Шел я по Экзарха Иосифа к нашему подвалу и чувствовал такую легкость, словно не по земле ступал, хотя «вальтер» гирей висел на пояснице и болтался туда-сюда, оттягивая мой кожаный ремень. Я еще не свыкся с ним, да и было мне как-то неудобно идти с оружием по улице, потому что люди посматривали озадаченно на мою поясницу и вроде бы хотели что-то мне сказать. Один даже крикнул:
— Эй, товарищ дорогой, что там болтается у тебя под одежей? Гляди, как бы не выпало!
— Не твое дело, — сказал я ему и продолжал свой путь, а потом рассердился: зачем я его не задержал и не потребовал удостоверения личности? Всегда в таких случаях смелые решения приходят мне в голову с запозданием. И потому я продолжал свой путь вызывающе, а сам поглядывал на людей с надеждой, что ко мне опять прицепятся из-за моего оружия, но они отводили глаза и отскакивали в сторону, чтобы случайно меня не задеть. «Вальтер» продолжал болтаться на пояснице и колотил меня по моим выпирающим костям.
Домой я прибыл почти как с поля сражения — ошалелый от славы и вроде бы поглупевший. Жена только что вернулась с покупками и торопилась приготовить обед, выложив на стол виноград и кусок мяса, который она резала длинным острым ножом. Я всегда побаивался этого ножа, когда она брала его в руки. Теперь, однако, я был храбрый и ввалился в кухоньку в некотором роде пренебрежительно и спросил отчасти вызывающе, почему это не приготовлен обед и что можно так долго делать в одной комнате, чтобы не успеть приготовить обед. Это задело мою жену. Она перестала резать мясо, посмотрела на меня и сказала:
— Важная шишка!
Я подумал, что это относится к «вальтеру», который оттягивал мой ремень, и ответил горделиво:
— Каждому по заслугам!
— Да, но бакалейщик сказал, что больше не хочет давать нам в долг!
— Так и сказал? — И я крутнулся перед ней на каблуках, но она опять не заметила моего пистолета. — Не хочет, говоришь? Захочет! Как миленький… Мы с этой буржуазией еще не свели счеты…
Я опять повернулся у нее перед носом и нагнулся над краном вроде бы напиться воды, но жена продолжала резать мясо, не замечая пистолета.
— Ты же есть хотел? Зачем водой наливаешься?
— Это мое дело, — ответил я, нагнувшись к умывальнику, поддерживая одной рукой тяжелый «вальтер». Жена продолжала ворчать, а я все пил воду. В эту минуту в кухню влетел, запыхавшийся и усталый как всегда, наш десятилетний сын Иван — видно, есть захотел, набегавшись по улице. И еще с порога заметил пистолет.
— Папка! — крикнул он и кинулся ко мне, чтобы схватить меня за пояс.
— Иван, — сказал я, — ты с ума сошел!
И я поймал его за руки.
— Я хочу посмотреть! Покажи!
В это время жена повернулась к нам и окинула нас сонным взглядом:
— С чего это вы сдурели?
— Мама, мама, у папки пистолет!
Жена выронила нож и воззрилась на меня со страхом.
— Ты что, спятил, Драган? Откуда ты его взял?
Я отступил немножко, привалился к стене, чтобы защитить «вальтер» от Ивановых рук, и сказал не сразу, но достаточно твердо:
— Мне его дали от организации.
— От какой еще организации?
— Товарищ Мичев…
— Ты спятил, Драган!
Жена опять взялась за нож. Я стоял у стены как пришитый. А Иван продолжал вертеться передо мной, тянуть руки к моему поясу и клянчить. Как все мальчишки, и он имел слабость к оружию, потому я теперь и стоял у стены как пришитый и боялся, как бы не произошло какого несчастья. Я слышал, будто оружие стреляет раз в год и незаряженное, что же говорить, когда оно набито патронами, как в случае с моим «вальтером»?
— Слушай, Иван, — сказал я наконец, — отойди в сторонку! С оружием не шутят… Ну же, сынок! Отойди в сторонку!
— Покажи! — настаивал он.
— Нельзя, сынок!.. Иван! — крикнул я в отчаянии. — Отойди к двери. Еще дальше. К самой двери! Стой теперь там! Не двигайся!
Делать было нечего, я скинул куртку, расстегнул пояс и вытащил пистолет вместе с кобурой. Потом взял в руку эту холодную железяку и издалека показал сыну, который, сверкая глазенками, весь дрожал от непонятной радости. «Прощай твой покой, Драган!» — сказал я себе и снова убрал пистолет в кобуру, вздел ее на ремень и стал опоясываться и затягиваться, А в это время Иван опять подбежал ко мне, на этот раз с намерением потрогать пистолет, хотя бы через кожаный футляр. Я сказал ему, что он чересчур разошелся, и попросил жену его одернуть.
— А мне какое дело? — сказала она. — Сами разбирайтесь!
— Как же это так? — возразил я. — Да ведь он может себя убить!
— Надо было вовремя об этом думать, — сказала она, вытирая нож и глядя мимо меня. А потом добавила: — Может, тебе хоть повышение по службе дадут?
— Все может быть, — сказал я. — Но ты скажи мальчику, чтобы он унялся.
— В милицию, что ли, тебя переведут?
— Может, и туда, — сказал я. — Вопрос доверия!
— Я слыхала, им там дают большие пайки.
— Да, само собой.
Она повеселела. Вспомнила даже полицейского унтера с соседней улицы, который натаскал себе полный дом и одежды и продуктов из особых пайков. А жена его всегда ходила разодетая. Я ее попросил не равнять полицию с милицией, потому что это разные вещи, но она гнула свое и не переставала подбивать меня на неразумные поступки. Разговор наш кончился тем, что мы тихо и мирно пообедали и продолжили свою работу, воодушевленные надеждой на лучшую жизнь.
Но хорошая жизнь не плывет в руки сама. Правда, ничтожный до тех пор почтальон, которого в квартале не замечали и ни во что не ставили, стал вдруг почитаемым и уважаемым гражданином. Да, ко мне теперь обращались «товарищ Мицков!» вместо «Драган!» и, здороваясь, кивали головой и еще издали снимали шапки. Все это меня радовало и прибавляло мне храбрости. Я уже расхаживал независимо по Экзарха Иосифа, опоясавшись своим «вальтером», с кожаной сумкой через плечо, и разносил письма из дома в дом, глядя на людей строго и проницательно. Врагов я не открыл, но многих наставил на правильный путь советами и поучениями. Одних предупреждал, чтобы были осторожны и не играли с огнем. Других стыдил. А лавочникам, которые еще не были экспроприированы, внушал, чтоб отвешивали товар точно, не накапливали капиталов и не зарывались бы, как зарвался вышеупомянутый Табашки. Эти сначала смотрели на меня с некоторым пренебрежением, но потом и они стали прислушиваться к моим советам и расспрашивать меня о том о сем. А один тайный фашист пришел прямо ко мне домой, упал мне в ноги и стал плакать и что-то бормотать, чего я поначалу не понял. Потом мне стало ясно, что его обвиняют в спекуляциях на черном рынке. Он попытался даже всучить мне какой-то банкнот, но я отвел его руку и сказал, чтобы вперед он себе ничего такого не позволял. Он передо мной извинился и ушел, а после кланялся всякий раз, когда встречал меня на улице или еще где в многолюдных местах. Я рассказал про этот случай жене и почувствовал, что ей стало неприятно оттого, что я не взял тот банкнот. Но я решил быть неподкупным.
— Этот «вальтер» дан мне не чтобы взятки брать, товарищ, — сказал я ей, — а чтобы защищать революцию!
Да, я был на своем посту. Разносил письма. Нес людям спокойствие. Но добро никогда не ходит одно. Оно ведет за собой зло. И я испытал это на себе.
Прежде всего, я еще ни разу не выстрелил из своего пистолета. Я не знал, как он заряжается и как разряжается. Другими словами, я таскал этот предмет, не зная, как с ним обращаться. И хорошо, что никто об этом не догадывался, кроме жены, которая часто меня поддевала:
— Когда же его у тебя отберут?.. Вот сраму-то будет! Полюбовалась бы я…
— Глупости болтаешь! — отбивался я. — Мы позавчера ходили на стрельбы с товарищем Мичевым…
— Куда, если не секрет?
— На Витошу.
— Чегой-то вы в такую даль ходили?
Она мне не верила, да еще нарочно меня изводила, видно в отместку. Я терпел. И ждал, когда у меня высвободится время, чтобы пойти куда-нибудь в потайное место и там испробовать пистолет. Но такого места для стрельбы я все никак не мог найти, потому что, как известно, я жил в населенном пункте, где все слышно — даже если чихнешь в своем подвале, соседи тебе посочувствуют и спросят, где это ты простудился… Да, стрелять в своем подвале и думать было нечего. Особенно в эти смутные времена. И я все выжидал, но внутри меня грызло отчаяние. Постепенно я возненавидел свой «вальтер».
Вторым моим несчастьем стал мой сын Иван. Он совсем голову потерял, бедняга! Ночью бредил этим «вальтером». Я испугался, что он расхворается, и попросил жену отвезти его на время в деревню, чтобы он рассеялся, но начался учебный год, и ничего из этого не вышло. Мальчик стал плохо учиться. Ночью просыпался и шарил по комнате, пока мы с женой, усталые, спали, наработавшись за день. Я стал прятать пистолет в недоступных местах. Сначала клал его под подушку, но потом испугался, как бы он случайно не выстрелил, если я заворочаюсь во сне, и не убил бы нас всех зараз. Потом я спрятал его в буфете под салфетками, потом стал засовывать в чулан между старыми вещами. И в конце концов отнес его в погреб и положил в рваный сапог, оставшийся от моей службы в трудовых войсках. Да разве укроешь оружие от мальчишки? Поэтому я часто просыпался ночью и подолгу не мог уснуть. А сверх всего и жена постоянно мне угрожала:
— Чтоб ты знал, если что случится с ребенком, убью на месте!
Долго я думал, что мне делать с этим «вальтером». Пришло мне было в голову попросить начальника почты запирать его вечером в несгораемый сейф, чтобы я хоть ночью был спокоен, но я постыдился — меня бы тут же приняли за ненормального. Надумал подарить его соседу, у которого не было детей, да потом сообразил, что меня могут отдать под суд за передачу оружия другому лицу без разрешения. Выхода не было. Я продолжал мучиться и казниться. И все это время искал укромное место для пробной стрельбы, потому что в самом деле было позорно таскать эту железяку, не зная, как с ней обращаться. Хорошо еще, что ни одна душа про то не догадывалась!