Адвокат важно огляделся вокруг, отер пот со лба и сел, улыбаясь своему подзащитному.
Судьи долго перешептывались между собой. Наконец председатель, позвонив, возгласил:
— Подсудимый Митре Мариин!
— Здесь! — отозвался Митре по-солдатски и встал навытяжку.
— Что ты можешь сказать по этому делу?
— Кто? Я-то?
— Понятно, ты… Я тебя спрашиваю.
— Ну и я — то же самое. Так оно и было.
— То есть как — так?
— Да вот насчет лошади этой самой! — громко заговорил Митре. — Повадилась ко мне через плетень сигать. Сколько раз Петру толковал: сосед, запирай коня, волки его ешь! Он у тебя вредный, понимаешь? Огород у меня вытоптал. Только стемнеет, хоп, махнул через плетень. Разорил совсем! И ни за что мне так не обидно, господа судьи, как за тыкву… Вспомню — сердце кровью обливается. Тыква была… ну такая была тыква — во! А кляча эта — потоптала. Терпел я, терпел — погоди, думаю, покажу я тебе, своих не узнаешь. Зарядил ружье, жду. Ночью — только лечь собирался — слышу: хоп, перемахнул! Повадился, окаянный!
— А потом что? — спросил председатель.
— Потом? Что ж потом-то. Навел и… наповал…
— Потом?
— Потом вытащили мы его с женой за село, зарыли там в соломе… Спрятать думали, ан не вышло…
Адвокат слушал чистосердечное признание своего подзащитного, дрожа от бешенства. Он вперил в него уничтожающий взгляд, но Митре, казалось, совсем забыл о своем защитнике и смотрел на одного председателя.
— Сколько, по-твоему, стоила лошадь? — спросил председатель.
— А кто его знает? Конь добрый был, — ответил Митре.
Адвокат сердито бросил бумаги на стол и порывисто встал.
Суд удалился на совещание. Защитник вызвал Митре в коридор и, не помня себя, дрожа от гнева, крикнул:
— Скотина, коли врать не умеешь, зачем адвоката берешь!
И разъяренный, пустился вниз по лестнице.
Перевод Д. Горбова.
ТРИ СИЛУЭТА НА ГОРУБЛЕНСКОЙ{91} ДОРОГЕ
Пижо и Пендо купили в складчину небольшой бочонок отменной очищенной ракийки, чтобы продавать ее исподтишка односельчанам и подзаработать грош-другой.
С такими радужными надеждами все трое выбрались из города. Трое, то есть Пижо, Пендо и тощая кобыла Хромая Гана, на чьей спине колыхался маленький бочонок с драгоценной влагой.
Трое друзей деловито шагали по прямой столбовой дороге, молчаливые и задумчивые. Гана, хотя и прихрамывала, выступала бодро. Перед ней маячили дорогие воспоминания о деревне, которую она не видела уже два дня. О, как была оскорблена ее невинность в этом огромном городе! Целых два дня она простояла на привязи в обширном хлеву, среди множества лошадей. Нахальные жеребцы неприлично ржали, адресуясь к ней, бесстыдно пересмеивались и набивались на поцелуи, несмотря на ее отчаянные протесты.
Сейчас прохладный ветерок, дующий с Витоши, освежил ей душу и унес с собой обиду из ее многострадального сердца. Чистые и спокойные деревенские мечты снова нахлынули на нее.
Пижо и Пендо долго шли молча вслед за ней, каждый глубоко погруженный в свои мысли и заботы. Наконец, их потянуло на политику.
— А ну, расскажи про что-нибудь, Пижо!
— Э, да что тебе сказать, Пендо?
— Ну, скажи, какие новости узнал в городе? Я-то из-за окаянной пьянки, можно сказать, носа не высовывал из корчмы. Ходил девку в прислуги отдавать, неподалеку от Вайсовой мельницы. Подходящие людишки, и хорошие деньги сулили, но хозяйка, прости меня, вроде как гулящая бабенка, вот я и оробел.
— Ну что ты, Пижо! Какой же ты… Почему это ты решил, что она гулящая?
— Так ведь гулящую бабу, пьяного попа и старого осла издалека видно.
— Брось про это, Пижо, у меня в горле пересохло, водицы бы какой, да нету.
— Потерпишь, парень.
— Зачем терпеть, морить душу! Разве что… Дай-ка ракийки рот сполоснуть.
— Эх, Пендо, подумай хорошенько: ракийка что огонь, да и брали-то ведь в складчину.
— В складчину-раскладчину — мне невмоготу. Хочешь, чтоб я рассохся? А ну, плесни малость!
— Плеснуть плесну, но ты гони пятак. Выпьешь, так хоть убытку не будет.
— А у меня всего-то и есть что пятак — на, держи и наливай, а то у меня от жажды глаза лопаются.
— Тпру!.. Стой, Ганка, стой!
Пижо останавливает Хромую Ганку, наливает Пендо на пять стотинок ракии в жестяную кружку и подает.
— Ну, на здоровье, Пижо!
— Век тебе со здоровьем не расставаться, Пендо.
Пендо опрокидывает кружку, Пижо прячет пятак, подхлестывает Гану, и все трое шагают дальше. Идут и молчат, молчат и идут.
— Смотри ты, Пендо, и у меня пересохло в горле, — промолвил вдруг Пижо.
— Потерпишь, парень, воды поблизости нет.
— Да ну ее, воду — на другое меня тянет, а не знаю на что…
— Уж не на ракию ли, Пижо?
Пижо чешет в затылке.
— А может, и на нее…
— Подумай хорошенько; в складчину брали, ракийка — что огонь.
— Плесни-ка мне этого огня, авось другой погаснет, Пендо. Плесни на пятак. Не помирать же среди дороги от жажды.
Теперь Пендо останавливает Ганку, наливает ракии Пижо. Тот дрожащей рукой берет кружку.
— На здоровье, Пендо.
— Век тебе со здоровьем не расставаться, Пижо.
Пижо проглотил ракийку, отер ладонью влажные усы, дал Пендо взятый у него пятак, и оба тронулись за Хромой Ганой.
— Три лева заработаем, если не больше.
— Ты знай помалкивай; корчмарь как узнает, мы света белого невзвидим.
— Кто, корчмарка?
— Гляньте на него! Я ему про попа, а он — про попадью.
— Ты мне зубы не заговаривай! Вот давай тут поставлю корчмарку, а там — бочонок ракии и спрошу: ну-ка выбирай! Ты что возьмешь?
— Надо малость подумать, Пендо.
— И я тоже подумаю, тебе ли их отдать или свою душу потешить.
Пендо сразу остановился.
— Что за чертовщина, Пижо! Мне снова выпить захотелось. Дай-ка на пятак.
Пижо молчит, думает на ходу, молчит и почесывает шею. Потом кричит Хромой Гане:
— Тпру! Стой, окаянная.
Кобыла покорно останавливается среди дороги. Пижо наливает приятелю, берет у него все тот же пятак, трет им подбородок и приговаривает:
— Сколь волосьев в бороде, столько денег в кошельке!
Пендо выпивает ракийку, отирается и еще долго причмокивает. Все трое так же молча продолжают путь.
Они идут и идут, ветер свистит в ветвях голых придорожных ракит, хлещет по полушубкам, треплет облезший хвост Хромой Ганы и уносится по полю ко всем чертям.
— А теперь, Пендо, мне выпить захотелось, — говорит Пижо.
— Давай пятак и пей, коли душа просит.
Пятак снова переходит от одного владельца к другому.
Немного погодя он снова оказывается в кармане у Пижо, и так далее, и так далее.
Добравшись до деревни, друзья не сразу нашли свои дома, и Хромая Гана долго стояла привязанная к какой-то раките.
Кому в конце концов достался пятак, я так и не знаю.
Перевод Н. Попова.
ТОТ, О КОМ ВСЕ ХЛОПОЧУТ
Была назначена большая комиссия из важных лиц, всяких специалистов, ученых, академиков, экономистов, финансистов, инженеров, архитекторов, химиков, ботаников, зоологов, врачей, гигиенистов, филологов. Чтоб собраться, рассмотреть, обсудить и решить…
Что решить?
На первом заседании они так и не решили, что надо решать.
Задача была не из легких. Как вывести хозяйство из теперешнего тяжелого положения, как всесторонне улучшить условия жизни и труда бедствующих болгарских граждан, в особенности трезвых, трудолюбивых землепашцев и ремесленников?
Такой трудной задачи, само собой, не может решить ни одно правительство, из каких бы общепризнанных или самопризнанных авторитетов оно ни состояло: тут надобна комиссия, а то и несколько комиссий.
И вот была составлена означенная комиссия, призванная решить судьбу народа, и указ о ее назначении переполнил надеждами от края до края весь райский сад, носящий название Болгарии.
На втором заседании вопрос был до некоторой степени выяснен. Выступали лучшие ораторы, специалисты, высказывали глубокомысленные суждения, произносили громкие слова, и было установлено, когда должно состояться третье заседание.
На третьем заседании было решено, что на следующем заседании необходимо избрать ряд подкомиссий по отдельным вопросам.
На следующем заседании было решено, что на следующем заседании будет избрана комиссия, которая конкретизирует возникшие вопросы.
Возникшие вопросы так упорно не поддавались уяснению, что потребовалось создать комиссию, которая внесла бы в них некоторую ясность, то есть отделила главное от второстепенного.
И пошло как по маслу. Началась кипучая деятельность. Каждый день газеты помещали длинные отчеты, сообщая народу, что все устроится, что принимаются серьезные меры и что скоро состоится новое заседание комиссии.
Обнадеженный народ на радостях перестал трудиться, перестал работать, ел, пил, веселился, дожидаясь решений комиссии и посылая телеграммы с разными требованиями.
Все принималось во внимание, бумаги подшивались, архив разрастался, комиссии отпускались средства на наем помещения, оплату чиновников и другие подобные нужды.
Работа шла полным ходом. Год, два, три, пять лет, десять, двадцать…
Такого рода предприятия — дело не шуточное. Надо собрать статистические данные, изучить отдельные вопросы, которые связаны с другими вопросами, помельче, и так, мало-помалу, добраться до самого главного.
Но в результате продолжительных заседаний и вследствие тяжелого переутомления комиссия забыла, в чем заключается главное.
Снова собрались уважаемые члены комиссии. Мудрые головы их расположились рядами, как кочаны на огороде. Думают, рассуждают, спрашивают себя:
— В чем, собственно, оно заключалось?
Забыла комиссия главное, а народ забыл комиссию.
И стали два эти элемента существовать отдельно — так сказать, совершенно самостоятельно.