— А ну-ка, покажите язык! — промолвил врач, когда, полковник закончил свой рассказ. — Так. А головная боль есть?
— Да, есть что-то в этом роде, — неуверенно ответил полковник.
— Гм, небольшое нервное расстройство! — торжественно заключил врач и, достав из кармана большую коробку, вручил страдающему нервным расстройством пациенту несколько порошков со словами: — Три раза в день по одному порошку после еды.
Оставшись один, полковник еле дошел до письменного стола и опустился на стул. В ушах у него звенело, голова кружилась. Работать совершенно не хотелось. Эта история испортила ему настроение. Хотелось уйти домой, улечься в постель и проспать непробудно несколько дней подряд. Взгляд его упал на красную розу в гильзе из-под французского снаряда, скользнул ниже, пробежал по бумагам и вдруг остановился на большом листе бумаги, на котором крупными каллиграфическими буквами было написано: «докладная записка». Против своей воли полковник с бьющимся от ужаса сердцем начал читать странную просьбу, оставленную на его столе. Тело его дрожало как в лихорадке, искрящиеся безумием глаза пропускали целые строки:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«… И так как в теперешнем моем положении я не могу больше служить мишенью для новобранцев, покорнейше прошу Вашего ходатайства, Господин Полковник, чтобы мне была дана рота или, если это возможно, чтобы я был уволен в запас с полагающейся мне по законному праву пенсией за фельдфебельский чин!..»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Нет! Тут что-то не то! — взревел командир полка и выбежал вон. — Где чучело? Немедленно принести чучело! — гремел вдали его голос.
В казарме поднялась суматоха.
В сущности, вот как было дело.
Когда наш сорвиголова пробрался ночью к соломенному человеку и пришил к его руке желтые фельдфебельские нашивки, он просто хотел подшутить над виновником всех своих страданий в казарме, не вкладывая в свой поступок никакого более глубокого смысла.
Однако произошло как раз то, чего никто никогда не мог бы допустить. Это было невероятно и глупо, нелепо и страшно в одно и то же время, и все-таки это был факт. Чудодейственная сила фельдфебельских нашивок одухотворила бездушное соломенное чучело и пробудила в нем сознание живого человека. Сначала чучело слегка пошевелило ногами, потом подняло украшенную нашивками руку и, наконец, глубоко вздохнуло, помигало глазами и вышло из деревянной рамы.
В его соломенном мозгу, как луч молнии, сверкнула вся картина его казарменного бытия до нынешнего дня, и оно почувствовало внезапную боль от всех своих старых ран, потом все это мгновенно исчезло, и в голове его всплыла смутная мысль о его новом, фельдфебельском величии. Чучело смело прошло пустынный казарменный двор, вошло в помещение, поймало на месте преступления часового и дежурного по роте, игравших в шашки, и начало ругать их так, как не ругал еще до тех пор ни один фельдфебель. Оно даже жестоко пнуло часового, пригрозив, что оторвет ему уши.
Безгранично довольный своим первым фельдфебельским подвигом, соломенный человек зашагал дальше и заглянул в пустующую канцелярию, едва освещенную сквозь маленькое стеклянное окошко в двери горящей в коридоре лампой. Он вошел в канцелярию, но тотчас отступил назад, смущенный страшной картиной, висевшей на противоположной стене. Эта картина, изображавшая солдата в традиционном положении «в штыки», пробудила в его памяти ужасные воспоминания о недавней его жизни в казарме, и в то же самое время его озарила счастливая мысль.
Наш герой уселся за один из столов и долго и старательно писал командиру полка докладную записку, содержание которой мы уже отчасти знаем. Написав докладную, он скрылся в глубине просторного казарменного двора — в небольшой пристройке, где помещалась канцелярия полкового командира. Там он спрятался в большом деревянном ящике и стал ждать утра, чтобы явиться к полковнику. Разыгравшаяся после этого сцена в канцелярии командира уже известна читателю.
Что случилось потом?
А что могло случиться, когда в этом деле был замешан сам дьявол? Соломенный фельдфебель не был обнаружен, несмотря на самый тщательный обыск всех казарменных помещений. Заглядывали под кровати, шарили в дымоходах, искали и под одним старым седлом — так и не могли его отыскать. Возможно, что, после того как командир выругал его и так грубо выгнал, он не посмел вернуться в казарму, опасаясь, как бы его не разжаловали и не сделали опять мишенью для новобранцев.
Куда он делся, что с ним стало, утопился ли он, сгорел ли — остается неизвестным.
Во всяком случае, страшный маленький фельдфебель не смог пережить этого события. Он пожелтел, как лимон, извелся от муки и умер в одну из дождливых осенних ночей в полковом лазарете. Виновник его смерти, а также неизвестной судьбы чучела предстал перед военным судом, привлеченный к ответственности за осквернение погон. Наконец и сам полковой командир женился, и от всей этой истории в его памяти сохранилось лишь кошмарное воспоминание.
Вы, возможно, спросите: неужели казарма так, и осталась без чучела? О нет. В этом мире так много соломы и холста, что к услугам военного искусства могут быть изготовлены не один, а десятки, сотни и даже целые дивизии соломенных людей. Сейчас же после исчезновения нашего героя на казарменном дворе 1357-го полка появился в новой деревянной раме новый соломенный человек, гораздо стройнее и красивее старого, с большой круглой головой, на которой рука полкового портного нарисовала зеленой краской глаза, нос и все другие детали человеческого лица.
И новый инвентарный житель казармы зажил трагической и величавой судьбой безвестного чучела, не требуя ни благодарности, ни награды за свою беззаветную службу родине.
Перевод С. Коляджина.
УДИВИТЕЛЬНЫЙ СМЕХ В РАМОНИИ
Недавно в одном африканском селе близ озера Виктория вспыхнула эпидемия смеха, поразившая всех двухсот жителей села.
Эпидемия была вызвана неизвестным вирусом.
Глубокий полуночный покой окутывал далекую Рамонию. Луна — большая и лимонно-желтая — то уходила в небесную глубину, то снова появлялась во всем своем блеске на гребне какого-нибудь облака. Океан с тихим ропотом плескался у берегов Рамонии и навевал на маленькое островное государство блаженный сон: спали пальмы, спали газели и леопарды, спали змеи и бабочки, спали люди. Но — не все люди.
Вдруг среди глубокого безмолвия затрещали винтовки, застрекотали пулеметы, забухали гранаты. Столица Рамонии Лампур застыла в тревожном ожидании. Темные человеческие тени мелькали в лунном свете, крались вдоль стен домов и после короткой борьбы с охраной врывались в правительственные здания.
Утром Рамония проснулась под сенью штыков жестокой диктатуры. Военная хунта, возглавляемая генералом Гардубалом Зуаресом Табанейрой, свергла правительство деспота Хуана Оливера Чакарачата и захватила власть в свои руки. Сам Хуан Оливер Чакарачат лежал в луже крови перед порталом своей роскошной резиденции, а вернейшие его сподвижники покачивались на ветвях растущих вблизи деревьев. Так бывало всегда при смене рамонских правительств, и назавтра, когда генералу Гардубалу Зуаресу Табанейре предстояло быть свергнутым, тот же зловещий церемониал ожидал и его вместе со всем его окружением.
Крепко ухватившись за власть своими железными лапами, генерал Табанейра предпринял ряд нововведений и реформ, имеющих целью очистить страну от порочных наслоений предыдущего режима. Едва ступив на волшебный ковер правления, диктатор организовал бешеную травлю коммунистов (в Рамонии, как и повсюду в мире, имелись коммунисты), и одни из них были тут же перебиты, другие брошены в тюрьмы, а третьи — те, что успели скрыться, — были объявлены личностями более опасными, чем дикие звери. Верный потомок испанских инквизиторов, сжигавших на кострах еретиков и вероотступников, генерал вошел в историю в кровавых сапогах, снискав себе имя прославленного палача тысяч рамонских патриотов и свободомыслящих граждан.
Мы не имеем возможности перечислить все законодательные акты этого своенравного тирана, как, например, указ об обязательном посещении церквей и стадионов (в здоровом теле — здоровый дух) или запрещение свободной торговли красными предметами (красными розами, красной капустой, вишнями, мусульманскими фесками, плащами тореадоров и пр.), чей цвет невольно напоминал о трижды проклятом коммунизме и мог быть использован для антигосударственной пропаганды. Мы остановимся здесь только на одном особенно важном мероприятии, какого до той поры не знал еще земной шар и каковое навеки обессмертило своего мудрого инициатора. Но прежде мы должны сказать несколько слов о рамонском народе, чтобы читателю стало ясно, зачем была необходима эта реформа.
В Рамонии рамонцы танцуют свой любимый национальный танец рамону. Для них рамона — то же, что для нас — рученица, для венгров — чардаш или для аргентинцев — танго. Вообще рамонцы — народ веселый; они не только танцуют рамону, но они еще с незапамятных времен привыкли шутить, рассказывать анекдоты и смеяться. Ах, как они любят смеяться — вольно, от всего сердца, словно из горла их неудержимо льется и журчит какой-то звонкий ручей! Для рамонца смех — источник жизненной силы. Смеясь и давая тем самым выход своей врожденной беззаботности, рамонец способен преодолевать любые невзгоды. Отнимите у рамонца смех, и он зачахнет, завянет, как цветок без солнца. И наоборот, дайте ему возможность громко, жизнерадостно смеяться и бросьте его в преисподнюю, смех подымет его на своих лучистых крыльях и снова вернет к жизни.
Разумеется, в смехе рамонцев не было ничего такого, что могло бы вызывать беспокойство, но генерал Табанейра, как всякий диктатор, улавливал в этом смехе опасные нотки бунтарства и скрытого сопротивления его всевластию. Поэтому после долгих и упорных размышлений вождь военной хунты решил ввести государственное регулирование права на смех, и однажды на всех улицах, площадях и общественных зданиях Рамонии был расклеен следующий декрет, имевший силу закона: