Известно всем и третье:
меня как таковую
съедать привыкли люди.
Что ж, я не обижаюсь,
хоть и вздыхаю скрытно…
Пускай жуют курятину —
ведь это очень сытно.
На действия людские,
на произвол подобный
взираю философски.
В одном лишь согласиться
я не могу с людьми…
Ведь до чего додумались?
Мол, курица — не птица.
Обидно, черт возьми!
Радой Ралин
ВЕДУЩИЙ ЖАНР
С сатирика содравши кожу,
он сделал барабан
и бьет в него,
надут и рьян,
и все кричит одно и то же:
— Сатира движет наше дело!
Пишите смело!
Смело!
Смело!
ДРЕВНЯЯ БАЛЛАДА
Этот случай вовсе не случаен.
Как в преданье сказано старинном,
Авеля отправил к предкам Каин
неизвестно по каким причинам.
Жил бездумно Авель-простофиля,
ничего не смыслил он в политике,
и понять бедняга был не в силе,
что его спасенье в самокритике.
Каин дальновидней был намного,
после совершенья преступленья
сам себя пообличал он строго
и в итоге получил прощенье.
Кое-кто в рядах интеллигенции,
словно Каин, кается где надо.
Самокритика таким — что индульгенция,
ключ к воротам ада или рая.
ОДА ДОНОСИТЕЛЬСТВУ
Сатирики — весьма небрежный люд.
Архивов собственных не берегут.
Да где уж им беречь литературу —
не берегущим собственную шкуру.
Поэт не может сам предугадать,
каким строкам дано попасть в печать.
И было б, может, многое утрачено,
но кто-то вдохновенно и оплаченно
стихи поэтов списывал дословно
и куда надо посылал любовно.
То, что давно бы затерялось где-то,
осталось жить в доносе на поэта.
Благодаря чему через века
смеемся мы над шуткой остряка.
Я славлю доносительство как средство
хранить литературное наследство.
ЭПИГРАММЫ
Не дает спокойно жить
проблематика такая:
как мне откровенным быть,
никого не обижая?
В античности прославленная жрица
предсказывала, что должно случиться.
И были те пророчества — не блажь,
поскольку тех пророчеств мастерица
у бога получала инструктаж.
Постройка римская! Стоит? Вот это да!
Цела от верха и до основания!
Но ведь на качество тогда
никто не обращал внимания.
Правда, что в теченье всех столетий
Правда правдою была горда,
Правда побеждала все на свете,
кроме, правда, Кривды иногда.
Хоть у тебя полезных связей тыщи
и можешь все ты, что б ни пожелал,
но где такие связи ты отыщешь,
чтобы твоим я другом стал?
Свободен твой свободный стих,
да никуда не годен:
от мыслей он и чувств твоих
действительно свободен.
Давнишней славы нету
и в помине,
но кормится он ею
и доныне.
Творят поэты и дерзают. Каждый занят
своим открытием — как видно эпохальным.
…Как хорошо, что коротка людская память
и каждый выглядит вполне оригинальным!
Наше время вы на редкость смело
отразили на своих страницах.
Лишь одну поправку нужно сделать:
пусть все происходит за границей…
Похоже, что и я уже буксую:
каждый анекдот свой согласую.
Сатиру звонкую сложить,
порок бичуя рьяно, —
что сигарету прикурить
от кратера вулкана.
СЕРЕБРЯНАЯ СВАДЬБА ИМПЕРАТОРА ЮСТИНИАНА
В полуклассической Византии литература существовала в виде Литературной науки — поприща, на котором подвизались лишь избранные профессионалы. Художественная литература не пользовалась спросом, а поэтому и не оплачивалась. Она была брошена на произвол судьбы или художественной самодеятельности, что одно и то же.
Само собой разумеется, что Литературная наука была монашеско-монастырско-дворцовой, а ее наиболее почитаемыми жанрами были: историография, биография знатных людей с голубой кровью, хроника или придворные сплетни, а также панегирик. Развитие этих жанров поощряла как общественность, так и государственная казна.
Во времена Юстиниана самым авторитетным историком был Прокопий. Почему? Потому что он сочинил вдохновенный трактат, посвященный всем зданиям, воздвигнутым императором Юстинианом в империи. Трактат заканчивался таким восторженным панегириком самому Юстиниану, что последний был вынужден вознаградить историка Прокопия, сделав его городским префектом.
Высокое императорское доверие не могло не ранить сердце конкурента Прокопия — другого придворного историка, Марцелина. И он решил сделать неожиданный рывок в исторической науке, создав еще более совершенный и подкрепленный новыми историческими исследованиями труд, который пролил бы яркий свет на сложнейшие и неразрешимые проблемы византийской действительности. Но эта идея могла быть осуществлена лишь с высочайшей помощью самого Юстиниана. И Марцелин, вдохновленный своим намерением, отправился на прием к императору.
Как утверждают хронисты, Юстиниан встретил его самым радушным образом:
— Ну что, недотепа?
— Ваше императорское величество, перед нашей исторической наукой стоит огромная задача, решить которую можно только и исключительно при вашей высочайшей компетентной поддержке.
— Что еще за задача?.. Все ежегодные сражения и ежемесячные заговоры и перевороты уже описаны и изучаются в императорских школах и аристократических колледжах…
— Будущий год, если позволите подсказать вашей высочайшей памяти, — почтительно прервал императора Марцелин, но не для того, чтобы противоречить, а чтобы удовлетворить императорское любопытство, — будет счастливым, поскольку в этот год будет отмечаться ваша серебряная свадьба.
— Да что ты говоришь? Просто невероятно! — ахнул Юстиниан. — Серебряная свадьба!.. Гм, неужели Теодора уже так стара?
— Нет, нет, она еще ничего, еще держится, ваше всевышшество. А вы держитесь еще лучше! Настоящий самодержец!.. А побеспокоить вас я решился лишь для того, чтобы сообщить, что в связи с этой выдающейся исторической свадьбой необходимо написать монографию, которая прольет свет на ваши семейные, бытовые, придворные, государственные, межгосударственные и исторические отношения.
— Хватит юлить! Говори, сколько денег просишь?
— Сколько не жалко, ваше императорство.
— Ясно. Скромности тебе не занимать. Убирайся вон и жди распоряжений.
Оставшись один, Юстиниан приказал немедленно созвать Верховное Совещание, состоящее из Патриарха, магистров, консулов, протостратов и логофетов. Сделав им выговор за их историческую неосведомленность, он ребром поставил вопрос, какие мероприятия они намерены предложить в связи с предстоящей серебряной свадьбой. Перепуганные царедворцы заохали и запричитали — какой позор, император вынужден сам напоминать им о назревших исторических проблемах!
Первым пришел в себя Патриарх и предложил от имени патриархии причислить к лику святых их величества Теодору и Юстиниана, присвоив им соответствующие звания Святая Теодора и Святой Юстиниан.
Магистры и консулы пообещали переименовать все главные площади столицы и провинциальных городов в площади Юстиниана и Теодоры. Протостраты и логофеты, осененные каким-то внезапным вдохновением, перечислили целый ряд начинаний все в том же направлении.
Но император Юстиниан был явно недоволен. Ни одно из предложений ему не понравилось, поскольку ни одно из них не носило общенародного характера.
— Сколько в настоящий момент у нас заключенных? — спросил он квестора специальных помещений Трибониана.
— Ну… — захлопал глазами Трибониан, не ожидавший такого вопроса, — всего в ЦИТ (Центральной императорской тюрьме) и в ПИТ (Провинциальных императорских тюрьмах) сейчас шестьдесят заключенных, из которых двенадцать уголов…
— Всего шестьдесят?! — воскликнул Юстиниан.
— Но, ваше императорское величество, последние два года были спокойными; ни войны, ни мятежи, ни град, ни голод не мешали нашему историческому развитию, и поэтому среди управляемого вами народа не возникало никаких конфликтов, благодаря же молитвам святой церкви не происходило никаких убийств, и приток преступников просто прекратился.