велел собраться пассажирам в трюме
и объявил: «Такое дело —
корабль нагружен сверх предела:
мешков три сотни с золотом — немало,
да только буря мачты поломала,
сорвала паруса, канаты оборвала!
Коль не предпримем мы усилий дружных,
быть всем нам в царстве раковин жемчужных!
Так значит — для спасения дружины
добычи всей не меньше половины
велю волнам отдать я —
лишь так спастись мы сможем, братья!»
Тотчас засуетились все тревожно,
и каждый рассудил: «Нет, невозможно
лишиться в миг огромного богатства!
К тому же вряд ли можно догадаться,
что я один своей не бросил доли…
А без меня мы не спасемся, что ли?»
И каждый притворился, что в пучину
он высыпает ровно половину,
а сам подумал радостно: «Ну, что же —
зимою станет золото дороже!..»
Сильнее стали грохот, вой и крик —
крепчала злая буря каждый миг,
и молнии, собравшиеся в стаи,
нещадно по кораблику хлестали,
взъярилось дико море…
И вскоре
кораблик набок сбило, закрутило,
и бездна поглотила —
кораблик тот с большими мудрецами,
с их тремястами ценными мешками.
Христо Смирненский
КРАСНЫЙ СМЕХ
Под гнетом мрака векового,
взращенный бурей и огнем,
наш красный смех, наш смех суровый,
сдружился с поднятым мечом.
В своих раскатах сочетает
он рабства скорбь и боль невзгод,
священной злобой сотрясает
он запылавший небосвод.
В столицах, в каменной неволе,
грохочет, как набатный звон;
в поля, где пот кровавый пролит,
летит крылатым вихрем он.
Гремит, звенит, зовет упорно,
и ночью слышится и днем,
и нависает тучей черной,
грозящей огненным дождем.
Следящий за кипеньем жизни
порабощенных трижды масс,
я слышу смех в моей отчизне,
я слышу красный смех у нас.
В нем голоса рабов сурово
слились в один могучий хор,
и глухо звякают оковы,
клеймя терпения позор.
Я вижу, чуть прикрою очи,
ряды веков, ушедших прочь.
Я слышу — смех рабов грохочет,
холодный, мрачный, словно ночь.
Я вижу на песке арены
моих далеких братьев кровь.
Им избавление от плена
сулил зверей голодных рев.
Ступает тяжко гладиатор,
и меч над братом занесен.
Толпа волнением объята, —
спокоен, словно цезарь, он.
Идут на гибель шагом твердым
мои друзья, отбросив страх,
встречают смерть с презреньем гордым
и с красным смехом на устах.
О смех, кипящий в черной чаше,
смех, где смешались кровь и яд,
заставь забыть все муки наши,
наполни бодростью наш взгляд.
Мы на господский пир не званы,
и чужд, друзья, нам этот дом,
идем не с флейтой и тимпаном
в грехом наполненный Содом.
Нет, мы, подав друг другу руки,
идем вперед тропой крутой.
Трубы могучей грянут звуки,
нас позовут на бой святой.
И над Содомом смех наш красный
тогда победно прозвенит
и приговор наш громогласный
беспутным трутням возвестит.
PRO PATRIA
И прогрессист, и демократ,
и либерал{98}, большой притом,
бай Тричко — он аристократ
душой, богатством и умом.
Он любит родину свою,
болгарский мил ему народ.
Ни разу не был он в бою,
но несомненно — патриот.
На карте, забывая страх,
ведет кровопролитный бой;
победу встретив или крах,
тотчас же подымает вой.
И сверх того, и сверх того,
всех филантропов он щедрей,
всегда открыт карман его
для родины и для друзей.
Он изумил вчера всех нас
(так он один лишь сделать мог),
поставил подпись и — тотчас
опорожнил свой кошелек.
Не говорил: «Потом подам!»
А сразу — вот, мол, я каков!
Вручил семь тысяч… господам,
удравшим от большевиков{99}.
Пьянея от своих щедрот,
поступком славным умилен,
как настоящий патриот,
на подвиги готов был он.
Он выпил рюмку коньяку,
от удовольствия вспотел,
потом в постели на боку
спокойно, сладко захрапел.
Ему явился в чудном сне
сам царь, Романов Николай.
Вдруг стук раздался в тишине
и прозвучал собачий лай.
«Анастасия, кто там? Ну?»
«Солдат с медалью боевой.
Он был в Салониках в плену{100},
теперь босой идет домой».
«Не страшно летом босиком.
Штиблеты?.. Где я их возьму?
А впрочем, там, за сундуком,
есть тапки… Подойдут ему.
Подметки, кажется, с дырой,
ну что ж, пусть их починит он —
когда он подлинный герой,
то должен быть во всем силен…»
…И либерал, и демократ,
и прогрессист, большой притом,
бай Тричко — он аристократ
душой, богатством и умом.
Он любит родину свою,
он филантроп и патриот,
он рад бы жизнь отдать в бою
за честь, свободу и народ.
ЦЕНЗУРА{101}
Она блюдет и пестует
газеты здешних мест;
и над статьею честною
мелькает желтый крест:
— Молчать!
Не рассуждать!
Газеты искалечены,
не смеют глаз поднять —
и спорить им тут нечего,
и сил нет возражать!
— Молчать!
Не рассуждать!
Ты пишешь сообщение:
мол, где-то воровство.
Предложат объявление —
где, мол, купить чего, —
молчать!
Не рассуждать!
Когда в статье напишется,
что, мол, дожди пошли, —
опять же окрик слышится:
— Погоду не хули,
молчать!
Не рассуждать!
___________________ . . . . .
_________________ . . . .
___________________ . . . . .
Молчать!
Не рассуждать!
ЧОХ
Ах, этот чох, нахальный чох!
Явился в гости к нам без зова —
и все носы застиг врасплох,
и оккупировал их снова.
Пришли с напастью холода:
везде, на каждом перекрестке,
чихают дамы, господа,
младенцы, старики, подростки…
Угла, где чоха нынче нет,
не отыскать у нас в Софии.
Валюта наша, наш бюджет,
простыв, чихают не впервые.
«Апчхи!» — и строй наш и режим
в чихательной согнулись позе.
В одном жилетике дрожим
на политическом морозе.
И свой тяжелый крест неся,
надрывней даже, чем столица,
Болгария чихает вся:
в двух войнах как не простудиться!
В ГОСТЯХ У ДЬЯВОЛА(Сказка о чести)
Не ждал никогда этой почести лестной,
не знал, что наступит момент —
и сам старый дьявол, проныра известный,
меня пригласит на абсент…
Свеча озаряла отточенный профиль
дрожащим огнем золотым.
С меня не сводил влажных глаз Мефистофель,
пуская колечками дым.
В глазах его проблески грусти осенней
сквозь смех промелькнули на миг.
Махнул он рукой: «Лишь в вине откровенье,
скажу я тебе напрямик.
Все помыслы злые, поступки дурные
давно забракованы мной.
Так выпьем за горести ваши земные,
за добрый мой нрав неземной!
Я в древние дни на земле появился,
тогда был я честью богат,
да сдуру на истине вашей женился
и сделался вскоре рогат.
Конечно, не мог я простить ей обмана —
ведь честь-то погибла моя!
Я мстил, честь людей я губил неустанно,
но тем не утешился я.
Решил показать себя рыцарем смелым;
отбросив ненужную месть,
сто раз умирая за честное дело,
не мог воскресить свою честь!..
Однажды истерзанный адской тоскою
я вышел на сквер как во сне.
Плакат над собою держу высоко я:
«Ни капли нет чести во мне!»
И что же?.. Иду по болгарской столице,
даю всем плакат свой прочесть
и вижу вокруг восхищенные лица:
«О, это вам делает честь!»
Один господин молвил, крепко целуя:
«Вот брата нашел невзначай».
Две светские дамы, улыбкой чаруя,
меня пригласили на чай.
Меня окружают почтением редким,
толпой провожают домой.