Перевод Н. Попова.
Георгий Стаматов
PICNIC
Давно уже полковые дамы бредили пикником, и вот, наконец, долгожданный день настал. По узкому шоссе, беспорядочно засыпанному щебнем, медленно катили десять экипажей. В первом сидела супруга командира полка со своей сестрой, в остальных разместились жены, свояченицы, сестры офицеров всего полка. Справа и слева, сзади и спереди, словно почетный эскорт, галопировали молодые офицерики. Вид у них был такой, словно впереди их ждала какая-то опасность и они готовы были грудью защитить едущих в экипажах красавиц, скрывших свои личики под дорожными вуалями и прозрачными, как папиросная бумага, зонтиками. Все были веселы и довольны: предстояла не заурядная прогулка или бал, а picnic. Пикник! Очаровательное слово! С какой торжественностью они произносили его! Некоторые офицерши, внимательно наблюдая за взглядами поручиков, почти с уверенностью могли предсказать, что скоро сплавят с рук своих сестер, которым их мужья пока что вынуждены были заказывать более дорогие платья, чем им самим.
Дело в том, что на гарнизонной ярмарке невест началась сильнейшая конкуренция с тех пор, как офицеры все чаще стали жениться на дочках местных торговцев.
— Смотри, смотри, Марийка, Иванов так и крутится возле нашего экипажа!
— Очень он мне нужен! — стрельнув глазами, ответила Марийка.
— Не просчитайся!.. Еще немного, и Рада совсем вскружит ему голову.
Двадцатишестилетняя Рада действительно просто ела глазами обожателя Марийки.
— Не могу понять, — подчеркнуто громко заметила жена батальонного командира супруге доктора, — какое может быть старшинство между женами, почему она должна ехать в первом экипаже?
— Ах, оставь! Неужели ты до сих пор ее не знаешь? Она говорила мне, будто у нее нет детей, потому… — И, понизив голос, докторша начала что-то шептать. — Адъютант же каждый вечер у них… С докладами, видите ли, ходит. Знаем мы эти доклады!
— Ты слышала, Ольга, что Еленка… это самое… на другой день после свадьбы?.. Он едва не убил ее. Ты подумай! Глазки всегда опущены…
— Чему тут удивляться, Катерина? Вся в матушку. Я давно знала, но молчала. Зачем, думаю, мешать, пусть, думаю, выйдет замуж, как все. Однажды, помню, портниха при мне принесла ей платье, так ей было широко… Не прошло и трех месяцев с того дня, как поручик Зоров стал ходить к ним, а она уже не могла застегнуть пуговиц.
— Так ему и надо. Не понравилась ему, видите ли, наша Невяна; пусть теперь гложет объедки…
Неожиданно офицеры пришпорили коней и как сумасшедшие помчались во весь опор. Глазки всех цветов, загоревшись, стали наблюдать за всадниками. Но вскоре офицеры умерили аллюр и, озираясь по сторонам, стали выбирать тенистое место в лесочке, где компанию давно уже поджидала повозка с закусками, напитками, посудой и домоткаными коврами. Разостлали ковры, расставили рюмки, бокалы, бутылки с водкой и лимонадом, разложили закуски и только тут обнаружили, что привезли все, кроме хлеба. По-видимому, о хлебе думают лишь те, кто только им и питается. Женщины надули губки. Поручик Иванов мигом вскочил на коня. В эту минуту он был похож на Крали Марко.
— Куда, куда, молодец? — спросил его один из батальонных командиров. — Мы тебя ждать не станем. Найдем хлеб в селе. На прогулке деревенский хлеб особенно вкусен.
Иванов взглянул на Марийку и спрыгнул с седла. У него мелькнула мысль, что во время его отсутствия Марийка останется без защитника, а что адъютанта, хоть он и холостяк, уже четырежды переводили из-за семейных недоразумений.
Расположились в лесочке как у себя дома, словно он самим господом был уготован для них. Топтали густую траву, лихо пробовали свои шашки на молодых деревцах и гордо, будто трофеи, подносили дамам отсеченные ветви. Лица у всех сияли от удовольствия, как у людей, попавших, наконец, на обетованную землю, где, кроме шашек, шпор и вестовых, не было ничего и никого: ни чиновников, ни тем более учителей, этих досужих всезнаек, постоянно разглагольствующих о прогрессе, о движении вперед, как будто может существовать на свете нечто лучшее того, что есть сию минуту здесь. Отовсюду сыпались критические замечания и брань по адресу штатской части человечества.
— Ну их к дьяволу, этих скотов, — сказал один капитан. — Они не понимают одного: не будь нас в тысячу восемьсот восемьдесят пятом году{90}, неизвестно, на что они надевали бы свои цилиндры.
— Браво, браво! Ура! — раздалось в лесочке, и бокалы наполнились снова.
Мимо случайно проходил старый крестьянин. Никто не обратил на него внимания, как не обращают внимания на ползущую букашку. Старик же глянул на шумную компанию и буркнул себе под нос: «Опять принесло!» Махнул рукой, плюнул и пошел дальше.
Водка оказалась столь живительной, что уже задолго до обеда начались тосты.
Один элегантный майор, с браслетом на руке, souvenir’ом несчастной любви, поднял бокал. Он считался умнейшим человеком в полку, поэтому все замерли в ожидании.
— Господа… Да, я не говорю дамы и господа, но думаю, что прекрасная половина человечества через несколько минут простит мне эту вольность. Господа! — еще внушительнее повторил он и машинально опрокинул рюмку в рот. Пришлось наливать ему снова. — Господа! — в третий раз воззвал майор, поднимая рюмку.
Какой-то капитан попридержал его за руку.
— Я пью не за наше здоровье — мы им не дорожим. Как настоящие идеалисты, защитники болгарского очага, мы стоим выше этого. — На минуту он замолк. — Я пью, господа, за те хрупкие, слабые, деликатные, нежные создания, которые решились разделить с нами нашу бурную жизнь, полную борьбы, лишений, тягот…
Дальше майор продолжать не мог; залпом осушив рюмку, он поник головой, посмотрел на свой браслет и прослезился.
— Ура! Ура! — загудел лес.
— Браво! Браво! — аплодировали расчувствовавшиеся дамы, и особенно барышни.
— Да здравствует полк!
— Да здравствуют офицеры!
— Долой сюртуки!
Возгласы «ура», «браво» поочередно оглашали воздух. Недоставало только музыки. Уставшие глотки на минуту замолкли. Командир полка, до сих пор хранивший молчание, воспользовался наступившей тишиной и приказал подать ему бокал.
— Дорогие друзья и подчиненные! Майор Маников хорошо сказал. Мы — идеалисты, идеалисты в полном смысле этого слова. Как таковые, господа, выпьем за здоровье его царского высочества.
Прогремело такое мощное «ура», что даже женщины невольно к нему присоединились. Одному капитану пришла в голову идея — воздвигнуть на месте пикника небольшой памятник с надписью: «Умирали и будем умирать». Однако тут же начались препирательства из-за текста.
Барышни настойчиво требовали украсить надпись венком из незабудок. Другие предлагали послать телеграмму князю. К сожалению, водка, несмотря на немалые запасы ее, кончилась. Наступила тишина. Большинство господ офицеров, хоть они и не допили, потянуло в сон, да и на ногах они едва держались. Вот почему на месте этого пикника до сих пор нет памятника.
Только Иванов и еще некоторые офицеры, лишь притворявшиеся пьяными, переглядывались с барышнями, указывая глазами на лесок. Глазки девушек вспыхивали, как спички во мраке. Марийка поднялась первой и отправилась как бы за цветами. Иванов поспешил за ней.
— Мадемуазель, мадемуазель, — шептал он, догоняя ее.
Марийка бледнела, краснела, руки у нее дрожали; вместо цветов она, сама того не замечая, рвала траву.
— Мадемуазель! Я, мадемуазель… ждал, ждал…
В волнении она протянула ему пучок травы.
— Мадемуазель… Марийка… Я не могу без вас, не могу, — чуть не выкрикнул поручик, поднося траву к губам.
В кустах кто-то дико взвизгнул… Оба вздрогнули и обернулись. Рада, упав наземь, билась в истерике. На крик сбежались женщины и те из офицеров, которые держались на ногах.
— Что такое, что случилось?
Заметив столько посторонних, Рада зарыдала еще сильнее. Наконец одному поручику удалось «привести ее в чувство».
— Что с вами? — нежно спросил он.
— Я увидела змею…
— Какую змею? — удивилась ее сестра.
— Эту ослицу, Марийку, — злобно прошипела Рада. — А все-таки я помешала им объясниться, — утешалась она.
Вскоре Рада окончательно пришла в себя, и поручик увлек ее в лесок, решив доказать, что змеи не так уж опасны и не все ядовиты. Он был так любезен, наговорил столько комплиментов, что Рада забыла про Иванова и даже перестала злиться на Марийку.
Густая зеленая рощица стала знаменательным местом с того момента, как в ней зазвенели шпоры. Появились «дорожки вздохов», «полянки сорванных поцелуев», а когда послышались приглашения к обеду, поручик Иванов вышел из чащи с таким торжествующим видом, словно он только что штурмом взял вражеское укрепление.
— Быстренько в село за хлебом! — весело и строго сказал майор. — Не одной любовью жив человек.
Поручик вскочил на коня и тут же исчез.
На полянке показались веселый и счастливый подпоручик Агаров под руку с мадемуазель Надеждой, свояченицей начальника хозяйственной части полка. Она сияла, как восходящее солнце, он был слегка смущен.
— Что бы это значило? — вполголоса спрашивали некоторые офицеры.
Жена начальника хозяйственной части едва не задохнулась от радости. Подойдя к компании, Агаров торжественно произнес:
— Господа, позвольте представить вам мою невесту!..
— Браво!..
— Ура!..
— Да здравствуют невесты! — дружно крикнула компания.
Офицеры принялись качать жениха; барышни так стремительно кинулись целовать Надежду, будто собирались искусать ее.
«Неужели и нам на этом пикнике не улыбнется счастье?» — спрашивали горящие глазки.
Командир полка снисходительной улыбкой благословил своего подчиненного.
— Немного поспешили, подпоручик, немного поспешили, — заметил он, продолжая улыбаться.
Надежда так взглянула на него, что подполковник прикусил язык и умолк.