известен девиз народный,
и под этим девизом народ жует
мякину вполне свободно.
Имеется термин «верховная власть» —
у нее и сила и право,
но на гербе никакого льва,
а только конек вертлявый!{89}
Конек — болтун, он звонко ржет
мелодии лжи и фальши!..
Тебе непонятно? Очень жаль!
Тогда послушай дальше.
Столица края зовется Чушьград,
театры там, колокольни,
а на лучшем здании надпись гласит:
«Общественная мукомольня».
Какой бетон! Какой гранит!
Перед людьми не стыдно!
А крылья такой величины,
что белого света не видно!
Без дела все лето стоит она,
и в крыльях сквозит паутина,
но только высыплет первый снежок —
меняется картина.
Тогда набегают со всех концов
мастера мукомольного дела
и начинают молоть языком
упорно и оголтело.
Толкутся, пуская локти в ход,
две партии в общем и целом:
на черный хлеб нажимает одна —
другая стоит на белом.
— Пускайте! — белые вопят. —
Ветер подул с востока!
Нам нужно сейчас ловить момент,
а у вас одна только склока!
В ответ им черные голосят:
— Одумайтесь! Поверьте —
мельница будет молоть хорошо
только при западном ветре!
Такая идет у них борьба,
нападки и протесты,
что мельницы крылья в конце концов
никак не тронутся с места!
А мельник мотает себе на ус —
его сомненье не мучит,
какая партия верх ни возьмет,
уж он-то свое получит.
Но если порой этот глупый галдеж
становится нестерпимым,
он вилы берет и дает по шеям
говорунам одержимым.
И сразу становится тихо кругом:
не скрипнут мельницы крылья,
не ерзает больше вертлявый конек,
и все покрывается пылью.
И бело-зелено-красный флаг
над крышей лениво вьется,
и ждет конек с нетерпеньем, когда
новая драка начнется!
Так каждую зиму из года в год,
прикрываясь высокой целью,
они занимаются, сил не щадя,
парламентской вермишелью.
А мельник-хозяин смеется в кулак.
Ему сия катавасия
вполне по нутру — недаром страна
так и зовется: «Чудасия»!
И он к таким чудесам привык —
в другой стране непонятно,
а в этой не только понятно вполне,
но и выгодно, и приятно!
Георгий Кирков
ПРОПАВШАЯ СОВЕСТЬ
Утром 15 марта 1889 года в богоспасаемом городе Дремиграде произошло следующее чрезвычайное событие.
Господин Петко Чорлов, прозванный для благозвучия Лампой, поднялся с постели в самом тревожном состоянии духа. Сначала он подумал, что ему, должно быть, приснилось что-то страшное, и он стал рыться в памяти, словно разорившийся еврей в счетных книгах, но увы, память его оказалась пустынной, как тупик. Тогда Лампа, накинув безрукавку и скрестив руки наподобие Наполеона перед горящей Москвой, глубоко задумался.
Нелегкое дело размышлять натощак. Это известно каждому, даже дремиградским отцам города, которые и откушав соображают туго. Вот почему Лампа предпочел бы скорее ломать камни, чем голову, но иного пути не было: надо было во что бы то ни стало найти причину душевной тревоги.
И он ее нашел!
— Вот окаянная! — чуть ли не с яростью воскликнул он, просидев битый час в глубоком раздумье. — Я разгадал твое коварство!
Лампа был вне себя от радости и гнева. С необыкновенным проворством он натянул штаны и туфли, нахлобучил шапочку и стрелой вылетел из комнаты.
На лестнице он столкнулся с женой, которая возвращалась из пекарни.
— Ты куда это, Петко? — спросила она в недоумении.
— Прочь, жена! — грозно рявкнул Лампа, сверкнув глазами, и оттолкнул ее в сторону. — Не уйдет она от меня!
С этими словами он воинственно вскинул руки и выбежал из дома.
— Да, прямиком в полицию! — промолвил он, оказавшись на улице. — Сегодня же надо напасть на след.
И Лампа помчался к полицейскому участку.
Как назло, участок находился на другом конце города, и Лампе пришлось совершить довольно-таки длительное путешествие. Ему предстояло миновать торговые ряды, что было не слишком приятно, но Лампу это не смутило. Бушевавшие в его груди чувства делали его слепым и глухим ко всему вокруг.
Через десять — пятнадцать минут он уже оказался перед дверьми участка. Рядом стоял полицейский.
— Пристав у себя? — спросил на ходу Лампа.
— Здесь, — ответил полицейский.
— Проводи меня к нему: у меня важное дело.
Чуть погодя Лампа был уже в кабинете пристава. Толстый и румяный начальник, живописно развалившись, восседал за зеленым столом.
— Добрый день, господин пристав! — неуверенно начал Лампа, приближаясь к столу.
Пристав молча кивнул головой.
— Что вам угодно? — спросил он после краткой паузы.
— Я к вам по очень важному делу.
— Как вы сказали? Извините, я немного туговат на ухо.
— По очень важному делу! — повторил Лампа окрепшим голосом.
— Вот как? Тогда садитесь, пожалуйста.
— Спасибо.
— В чем состоит ваше дело?
— Мое дело, — нерешительно начал Лампа, — состоит в следующем. Сегодня утром просыпаюсь я и, к великому удивлению, замечаю, что пропала моя совесть…
— Пардон, — встрепенулся пристав, — я должен записать. Итак, сегодня утром ваша Софись пропала… — («Странное имя», — мелькнуло у него в голове.) — Хорошо, продолжайте.
— Да, пропала, — скорбно повторил Лампа, — и притом самым коварным образом, оставив меня в неописуемом душевном волнении.
— Хорошо, — снова перебил его пристав, — скажите мне: она у вас законная?
— О да, самая законная, — поспешно подтвердил Лампа. — Хотел бы я знать, у кого она незаконная.
— Может быть, у французов? — заметил пристав.
— Вы правы, но не забывайте, уважаемый господин пристав, что французы безбожники, которые за стакан водки вешают своих священников на фонарных столбах. Мы люди совсем другой породы.
— Совершенно верно, но не будем об этом. Позвольте задать вам еще несколько вопросов.
— Пожалуйста.
— Сколько ей лет?
— Странный вопрос! Конечно, столько, сколько и мне.
— Хорошо, а вам сколько?
— Точно не помню, но сорок пять наберется.
— Очень приятно. Еще один вопрос. Какие приметы у пропавшей?
— Ваш вопрос меня удивляет, господин пристав! Какие могут быть у нее приметы, если для меня она была всегда чем-то неуловимым. Ее только чувствуешь, она ни на минуту не оставляет тебя в покое.
— Совершенно справедливо, но согласитесь, что для полного успеха розыска подведомственная мне полиция должна знать ее приметы, в противном случае она будет бессильна.
— Превосходная мысль, господин пристав! Вот ее приметы: нахмуренный лоб, мрачный взгляд и беспокойная походка… Этого, я думаю, достаточно?
— Вполне! Благодарю вас. Теперь последний вопрос. Подозреваете ли вы какое-либо лицо в том, что ее соблазнили или обманули и что она с кем-то сбежала?
— Да, очень даже подозреваю, господин пристав, — со всей пылкостью заявил Лампа.
— Изложите свои соображения, пожалуйста, вкратце.
— Я подозреваю, что ее соблазнил один здешний воротила.
— Его имя?
— Калистрат Шевов.
— Гм… Странно… Ну что ж, давайте кончать. Сейчас я вам прочитаю ваши показания, чтобы вы смогли сделать нужные дополнения. Прошу внимания:
«Утром 15-го марта 1889 года гражданин города Дремиграда Петко Чорлов по прозвищу Лампа, проснувшись ото сна, обнаружил, к своему удивлению, что его собственная законная супруга, Софись, исчезла…»
— Что я слышу, господин пристав? — вскричал в испуге Лампа, услышав последние слова. — О какой законной супруге вы говорите?
— Как о какой? — с изумлением возразил пристав. — Я полагаю — о вашей. По-моему, вы ясно слышали?
— Более чем ясно. Я вам заявляю, что вы ошибаетесь, потому что моя законная супруга, которую зовут Куной, а не какой-то Софисью, никогда не собиралась меня покидать, кстати говоря, к моему величайшему сожалению.
— Действительно, странно. Тогда я положительно отказываюсь понять, чего вы от меня хотите. Может быть, вышеупомянутая особа — ваша служанка?
— Ничего подобного.
— Тогда скажите ради бога — кто она?
— Это моя собственная совесть…
— Как? Что вы сказали? Извините, я немного туговат на ухо.
— Я вам повторяю: она — моя совесть.
— Совесть? Что за черт! Как же это так, приятель?..
Премудрый начальник, оказавшись перед неразрешимой загадкой, изобразил на своем лице такое невинное удивление, какое не изобразил бы даже перед вратами рая. Пропала жена или служанка, это еще куда ни шло — дело житейское. Но чтобы пропала совесть и ее разыскивали с помощью полиции — такая чушь может зародиться только в больной голове.
— Послушайте, господин Чорлов, — промолвил наконец премудрый начальник, — мне кажется, вы не совсем здоровы…
— Вы хотите сказать, что я сумасшедший? — в ярости воскликнул Лампа, вскочив с места. — Но это клевета, господин пристав! Я серьезно заявляю вам, что у меня пропала совесть…
— А я вам заявляю, что вы сумасшедший, — гневно возразил пристав и нажал кнопку звонка.