огромный рост и мощь… С малявкою противной
я спорить не могу — ведь я же беспартийный!
И к оппозиции почти принадлежу!{92}
И если мой ответ собаку ранит —
тотчас полиция нагрянет,
что я тогда скажу?
— Пойму едва ли!
Ужели ты боишься этой швали?
— Пойми! Вот этот мопс, чей непотребен вид,
к министрам вхож и даже знаменит,
он — старый член дружины молодежной…{93}
И Слон ушел, большой и осторожный.
Будь ты хоть трижды слон — любой смертелен промах,
коль нету у тебя влиятельных знакомых!
Александр Жендов.
Голос из писательского кафе: «Скучное время! Просто не о чем писать!..» 1932.
Илия Бешков.
Вербное воскресенье. Они встретились и не узнали друг друга. 1933.
МЫСЛИ И ПАРАДОКСЫ
Жизнь — бесспорно искусство, и притом театральное.
Безвыходных положений не бывает. Из любого положения есть выход, только иногда плохой.
Я знаю: у тебя славное прошлое. И будущее твое будет не менее славным — в истории. Но скажи, как мне пережить твое жалкое настоящее?
Любой писатель считает в душе: каждая эпоха рождает только один большой талант. Мое время дало один — меня. Значит, ни один мой современник не может со мной равняться. Все остальные — ничтожество, бездари…
Не приходи в отчаяние от многочисленных неудач: они — дорожные знаки на твоем житейском пути. А разве почтовая лошадь пугается дорожных знаков?
Каждая любовь или первая, или предпоследняя.
Прощайте, господа. Завидую вам, что вы остаетесь без меня. Я, увы, лишен этой возможности.
За что вы его осуждаете? Он так решительно борется за сбережение болгарского лева, что систематически перекладывает его из государственной казны в свой карман.
Маленький человек может не быть большим писателем, но большой писатель не должен быть маленьким человеком.
Я верю в переселение душ. С первого дня моя душа была так огорчена и возмущена этим миром, что мне ясно: она наверняка жила когда-то в другом, более совершенном.
Порой ты останавливаешься в недоумении перед самым простым и не можешь этого понять. Например, что внушило такому множеству людей эту страсть писать?
Люди обычно очень поверхностны: они обращают внимание только на то, что ты говоришь, и совсем упускают из виду то, о чем ты умалчиваешь и что по большей части гораздо важнее.
У режиссера и корректора одна печальная судьба: мы вспоминаем о них, только когда в их работе есть недостатки, когда же она безукоризненна, мы ее не замечаем.
Вечером перед сном я думаю о тех сочинениях, которые когда-нибудь напишу, — и засыпаю.
Засыпаю с блаженной мыслью:
— Все-таки от моих сочинений есть хоть какая-то польза: ненаписанные усыпляют меня, а написанные, вероятно, читателей.
Об умершем охотно говорят только хорошее.
В древности существовала даже поговорка: об умершем или хорошее, или ничего.
Из страха перед великой тайной смерти или уважения к ней?
Нет! Опять-таки из себялюбия: таким образом мы все возводим в закон и утверждаем правило, согласно которому что бы мы ни делали при жизни, после смерти о нас должны говорить только хорошее!
Другими словами, мы можем заранее быть спокойны на этот счет.
Быть честным слишком дорого. У бедных, к сожалению, нет для этого средств, а у богатых много других, более реальных удовольствий.
Встреча с новым человеком — как посещение нового города. Он хочет прежде всего показать тебе свои достопримечательности: знания, остроумие, взгляды, нравственные принципы и т. д.
Конечно, в ваших общих интересах ограничиться осмотром центра и не бродить по окраинам.
От древней литературы, насколько мне удалось с ней познакомиться, у меня осталось впечатление, что самыми совершенными образцами ее были те, которые, к сожалению, не дошли до нас.
Мне нужно сесть в трамвай. Но на остановке — толпа. Орудуют локтями, коленями, наступают на ноги, продираются, отталкивают друг друга, ругаются — и, проложив таким образом себе дорогу, влезают в трамвай.
Явно, если я хочу влезть в него, то должен поступить так же. И я без колебаний решаю идти пешком.
Так вот и иду пешком по жизни — всю жизнь.
Говорят, человек — венец творения. Я этого не заметил.
Для меня человек остался олицетворением огромной космической иронии.
Чем вернее истина, тем больше она походит на дерзость.
Из этого видно, насколько человек далек от истины.
Перевод М. Тарасовой.
Димчо Дебелянов
МЫСЛИ В ТУМАНЕ
Икс-игрек говорил с восторгом:
— О, наша пресса — это сила,
и нету никого на свете,
кого б она не сокрушила.
— Ты прав, но, чтоб точнее было,
добавлю тоном ретрограда:
бесспорно, перед словом «сила»
«нечистая» поставить надо.
Именитых, знатных мудрословов
слыхивал и читывал когда-то,
как они с презрительной улыбкой
объясняли, что народ есть стадо.
Только помани — в огонь и в воду
побежит оно за вожаками.
— Я видал такое. Но обычно
стадо следует за ишаками.
ОРДЕН
Один державный властелин,
чтоб отдохнуть от важных дел,
собрал весь цвет придворный знати,
за стол роскошный с ними сел
и после пробы многих вин
придумал милое занятье.
Он сдвинул набекрень венец
и — с позлащенной вышины —
налево глянул и направо,
и, полный рот набрав слюны,
он смачно плюнул наконец
на всю придворную ораву.
Собранью просто невтерпеж —
в такой забаве виден прок:
ведь знают сведущие лица,
что если попадет плевок
в лицо иному из вельмож,
так сразу в орден превратится.
НОЧИ БОГЕМЫ
На завтра ты мне обещаешь
нектар небесного разлива…
О, ты во мне души не чаешь
и будешь истинно щедра,
но хорошо бы до утра
достать хотя бы кружку пива…
А?
Ты мне сигары обещаешь,
которым нет цены в купюрах…
О, ты во мне души не чаешь
и будешь истинно щедра,
но хорошо бы до утра
найти коротенький окурок…
А?
На завтра ты мне обещаешь
перины, полог и подушки…
О, ты во мне души не чаешь
и будешь истинно щедра,
но хорошо бы до утра
поспать часок в твоей клетушке…
А?
Коль, по велению Судьбы земной,
мне суждено остаться без квартиры
на эту ночь, а для нежнейшей лиры
опасность есть простыть во мгле ночной —
в участок я прошествую и там
скажу, к жандармам простирая руки:
«Привет вам, братья! и привет вам, други!
и да постигнет Аполлона срам!
Обезночлежен, я, чтоб стать свежей,
пришел вздремнуть под всхрапы громовые,
жрец истины, готов нести на вые
я ожерелье из отборных вшей!»
И мне освободят одно из мест,
и, умиляясь, зов души услышат —
и на меня рецензию напишут
правдивую, как ордер на арест.
Одинаково на свет
мы явились — те и эти,
но во взрослых сходства нет:
свой хомут у всех на свете.
Вот бы жизнь устроить так:
я дружу с деньгой-толстухой,
а меж тем банкир-толстяк
неразлучен с голодухой.
Только кто-то с давних дней
все решил — и так осталось:
дурню — доля пожирней,
мне — ничтожнейшая малость
Я-то — ребрышко грызу,
он — вкушает отбивную.
Мне — холодную росу,
а ему — красу дневную.
Дамян Калфов
ИНДЮК
Делопроизводитель Гугучков работал, стоя за своим столом. Он листал бумаги, иногда всматривался в текст, делал на отдельном листе какие-то заметки. Обращенное к окну, его голое темя лоснилось и сияло как полированное.
— Вот она, черт ее подери! — воскликнул Гугучков, глянув на молодого писаря, сидящего в углу справа. — Говорил я тебе: в лепешку расшибусь, а найду эту резолюцию!
— А что такое? — спросил с пробудившимся любопытством писарь, усердно прочищавший тонюсенький мундштучок. — О чем там речь?