Шел-шел дед Матейко, своими мыслями занятый. Вдруг кто-то невидимый дерг его сзади за кожух.
— Стой, приятель. Куда путь держишь?
— Да в пекло я, — ответил старик.
— В пекло? Э, дед, зря туда собрался!
— Ничего не зря… Знаю я, кому куда, — не смотри, что прост.
— Да тебе полагается в раю быть… Я ангел и послан, чтоб отвести тебя туда.
— Брось, парень! Иди себе своей дорогой, не смейся над старым человеком, стыдно…
Видя, что с ним не поладишь, ангел сгреб старика и взлетел высоко в светлые небесные просторы, где благоухает чудным измирским ладаном и роями порхают светлые ангелы с цветком базилика в руках, вдохновенно распевая: «Свят, свят, свят господь Саваоф!»
— Куда это ты меня волочишь, милый? Попадет тебе от хозяев твоих. Не чуешь разве, как от меня водкой пахнет? — воскликнул дед Матейко и попробовал было дать тягу, но ангел полетел еще быстрей, унося его в светлую ширь, пока они не достигли райских врат. Врата были из золота и драгоценных каменьев и сияли как солнце. Перед ними стоял святой Петр с серебряным ключом в руках и реестровой книгой под мышкой.
— Из которого села? — обратился он к деду Матейко и стал рыться в книге.
Куда податься? Дед Матей помялся-помялся и сказал:
— Значит… из Подуэне я…
— Из По…?
— Из Подуэне! — крикнул дед Матейко, подумав, что святой Петр туг на ухо.
— По… По… По… — Святой Петр стал перелистывать книгу. — Подуэне. Вот. Ладно: праведный.
— Не может быть! Ошибка тут, святой Петр!
— Какая ошибка? Это тебе не пирог с капустой, а реестровая книга, пронумерованная, прошнурованная и припечатанная рукой божьей, — рассердился святой Петр.
— Ну ладно, только уж потом пеняйте на себя, — возразил дед Матейко.
— А что?
— Да больно пил я. Что-то не верится мне, будто я праведник.
— Много пил, да много терпел, вот тебе и прощено, — ответил святой Петр и отпер ворота.
— Погоди, святой Петр, надо и осличку мою сюда, — взмолился было дед Матейко, но ангел втолкнул его в рай, и он, разинув рот от удивленья, не успел договорить.
Только дед Матейко в рай попал, сейчас же вспомнил про старуху свою, что задолго до него грешную землю покинула.
«Коли меня впустили, хоть пьянствовал я и старуху свою колотил, так уж ей-то, наверно, красный угол отвели. Ведь она кротче божьей коровки была, все прощала… Ну, что бы со мной без нее было?»
И обратился он к одному ангелочку:
— Скажи, касатик, нет ли тут старушки такой… Матеевой? Треной звать…
— Из какого она села? — спросил ангелок.
— Из Подуэне…
— Тут, тут, — ответил ангелок и повел старика по раю.
— Ну и благолепие, ну и чудеса! — дивился дед Матейко при виде чудных райских красот, доступных лишь взорам праведников.
— А отец Никола здесь? — стал он расспрашивать ангела.
— Какой отец Никола?
— Отец Никола из малой церкви — тот, что деньги в рост давал… Мне с ним встретиться стыдно. Я ему должен был, да он помер, и долг мой так за мной и остался.
— Поп Никола в преисподней, дедушка.
— Не может быть!
— Честное слово!
— Да ведь он как-никак попом был, священником!
— Ничего не значит… Тут на лица не смотрят — каждому по его делам воздают. Попом был, да грешил. Уж на что архиерей — и тот в пекле.
— Да что ты?
— И он тоже наказан, дедушка… Был архиереем, верно, да кичился саном своим, одних знатных за людей почитал, а на бедных да убогих смотреть не хотел. Гнушался ими, а коли подавал милостыню, так с презреньем, чтоб только поскорей отделаться… Роскошно одевался, каждый день объедался, а людям воздержанье проповедовал… Разве это не грех?
Дед Матейко, потеревши лоб, промолвил:
— Где мне знать, грех или не грех. Мы люди простые, без понятия. Да будет толковать про это. Лучше сведи меня в трактир, чтоб мне чарочку пропустить, а то в глотке пожар, будто углей туда насыпали.
— Э-э, дедушка, трактиров тут нету, — возразил ангелок.
— Нету?
— Нету, нету!
— Ну как это можно, чтоб посреди такой красоты трактира не было? Куда ж зайти отдохнуть, выпить рюмочку, подкрепиться? Ведь я с самой земли иду, уморился… Нам батюшка объяснял, что в раю все есть, чего душе угодно, а на поверку… Уж лучше бы я в ад попал! Там как? Есть трактиры-то?
— Там есть.
— Тогда сделай милость, отведи меня туда. На что мне вся благодать эта, коли ни капли водки! В аду, понятно, плохо, ну да я к этому привыкши. Намучаешься, зато в добрый час хлебнул — глядишь, и полегчало…
— Нельзя, дедушка!
— Эх, — вздохнул старик, — это уж на тюрьму похоже! Никуда по своей воле ногой не ступи…
— Привыкнешь, дедушка, — сказал ангелок в утешенье.
— Выходит — опять терпи! — вздохнул дед Матейко и решил пуститься на хитрость. — Послушай, паренек, — сказал он ангелочку. — Надо бы вам открыть здесь трактир. Встречу господа бога, так прямо ему и скажу: дескать, хорошее дело… Тут ведь сборщику налогов зайти некуда, что уж о других толковать!
— Здесь нет сборщиков налогов, дедушка.
— Да ну!
— Ни одного нет.
— Мать пресвятая богородица, да тут и впрямь благодать! — радостно воскликнул дед Матейко и, перекрестясь, добавил: — Вот это мне у вас больше всего по нраву!
И пошел скорей искать свою старуху.
Перевод И. Воробьевой и Н. Толстого.
ИСКУШЕНИЕ
— Ты пробовал, Тодор?
— Пробовал, пробовал, батюшка.
— Ну и как?
— Деликатное, вкусное и крепкое-крепкое! На язык возьмешь — сахар, а из глаз слезу вышибает. Каплю отведаешь — и оближешься, как кот на припеке. И попадья то же говорит…
— Гм… Неужто и она пробовала, Тодор?
— Не отказалась, но самую малость вкусила, так только, пригубила…
— Так ли?
— Зачем мне врать?
— Знаю, знаю, она благоразумная, Тодор, но выпить тоже не прочь… Так, по-твоему, хорошее, а?
— Хорошее, батюшка.
Батюшка проглотил слюну.
Этот разговор происходил при двух-трех набожных старушках, у самого клироса, где вот уже десять лет подвизался дядя Тодор, пономарь, надеявшийся рано или поздно заменить доброго, но постаревшего, убеленного сединами священника.
— М-м… м-мм… Христу богу душу пре-да-ди-им! — возгласил священник.
— Tee-бе, гос-по-ди-и! — откликнулся пономарь.
— А сколько там, в посудине-то, Тодор, ну… примерно… Мм… М-мм-м… Господу помолимся-а-а!
— Гос-по-ди по-ми-луу-уй!.. Маловато, отче: только рот ополоснуть… Литра полтора, может, наберется.
— Куда ж это годится? Не мог уж найти побольше?
Священник задумчиво погладил бороду и, наклонившись к пономарю, спросил:
— Гм-м, значит, под престолом, говоришь, Тодор?.. И сына и святого ду-ха-а-а…
— Там, там, батюшка… А-а-минь! — подтвердил дядя Тодор, провожая глазами священника, направившегося в алтарь, и тихоньким, медовым голоском затянул канон.
Это было на успенье, то есть в такое время, когда там, где не возделывают винограда, бочки совсем пересыхают и вино только снится во сне. А отец Серафим, почтенный старец, три десятка лет кряду терпеливо прослуживший в здешнем приходе, любил подкрепиться двумя-тремя стаканчиками доброго винца, к коему имел, как и всякий человек, маленькую слабость. Без вина он ни на что не был способен. Руки и ноги у него начинали дрожать, глаза застилали слезы, язык еле ворочался, и в таком состоянии он не мог совершить даже водосвятия.
Это случалось с ним редко, так как добрый старик знал свое слабое место и следил за тем, чтобы в подвале у него всегда было несколько литров винца. В критические же минуты предусмотрительная старушка попадья доставала из укромного уголка заветную посудинку, полну-полнехоньку. Только в этих случаях она становилась скрягой и считала каждый стаканчик, выпитый стариком, чем иногда очень его обижала. А нынче маленькая неосторожность привела к тому, что иссяк и этот источник.
Ну ее к бесу, обиду, лишь бы нашелся стаканчик припрятанного вина, чтоб хоть вспомнить его вкус и повеселить взгляд его цветом и блеском. Но вот уже целую неделю ни сам батюшка, ни кто другой в Глушинове даже не нюхал ничего такого. Отсутствие хотя бы капли живительной влаги этой наполняло души унынием, расслабляло сердца, придавало лицам кислое выражение.
И надо же было случиться такому на успенье! Люди готовились к причастию, постились, а во всем селе даже для святого таинства — ни капли вина… Если б подобное можно было заранее предвидеть, вино так или иначе раздобыли бы; но батюшка спохватился только нынче утром, как вошел в церковь. Если б вы только видели, как он был растерян! Даже в жар бросило беднягу!
— Как же быть? — задал он себе вопрос и кликнул пономаря. — Беда, Тодор. Знаешь, что случилось?
— Что такое? — раскрыв рот от удивления, спросил тот и уставился на священника, ожидая услышать какую-нибудь необычайную мирскую новость.
— Нет вина для причастия! — с отчаянием ответил отец Серафим и понурил голову.
— Да ну? Вот так штука! — оторопел пономарь, будто нарушил канон.
Батюшка безнадежно опустил руки.
— Такая закавыка!
— Как же быть, отец Серафим?
— Не знаю, Тодор…
Оба долго смотрели друг на друга. Наконец пономарь почесал в затылке.
— Так нельзя, отец Серафим. Подожди малость, поспрошаю у односельчан: авось сыщется.
Тодор вышел из церкви сам не свой и быстро зашагал к корчме. Шел и думал: «Двора не пропущу, а найду непременно».
На мосту он остановился и, загибая пальцы, стал прикидывать:
— У Ивановых нету, пойду к Божичковым; не найду у Загорских, зайду к Чемерницам; ежели и там нету, пойду туда, а оттуда — туда… потом туда… потом… Ха… Да нет… у этих, верно, и воды не сыщешь, такие снохи ленивые!
Тодор вздохнул. Под мостом резвилась, как девушка, быстрая и прозрачная река — болтала без умолку, плеща по камням, только что разбуженная приходом утра, спешила вниз, как бы твердя: «Прощай, прощай, прощай!..» Пономарь, глядя на реку, задумался: «Кабы мог я, подобно господу в Кане Галилейской, превратить ее в вино… и для причастия и для народа хватило бы, да… Э-эх!» — вздохнул он и в раздумье пошел дальше.