Комиссия заседает, а трезвый болгарский народ знай попивает себе и ждет… сам забыл, чего ждет…
Но вот в анналах верховной комиссии было отмечено необычайное происшествие. Как-то раз во время заседания дверь тихонько открылась и в зал неслышно и как-то запросто, будто свинья в деревенскую горницу, вошел странный субъект.
Испуганная физиономия его ясно свидетельствовала, что он попал сюда по ошибке. Войдя, он тотчас отступил назад, робко снял шапку и пробормотал:
— Прощенья просим.
Непривлекательный субъект имел лицо загорелое и уже несколько дней не бритое, волосы сальные, нечесаные, свалявшиеся толстыми пластами на макушке, взгляд бесцветный, испуганный, уши мясистые, усы щетинистые, нижнюю челюсть отвислую, отчего рот был полуоткрыт, как у всякого наивного деревенского парня.
На нем была поношенная и местами заплатанная крестьянская одежда, и шел от него смешанный запах чеснока, водки и пота. Этот специфический аромат наполнил весь чистенький, изящный зал, где происходило заседание.
Сообразив, что зашел не туда, странный субъект виновато улыбнулся и стал пятиться к выходу. Но тут один видный член комиссии с круглой и твердой головой, крепким вместилищем великих мыслей, вскочил с места и повелительно крикнул:
— Стой!
От этого крика незнакомец вздрогнул и застыл в дверях.
Тогда господин из комиссии просиял какой-то неземной улыбкой и, обращаясь к присутствующим, вдохновенно воскликнул:
— Наконец-то вспомнил! Господа, вот оно — главное. Вот ради чего мы заседаем. Вот тот, о ком мы все хлопочем. Великолепный экземпляр.
В зале все пришло в движение, загремели рукоплескания. У великолепного экземпляра еще сильней отвисла челюсть. Он даже улыбнулся, хотя как-то виновато.
— Да, перед нами — представитель народа, — продолжал оратор. — Представитель народа, о котором мы, цвет нации, так хлопочем. Да, мы его не знали, никогда его не видели, до сих пор он был нам совершенно неизвестен. Но вот провидение посылает нам его. Не упустим же его, господа. Оставим его здесь и всесторонне изучим — всесторонне и глубок), всеми способами, какие предоставляет нам современная наука. Пусть зоологи классифицируют, химики анализируют, врачи произведут вскрытие. Пусть все специалисты применят свои методы, чтобы мы поняли его устройство, узнали, чем он страдает, и тогда на основе научных данных эффективно ему помогли.
— Принято! Принято! — закричали все в один голос.
Председатель позвонил. Вошел рассыльный.
— Отведите его на исследование, — распорядился председатель, указав на великолепный экземпляр.
Очередное заседание было отложено по случаю каникул.
Через два месяца, восстановив за лето силы, комиссия собралась снова.
— Приступим к анализу лица, о котором мы все хлопочем! — были первые слова председателя, и он велел рассыльному привести исследуемого.
— А он помер, — сообщил рассыльный.
— Как помер? — изумился председатель.
— Да так. Мы его кормить забыли.
Заседание было опять отложено.
Перевод Е. Евгеньевой.
Димитр Подвырзачов
БАСНЯ О БОРОДЕ АБДУЛ-ХОДЖИ
Стоял среди двора Абдул-Юмер-аа-ходжа,
развернутой газетою шурша,
вдруг — в дом вбежал и кинул феску на пол,
затрясся и от радости заплакал:
— Вай ярабим! Айше! Сюда! Сюда!
Что пишут, погляди, в газете нашей лучшей!
— Да что с тобой, Абдул? Опять беда? —
К нему уже спешила верная ханым,
для быстроты — на всякий случай —
снимая на ходу налым.
Абдул-Юмер-аа-ходжа — учтив и правоверен,
доброжелателен, тихоня из тихонь,
безмерно честен, беден и умерен, —
кто ведал, что и в нем горит огонь,
во всем знакомом «брате Магомета»?
А он среди двора кричал о чуде:
— Айше! Победа!
Как видно, падишах уже постиг,
что только честные стране потребны люди,
и погляди: издал фирман о них —
правдивых он зовет, взалкавших света,
и будет лишь у них просить совета!
Айше! Ты помнишь, я твердил все время,
что славный час пробьет! И вот пришла пора —
к правдивым обратилось наше племя,
и это не пустая, глупая игра,
но долг, и он повелевает всеми…
Как счастлив я, что не погибло семя
познанья, чести и добра!
Услышав речь такую, верная ханым
ему на голову обрушила налым.
— Он снова за свое! Аллах, спаси беднягу!
Забудь, Абдул, про эту глупую бумагу
и на себя взгляни скорее:
ты бородой оброс, как пожилой козел, —
ты лучше бы к соседу нашему пошел,
к Хамизу-брадобрею!
— Айше, успеется! Уже близка столица,
пленительный Стамбул… Тебе я слово дам,
что не сегодня-завтра буду там,
и в этом ты не можешь усомниться, —
от падишаха весть придет: «Ходжа Абдул
немедля вызывается в Стамбул!»
Ведь если не ко мне придет, тогда к кому же? —
И он, молясь, полночи спину гнул,
а верная ханым все плакала о муже…
Уже не мог ни есть, ни спать
Абдул-Юмер-аа-ходжа, сородич Магомета.
Шепча мечтательно: победа! —
он бриться перестал и даже вшей искать, —
и твердо знал, что там, вкушая славу,
он в баню лучшую войдет по праву…
Но промелькнул и этот день,
потом неделя, пробежали годы,
Абдула мучили все новые невзгоды:
над ним смеялись все кому не лень —
он был Абдул-Юмер-аа, но скоро
он стал для всех Ау-Бодал-Умора.
А в это время Дуралей-Ахмед,
Осман-Грязнуля, Шалопай-Мехмед,
бездельники, обманщики, ворюги,
давно известные в окру́ге,
уехали в столицу всей оравой,
поскольку были призваны державой…
Был честен наш Абдул-ходжа и гол,
он долго ждал и тихо отошел
в страну, откуда не получишь вести.
Но там правдивый встречен был по чести,
там долго не смолкали торжества,
и небожители, святые существа,
его седую бороду несли,
как шлейф тяжелый, двадцатиметровый,
и скрыть свою к ней зависть не могли
ни Магомет, ни Петр суровый…
ДВА ГОЛУБКА
Два Голубка — нам дедушка Крылов поведал так —
в согласье жили, без обид и драк.
Друг друга опекали и блюли,
ну словом, друг без друга не могли.
И надо же несчастию случиться —
один из них решил надолго отлучиться:
ему наскучили родимые места.
«Меня, признаюсь, манит заграница,
а здесь удел мой лишь невежество, тщета
и нищета.
О нет, на родину вернусь не скоро —
но отдохну среди простора…
Пора подумать и о расширенье кругозора!»
Его товарищ, не жалея сил,
остерегал и подождать просил:
«Не уезжай… Судьба — индейка злая…
Что станется с тобой?.. А с кем останусь я?..»
Но наш храбрец, и слушать не желая,
уже покинул отчие края.
Но очень скоро он беду изведал,
познал, как в мире много зла:
тут Ястреб им чуть-чуть не пообедал,
там — буря обкорнала гордые крыла.
Потом какой-то юный шалопай
решил его подбить, стреляя из рогатки…
И наш герой не перенес жестокой схватки
и, плача, вспомнил про родимый край,
и, лишь вернувшись, понял, как судьба капризна
и как великодушна милая отчизна.
О вы, лелеющие страстную мечту
с родным гнездом скорее распроститься,
кого прельщает чуждая столица, —
остановитесь на лету!
Вы прежде эту басенку прочтите
и уясните
мораль, которая сокрыта в ней:
конечно, хорошо (по рассужденье здравом)
поездить по иным державам
не день-другой, а много дней…
Но ведь нужна и подготовка,
и должная экипировка —
короче говоря: командировка!
СЛОН И МОСЬКА
Однажды днем, по улице неглавной —
сын джунглей благонравный —
шел длиннохоботный степенный Слон,
как дом, над всеми возвышался он —
высокий дом многоквартирный…
Взирая на толпу с улыбкой мирной,
о родине далекой думал великан,
о птицах шумных,
о праздничных гирляндах листьев и лиан,
и об орангутангах умных,
и о веселых шимпанзятах,
и о кокосах, твердых и пузатых…
Но в этот миг на мостовой
внезапно появилась Собачонка
и подняла ужасный вой,
залаяла заливисто и тонко,
и на Слона
накинулась она,
слюною брызгая от исступленья…
Вот, кажется, она сейчас
Слона повергнет на колени
и, зрителей нимало не стыдясь,
его сожрет без промедленья…
Какой-то человек стоял на тротуаре,
и он Слону сказал: — Мы знать хотим,
ты очень мудр и потому невозмутим?
А может, ты боишься этой твари?
Зачем ты волю дал презренной шавке,
способной уместиться в шапке,
и на ее возню глядишь спокойно,
воды набравши в рот?
Нет, это недостойно!
Ты только дунь — она костей не соберет!
— Всё так, — ответил Слон, — и правда за тобой!
Но толку мало в том, что мне даны судьбой