерьму:

«Я всегда с родным народом!»

Стоит крикнуть тут ему:

«Брось кричать, Шейлок негодный,

эти вопли, этот плач

так смешны и старомодны,

все мы знаем: ты палач!

        Богател ты без труда,

        разорял народ цинично».

        Возражают: «Не беда,

        это было не публично».

Перевод Л. Белова.

ПАМЯТНИК

Возле голого и безводного села Горна-Баня, в глубоком овражке журчал родничок.

Родничок этот — единственный, дававший чистую, студеную водицу крестьянам, несший благословение и божью благодать иссохшей и жаждущей земле, добрые люди еще много веков назад выложили камнями и устроили деревянный желобок, чтобы вода наполняла кувшины и ведра статных девушек и молодок, спускавшихся в овражек по пологой тропе.

Когда вечерело, парни-волопасы собирались там поить сивых волов и балагурить с девушками.

И ручеек, не умолкая, весело журчал долгие годы, целые века, радуя село и давая прохладу местности.

Никто от него большего и не требовал: только чтоб струился вот так в своем овражке да щебетал, бормоча и напевая.

* * *

Как-то раз приехал туда ученый человек из Софии. Остановил свою пролетку над высоким обрывом, презрительно посмотрел на ручеек и подумал: