Бегущий вприпрыжку локомобиль взбудоражил весь наш край. Один щебенщик бил щебень на дороге, но когда увидел, как послушно локомобиль припускает за словом, решил попробовать, не может ли слово и его работу сделать. Он послал слово бить щебенку, а сам улегся в тень и с прохладного островка под деревом наблюдал, как слово вместо него бьет щебень; честное благородное слово, оно било щебенку в два раза быстрее, чем щебенщик.
Когда эта весть распространилась, все взялись использовать слово — каждый в своей области. Чабаны уже не доили овец руками, а приспособили для этого слово, и пока оно наполняло ведра молоком, сидели в сторонке и делились воспоминаниями о первой мировой войне. Уже почти нельзя было встретить крестьянина, который поливал бы кукурузу и шлепал по грязи, закатав штаны до колен; в кукурузе там и сям виднелось только слово, которое, закатав штаны, шлепало по грязи и прокапывало канавки для воды. Один крестьянин в ту пору доставал камень из карьера — он собирался строить дом, и ему для фундамента нужен был камень, так вот, когда он узнал о великой силе слова, он тут же послал его в карьер. Слово привезло ему столько камня, что крестьянин построил из него дом, да еще остался камень на ограду.
Другой крестьянин подрядился возить бревна, и по дороге у него сломалось колесо. Он побился над ним, а потом ему вдруг пришло в голову поставить вместо колеса слово — авось довезет бревна до лесопилки. Возчик попробовал, и оказалось, что слово можно использовать и в качестве колеса. Очевидцы рассказывали, что оно катилось совершенно так же, как другие колеса, только немножко дымилось, потому что возчик забыл смазать его дегтем и оно всю дорогу катилось всухую.
«Ну и дурачье же мы были до сих пор, — говорили друг другу люди, — не умели жить словесной жизнью, некому было преподать нам урок словесности, и всю работу мы делали вручную. Кол надо обтесать — обтесываешь его вручную, пшеницу жать — жнешь вручную, сено ворошить — и сено ворошишь вручную». А теперь женщины больше уже не садились за стан ткать половики, а предоставили эту работу слову, и в каждом доме можно было увидеть, как слово навивает основу, споро работает челноком и равномерно качает бердо. Целым событием стало теперь, чтобы женщины, усевшись на лавочки у калитки, вязали мужьям носки; женщины больше не портили себе глаза вязаньем — вместо них у калитки сидело слово и вязало носки или пряло шерсть на расписной прялке. Не находилось больше и дураков полоть руками сорняки, для этого тоже применялось слово, и можно было видеть, как оно подчистую истребляет в полях сорняки, в то время как люди занимаются другими делами.
Словесная жизнь в моем крае дошла до того, что однажды распространился слух, будто в соседнем селе у одного крестьянина петух даже и близко не подходит к курам, а они, несмотря на это, несутся как оголтелые. Некоторые ходили в то село посмотреть, так ли это, и своими глазами видели, как петух сидит на заборе — а петух-то голосистый — и непрерывно произносит речи, а куры то и дело бегают к гнезду и кладут яйца. Наши никак не хотели поверить, будто сила слова может дойти до того, что куры начнут нестись без петуха, но это оказалось чистой правдой.
Одному пришло в голову проверить, может ли слово сделать пилу. Слово стучало и клепало несколько дней и сделало пилу. «Ну и ну, — сказали тогда наши, — это слово уже настоящие чудеса делает. Посмотрим, не может ли оно построить нам огневую мельницу (наши называют огневой вальцовую мельницу), — пускай построит нам огневую мельницу, чтоб нам не таскаться на помол за тридевять земель». И честное благородное слово, слово засучило рукава и построило огневую мельницу. Наши пошли помололи зерно, и все признали, что это уже настоящее чудо.
Вот что может сделать слово — это чудо из чудес, — если только суметь запрячь его в работу. И если я позволяю себе произнести эту речь в его защиту, подкрепив ее примерами, взятыми прямо из жизни, то это потому, что, мне думается, в современном мире слово не стало еще достаточно популярным и беспредельная его сила все еще не используется в должной мере. Но чтобы оценить эту силу, может быть, следует начать наш урок словесности с самого начала — с того, как локомобиль пустился вприпрыжку за словом, как слово било щебень, как оно заменило собой сломанное колесо и довезло бревна до лесопилки, только слегка дымясь, как оно вязало носки, сидя у калитки, и т. д. и т. д., потому что, когда все остальное поднимает руки кверху, на помощь приходит слово.
Перевод Н. Глен.
ПРО НЕВЕЖЕСТВО
Некоторые считают, что человек идет вслед за своим невежеством, другие утверждают прямо противоположное — что невежество идет вслед за человеком или даже рядом с ним: человек шагает, и невежество его шагает рядом, человек чихнет, и невежество его начинает чихать, он сядет за стол, и оно тут как тут, он заговорит, и оно тут же начинает говорить вместе с ним, и не исключено даже, что оно может человека переговорить. Знакомый из провинции рассказывал мне, что невежество зашло у них однажды в одно государственное учреждение, уселось за письменный стол и никто не мог его оттуда выдворить. Если я не ошибаюсь, этот случай даже расследовала целая комиссия, но невежество было абсолютно невозмутимо и ни за что не желало покидать учреждение.
Разумеется, появление невежества в провинциальном учреждении не имеет ни малейшего отношения к жизни столицы. Столичная жизнь весьма чувствительна к подобного рода явлениям, хотя невежество можно встретить и в столице — в трамвае, на улице или, скажем, в частном доме. Я лично видел, как человек едет в пролетке, а рядом сидит невежество и тоже едет в пролетке. И в «фольксвагене» я наблюдал такую же картину, а когда была мода на велосипеды — и на велосипеде. В эпоху плащей «болонья» и транзисторов невежество горделиво шло рядом с человеком и так же, как человек, играло на транзисторе и шуршало болоньей.
В минуты откровенности один мой приятель жаловался мне, что он не просто живет со своим невежеством, но вынужден даже и спать с ним. Очень неприятно, говорил он, ложиться и чувствовать, что с тобой под одеялом лежит невежество. Приятель мой шелохнуться не смеет, даже дышать старается как можно тише, а оно тоже лежит — не шелохнется и дышит тихо и ровно — ну прямо божья коровка. Начнет он похрапывать, оно тотчас начинает похрапывать вместе с ним, и он даже сомневался — а вдруг, когда он видит сон, оно смотрит его тоже?
И все-таки, если невежество целиком умещается в кровати, это еще полбеды. Вот я видел одного человека, сам от горшка два вершка, а невежество его — с колокольню ростом. Идет он под руку со своей колокольней, всю улицу загородил и даже ухом не ведет. Да разве станет человек с таким огромным невежеством ухом вести! Он на тебя наступит и дальше пойдет и даже тебя не заметит! Приходилось мне видеть и потное невежество, и кислое невежество, попадается невежество улыбающееся, попадается толстое. Я знал одного человека, так у него невежество было толстое-толстое, ну точно сена стог. Я много раз спрашивал его, как это он живет с таким невежеством, и он всегда отвечал: «Да как! Как иголка в стоге сена!»
Можно согласиться с тем, что человек идет вслед за своим невежеством или что, наоборот, невежество идет вслед за человеком, — это не так уж существенно. А что важно, так это следить за тем, чтобы невежество было не больше тебя самого. Я замечал, что есть на свете такие счастливчики, у которых невежество совсем махонькое, и они могут его запрятать, куда хотят. Я, к примеру, видел человека, у которого невежество было с клопа, не больше. Сидит оно у него вот здесь, на лацкане, и он так и разгуливает с этим клопом, и в трамвае ездит, и ест, и спит, а также разговаривает. Он говорит, а невежество сидит у него на лацкане, как клоп. Сидит оно у него на лацкане, как клоп, а он себе говорит и руками размахивает, говорит и размахивает, говорит и размахивает!
Перевод Н. Глен.
ДО НЕБА И ОБРАТНО{108}
Да, большое было волнение. У черказской паровой мельницы толпился народ, и не только помольщики — все село. Ракета стояла торчком. Духовой оркестр гремел в свои медные трубы, а около ракеты расхаживал в ноговицах из козлиной шкуры Гоца Герасков и бросал прощальные взгляды на народ, на простиравшуюся за селом равнину и на Петушиный холм — там он каждую зиму рубил в дубняке дрова.
Сейчас там громоздились сугробы.
Гоца Герасков вспоминал, как много лет назад единственной машиной в селе был австрийский триер, потом кооперации стоило немалых усилий купить веялку, а теперь вот кооператоры построили космодром, и каждое село посылает в небо свои ракеты.
От прошлого у Гоцы остались только ноговицы, выдубленные в одной гмитровской кожевенной мастерской. Гмитровчане эти были отличными мастерами, и если бы в те давние времена делали ракеты, наверняка гмитровчане дубили бы ноговицы и для ракет.
Вот о чем думал Гоца Герасков, прохаживаясь возле ракеты, а оркестр гремел на всю округу, и народ, толпившийся поблизости, подымал такой шум, что барабанные перепонки чуть не лопались. Произносились, само собой, и речи, но Гоца не любил речей, ибо был человеком действия. Он осмотрел еще раз свои ноговицы и забрался в ракету.
Несмотря на стартовый грохот, сельские музыканты не оставили своих труб, и это произвело на Гоцу чрезвычайно сильное впечатление, растрогало его до глубины души. Однако долго думать об этом ему было некогда, потому что заснеженная Земля быстро удалялась, и он даже начал замечать ее вращательное движение с запада на восток. Ему и раньше приходилось слышать, что Земля вертится, а сейчас, когда он глядел на нее с высоты, вращение ее не вызывало у него уже никаких сомнений.
Небо становилось все ближе. Увеличившаяся Луна подставляла нашему черказцу спину, и он стал выбирать место для посадки, хотя ни людей, ни домов нигде не было видно. Та