лейшей вины, считали их для себя бременем, а теперь вот требуем их возвращения. Если они нам были нужны, то зачем же мы изолировали этих людей от общественной жизни? А если они нам не нужны, то для чего тогда весь этот шум?!
Вместе с ответом похитители передали и целый видеофильм, снятый на неизвестной планете: среди изумительной природы раскинулись кварталы дивного по красоте города, какой на Земле неизвестно еще когда будет построен, а по его улицам и паркам гуляли наши дорогие сумасшедшие. Многие земляне узнали своих родных и близких. Похитители пытались заверить нас, что в новых условиях наши собратья чувствуют себя отлично, что среди них не отмечено ни одного случая болезни или смерти, и т. д. и т. п. Но кого это могло успокоить?! Институты опроса общественного мнения задавали всем один и тот же вопрос: хотите ли вы возвращения своего сумасшедшего и как оцениваете действия неведомой цивилизации? Ответы были единодушными и категоричными: земляне требовали возврата своих душевнобольных и квалифицировали их похищение как грубое посягательство на суверенитет и престиж планеты Земля. А кое-где охваченные земным патриотизмом толпы забрасывали камнями разных нигилистов и пораженцев, которые нагло утверждали, будто все вокруг завидуют сумасшедшим, пользующимся благами свободной и роскошной жизни, и предлагали заключить с данной цивилизацией соглашение о поставках ей новых душевнобольных — до тех пор, пока мы не научимся их лечить. (Здесь, кстати, самое время упомянуть о том, что психиатрические клиники на Земле тем временем вновь до отказа заполнились больными, ибо многие не выдержали чрезмерного нервного напряжения, охватившего человечество. Правда, среди них обнаруживали и необычно большое количество симулянтов, пролезших в сумасшедшие дома с тайной надеждой быть похищенными.)
Ассоциация Объединенных Наций единодушно приняла патетическое Обращение ко всем странам и народам: перед лицом нависшей угрозы прекратить любые локальные войны и межгосударственные споры, а правительствам внести свои национальные военные ассигнования в общепланетарный бюджет с целью создания боевых космических средств и единой космической армии, способной надежно защитить Землю от инопланетного посягательства.
И произошло чудо! Впервые за всю историю существования этой организации все правительства прислушались к ее голосу! Мгновенно были забыты национальные и расовые распри и за короткий срок под эгидой АОН была создана первая общечеловеческая армия. Так человечество наконец объединилось, как будто только наличие сумасшедших мешало ему сделать это раньше!
И вот мы уже в пути — пятнадцать разведывательных космолетов! Выпавшее на мою долю счастье лететь на одном из них в качестве журналиста так велико, что я, разумеется, приписываю его не своим профессиональным качествам, а лишь тому, что на нашем земном языке называется везением. И если что-то несколько и беспокоит меня, так это только опасение, как бы неизвестные все еще нам враги не попытались избежать военного столкновения, когда они увидят нашу решимость биться не на жизнь, а на смерть, пусть даже из-за абсурдного, на их взгляд, повода. Было бы не по-человечески, если бы все закончилось мирными переговорами… Слава богу, наш боевой дух настолько высок, а стремление защитить свои престиж настолько сильно, что, во всяком случае на данный момент, у меня нет оснований сомневаться в здравом человеческом разуме! Он не допустит, чтобы дело дошло до какого-нибудь позорного компромисса.
Пролетая мимо Марса, мы приняли приветствие и пожелания успехов от наших людей на марсианской станции, превращенной уже в передовой боевой пост. Дальше нас ждет неизвестность. Что-то она принесет нашей прекрасной Земле?! Не будем, однако, терять веры в ее добрую звезду, уважаемые будущие читатели моих скромных репортажей!
Вперед, человечество!
Перевод А. Крузенштерна.
Христо Пелитев
АППЕНДИЦИТ
В ночь со вторника на среду Матей Божев проснулся в два часа… Заныло в паху, справа, чуть ниже того места, где он всегда ощущал свои карманные часы.
Матей подержал ладонь на больном месте, но от тепла боль только усилилась, и одновременно он почувствовал во рту пресный холодный вкус гвоздя. Именно этот вкус впервые появился вчера, когда Матей наблюдал, как плотник настилал пол у него на даче. Набрав полон рот гвоздей, острием внутрь, и зажав их губами, мастер по одному выхватывал их пальцами и двумя ударами топора ловко загонял в сосновые доски. Однако вчера аромат этих свежих досок, наполнявший всю его новую дачу, победил неприятный вкус во рту, и Матей Божев возвратился в город осчастливленный.
Сегодня вкус гвоздя только усиливал боль.
Матей подумал, что теперь должно быть ровно два часа. Он так сросся со своими часами, что, даже не взглянув на циферблат, мог определить время. Просто чувствовал его тем местом на животе, где много лет тикали карманные часы.
Матей встал, держась рукой за больное место, вышел в коридор к вешалке, вынул часы из кармана брюк. Было ровно два часа.
Матей Божев сразу успокоился. И боль утихла. Он выпил воды на кухне и тихо вернулся в спальню.
Утром Матей Божев побрился и как всегда посмотрел из окна на улицу. Падал крупный мокрый снег, оседая на черной крыше автомобиля, который его ждал.
Когда Матей запирал двери своей квартиры, с площадки верхнего этажа выглянула уборщица и до него донеслись ее слова, адресованные кому-то:
— Подумаешь, богатей — дело большое. Все равно его новые штаны кто-то другой будет донашивать, а кто — ему и невдомек.
Матей опустился на несколько ступеней и внезапно до него дошло…
«Кто будет носить мои штаны? Мои штаны? Что за глупость!»
Он задержался, прислушиваясь, что еще скажет уборщица. Но та замолчала, и было только слышно, как она вытирает тряпкой мозаику.
В голове у Матея блеснула ревнивая мысль о жене — он был женат во второй раз. Жена на двадцать лет моложе его. Неужели она заведет кого-то, кто будет носить его штаны? Или уборщица намекала на дочь?
Матей ухватился за мысль, что это зять будет носить его штаны, и несколько успокоился, но вдруг почувствовал усталость. «Может, у него своих штанов не будет — иначе зачем ему мои надевать? Ничего себе зятек!» — подумал он.
Эти глупые и нелепые мысли не оставляли Матея, он махнул шоферу, чтобы тот ехал один.
Матей пошел пешком. Но пройдя немного, почувствовал все ту же тупую боль и направился к трамвайной остановке. Какая-то женщина дала ему трамвайный билет и, смущаясь, взяла у него четыре стотинки.
В трамвае Матей Божев внезапно заметил, что большинство пассажиров люди в возрасте. Никогда раньше он не замечал, что так много пожилых людей. Матей Божев сел. Боль усиливалась, и он снова ощутил во рту пресно-холодный вкус металла.
Кто знает почему, он подумал, что у него слишком много обуви и он вряд ли успеет ее износить. Мысль о неизношенной обуви уже приходила к нему раз, когда он лежал в тяжелом гриппе, но сейчас она была связана с чем-то другим, и Матей в первый раз ясно понял, что и он может умереть. И он — как все.
Мелькнула мысль: кого же выдвинут на его место? Он перебрал всех своих заместителей. Ни одна кандидатура не показалась ему подходящей…
Кризис наступил в его служебном кабинете, в четыре часа пополудни…
Готовя Матея к операции, хирург балагурил.
— Я только раз тебя резану, и готово, — желая его подбодрить, хирург обращался к нему на «ты». — Аппендицит — ерунда! Пять минут — и порядок!
Матей Божев слушал его, учтиво кивал головой и улыбался, но был бледен и неразговорчив.
Накануне операции он попросил принести ему пишущую машинку, бумагу, конверты и утренние газеты. Оставшись один (товарищ Божев лежал в тесной, неуютной, но отдельной палате), больной написал несколько строк жене. Он просил простить его за то, что бывал груб с ней в те времена, когда она еще была его секретаршей. Написал, чтоб она продала машину, но гараж оставила, потому что сдавать внаем гараж теперь выгоднее, чем сдавать квартиру. Просил не ссориться с его дочерью, которой он оставляет дачу, и разделить с ней пополам все имущество. «Не поминай меня лихом», — закончил он письмо.
Матей Божев был уверен, что врачи его обманывают и что он умирает от рака желудка. Правда, его несколько утешала мысль, что эта операция окажется вкладом в развитие науки, но он не верил, что останется в живых.
Он написал на конверте адрес и крупными буквами вывел наискось: «Вскрыть после моей смерти!»
Немного позже вошла сестра, сменила лед в пузыре у него на паху. Когда она вышла, Божев поднялся. Несмотря на боль, он сел за пишущую машинку и стал что-то печатать так быстро, словно знал текст наизусть. Отпечатанное отрезал и, послюнявив с обратной стороны, прилепил к газетной странице. Прочитав, отодвинул от себя газету и прищурился. Он представил себе некролог, напечатанный в газете. Выглядело определенно неплохо. Это успокоило его, и он заснул тяжелым сном, но в два часа ночи боль снова разбудила его. Матей полежал на спине, и, когда боль немного утихла, присел к столу. Открыл конверт, извлек из него некролог и поправил некоторые места. Заменил слово «многолетний» на «с детских лет». Зачеркнул слова «до конца жизни» и вместо них вписал «до последнего вздоха».
Утром, пока сестра намыливала, брила и намазывала живот йодом, Матей лежал, прикрыв глаза от неудобства и стыда. Сквозь дрожащие ресницы он увидел смешливые глаза девушек и вспомнил свою жену. У нее были такие же смешливые глаза до того, как они поженились. И у всех девушек такие шаловливые взгляды до того, как они выйдут замуж. Куда же все это девается потом!..
На следующий день после операции к Матею пришли жена и близкие. У них был подозрительно веселый и беззаботный вид, который придают себе все, посещающие больных.
Позже, когда родственники ушли, Матея навестили два его заместителя. Глаза у них были сочувственно-ободряющие, но заместители осторожно приглядывались к Матею, когда он за ними не наблюдал, словно чего-то ждали.